Зачем учить все земли? Кучер довезет, куда нужно

В июне 1861 года Лев Николаевич Толстой был утвержден Сенатом в должности мирового посредника 4-го участка Крапивенского уезда, где по его инициативе было открыто свыше 20 школ. Учителями работали главным образом студенты, преподаванием которых Толстой был очень доволен. В том же году он возбудил ходатайство об издании педагогического журнала, и в начале следующего года вышел первый номер журнала “Ясная Поляна”, в котором была помещена его статья “О народном образовании”. Таким образом, со дня выхода первого номера “Ясной Поляны” исполняется 140 лет.

Конечно, Толстому интересно было узнать мнение критиков о новом издании. Уже на следующий день он отсылает первый номер в “Современник” на имя Чернышевского. В мартовском номере “Современника” за 1862 год Чернышевский напечатал свой отзыв, значительная часть которого посвящена была критическому анализу толстовской статьи. Чернышевский высказался отрицательно по поводу теоретических взглядов Толстого и тем не менее его педагогические начинания поддержал: “Превосходно, превосходно! Дай Бог, чтобы в большем числе школ заводился тот добрый и полезный “беспорядок”, … а по-нашему следует просто: “порядок”, потому что какой же тут беспорядок, когда все учатся очень прилежно, насколько у них хватает силы…”
В педагогической деятельности Толстого следует выделить три основных периода: первый – с 1859 по 1862 год, когда Толстой учил детей в яснополянской школе, издавал журнал “Ясная Поляна”, в котором напечатал три педагогические статьи; второй – с 1870 по 1876 год, когда была составлены “Азбука”, “Новая азбука”, “Книга для чтения”; третий – начиная с 1880-х годов и до смерти. Знакомясь с западными общественными учреждениями, наукой, театром, школами, нравом и бытом различных слоев населения, Толстой приходит к выводу, что Россия должна идти своей дорогой, никому не подражая. Главное предохранение от тлетворного влияния цивилизации – свободное развитие у учеников физических и нравственных сил, так как природа человека сама по себе совершенна. Родившись, человек представляет собой первообраз гармонии и безгрешности, но каждый час жизни, каждая минута неумолимо губят, разрушают это беспорочное создание. Этому активно содействуют взрослые воспитатели, ошибочно усматривая идеал впереди, когда он находится позади нас. “Взрослые прививают детям, – говорит Толстой, – свой исторический вкус и плоды своей, во многом искусственной, фальшивой культуры”. Культура, которой гордится взрослое человечество, есть продукт праздного ума и чувства, “имеющий целью щекотать такие же праздные умы и чувства”. Со всей прямотой Толстой называет круг подобных людей “дармоедами”. Он полагает, что человека портит культура современного склада, созданная меньшинством человечества и служащая меньшинству. Толстой решает создать свою школу-лабораторию, основанную на свободных и гармоничных началах.
Для этих целей он выделил двухэтажный флигель усадьбы. Две комнаты были заняты школой, одна – кабинетом, две – учителями. Уроков на дом не задавалось, ни книг, ни тетрадок ученик в школу не нес, он не был обязан помнить, о чем вчера говорилось на уроке. Его не мучила мысль о предстоящих учительских вопросах. Все, что требовалось от ребенка, – его восприимчивая натура и уверенность в том, что “в школе будет так же весело, как было вчера”. Садились ученики, где кому вздумается – на лавках, на столах, подоконниках, ложились на пол. Такой внешний беспорядок Толстой находил полезным и даже незаменимым. Свобода наблюдалась и в отношении преподаваемых предметов. Так, например, грамматику яснополянские дети терпеть не могли, на уроках засыпали или уклонялись от них. Сложноватыми для них были и история с географией. И будущий автор “Войны и мира” тут же подводит под это теоретическую базу, убеждая всех и себя, что нет никакой необходимости знать детям скучную отечественную историю. А против обучения детей географии он всерьез приводил следующий довод: “Когда Митрофанушку принуждали учиться географии, то его матушка сказала: “Зачем учить все земли? Кучер довезет куда будет нужно. Сильнее никогда ничего не было сказано против географии, и все ученые мира не в состоянии ничего ответить против такого несокрушимого довода. Я говорю совершенно серьезно”.
Толстой действительно говорил серьезно. Безграмотный во всех предыдущих поколениях и необразованный в светском понимании этого слова деревенский ребенок, по его мнению, не нуждается в культурной огранке, так как его первобытный мир сам по себе совершенен. В этом чудесном мире, в этом “стеклянном улье, закрытом для взора смертного”, крестьянский полуграмотный мальчик “мог проявить такую сознательную силу художника, какой на всей своей необъятной высоте развития, не мог достичь Гете”.
Толстой доходит до парадоксального заключения: “Я убедился, что лирическое стихотворение, как, например, “Я помню чудное мгновенье”, произведения музыки, как последняя симфония Бетховена, не так безусловно и всемирно хороши, как песня о “Ваньке Клюшнике” и напев “Вниз по матушке по Волге”. Безусловно, парадоксальность подобного сравнения заключена в самом сравнении разновеликих музыкальных величин. Но если народный напев рассматривать не как жанр исполнительского песенного искусства, а как образец народного миросозерцания, как меру познания мира внешнего и внутреннего, то кажущаяся парадоксальность сразу уступает место довольно внятному отношению автора к истинным ценностям.
Говорить о педагогике Толстого, – значит говорить об оригинальной системе взглядов, носившей яркий отпечаток его противоречивого и быстроменяющегося мировоззрения. Толстовские взгляды часто критиковали заслуженно и справедливо. Но нельзя не заметить, что для своего времени они были не просто новаторскими, они заставляли педагогическую мысль напряженно работать над смело поставленными вопросами. Заставляли искать, способствовали тому, чтобы самостоятельно разработанная система образования взошла на родной почве, “выросла из народа и служила потребностям народа”.

Сергей РОМАНОВ
Ясная Поляна,
Тульская область