Зачем говорить, когда не слушают

Конфликт! Слезы, крики, бессонные ночи. А, казалось бы, из-за чего? Из-за какого-нибудь пустяка, как говорится, слово за слово – и вот…

Не приходится удивляться, что проблема конфликтов привлекает специалистов по психологии речи, психолингвистике. Чтобы лучше понять состояние сознания человека в ситуации конфликта, в Институте психологии РАН решили подойти к этой проблеме, исследуя речь конфликтующих.

Рассказывает член-корреспондент Российской академии образования профессор Татьяна УШАКОВА.

– Наши исследования показали, что движущая сила речи берет начало в данной человеку от рождения потребности вывести вовне, “отреагировать”, “выплеснуть наружу” внутреннее состояние своей психики. Так, если человек получил сильное впечатление, узнал что-то, поразившее его, он испытывает потребность, порой неудержимую, рассказать об этом кому-либо. Такого рода речевое “выплескивание” в принципе полезно в биологическом смысле: у взрослого оно обладает психотерапевтическим действием, у ребенка описанный механизм лежит в основе его речевого развития. Речь, возникающая как результат “выплескивания”, – один из видов речи, мы называем ее реактивной.

Реактивная речь имеет довольно широкое распространение в жизни, особенно в неофициальных сферах: в семье, в ситуации доверительного обучения. Люди поразительно склонны к так называемой “эгоречи”, т.е. стремятся говорить о себе, о своих заботах. Их не слушают, однако эта речь упорно воспроизводится…

Проведенное нашим коллективом исследование конфликтных политических дискуссий позволило еще нагляднее увидеть, в чем суть конфликтного “заряда” высказывания. Обнаружилось, что конфликтному выступлению присуща концентрация говорящего на обсуждении обьектов трех типов: на противнике, который характеризуется со стороны негативных качеств, на самом говорящем и на третьей стороне, которая является предметом побуждения и призывов.

Индекс конфликтности, согласно экспертной оценке, нарастает с увеличением числа негативных речевых высказываний в адрес оппонента. Так, например, при анализе выступлений у Дудаева этот индекс составлял 46 единиц, у Хасбулатова – 31, у Руцкого – 11.

Елена МОЖАЕВА

“Железные жуки” выпущены на свободу

Любую жизнь можно расписать по биологической углеродно-белковой формуле. Это единственная форма , которую удалось досконально изучить.

Однако в последнее время все чаще стали говорить о явлении “искусственной жизни” – жизни, созданной человеком наравне с природой. “Искусственная жизнь” – это попытка воссоздать законы биологии при помощи машин и компьютеров, попытка создать синтетические организмы, ведущие себя как живые существа.

Если ученым удастся изучить принципы “искусственной жизни” так же хорошо, как и биологической, это ознаменует полный переворот в информатике, медицине, инженерии и науке о космосе.

В том, что машина способна мыслить, никто, по большому счету, никогда не сомневался. Писатели-фантасты, футурологи и даже кибернетики еще полвека назад отвечали: скорее да, чем нет. Дайте только время – будет вам мыслящая машина.

Шли годы. В середине шестидесятых Артур Кларк, крупнейший авторитет в области исследований будущего, прогнозировал появление искусственного разума уже к середине 1990 годов. Ничего подобного пока не произошло.

Похоже, в соревновании с машиной у человеческого мозга остается главный козырь: мозг, в отличие от компьютера, живой. У него нет жесткой программы. А потому он способен к самоизменению.

Интересно, что практически никто из размышлявших об искусственном интеллекте не задавался простым вопросом: может ли машина жить? В конце концов разумом обладают именно живые существа. Что если жизнь – первое условие разума?

Но что значит понятие “жить” применительно к машине? Ведь, как толкует энциклопедия, живые организмы отличаются от неживых обьектов обменом веществ, раздражимостью, способностью к размножению, росту и развитию, активной регуляции своего состава и функций, способностью к различным формам движения, приспособляемостью к среде. Да, самое главное – организмы состоят из органических соединений. Как мы учили когда-то в школе: “Жизнь есть способ существования белковых тел…”

Построить машины, способные “жить”, то есть делать все то, что способны делать живые организмы, взялись несколько лет назад американские ученые Б.Хасслахер и М.Тилден. В созданных ими “существах” нет органики – потому-то они и машины. Зато они способны свободно передвигаться, добывать пищу, реагировать на изменения в окружающей среде, формировать собственное представление о мире.

Проблемы возникли только с размножением. Этот процесс и у живых организмов требует огромных затрат энергии. Поэтому творцы механической “жизни” из Лос-Аламосской национальной лаборатории (США) пока вывели эту проблему за скобки. Для их разнообразных созданий, которых называют биоморфами, жизнь определяется как способность передвигаться по своему усмотрению для своих целей. Цели просты: выжить в незнакомом и часто враждебном внешнем мире. Найти источник энергии, чтобы двигаться, и двигаться, чтобы находить источники энергии.

Для этого много ума не требуется. Нужны надежность и простота. В интеллектуальном отношении большинство “живых” машин не дотягивает даже до уровня насекомых. Таракан в сравнении с ними – гигант мысли, венец творения. Зато биоморфы умеют выживать ничуть не хуже своих живых “братьев по примитивному разуму”.

В сущности, в этом главное преимущество “живых” машин перед любым, самым совершенным роботом или компьютером. “Наблюдать, как робот, на который потрачен миллион долларов, разбивается на куски о край стола – угнетающее зрелище для конструкторов”, – пишут Б.Хасслахер и М.Тилден в статье, специально подготовленной для российского журнала “Природа”. С биоморфом ничего подобного случаться не должно – ведь он прежде всего озабочен собственной безопасностью. Для того чтобы принимать самостоятельные решения в своих интересах, вполне достаточно “мозга”, содержащего от 2 до 16 нейронов.

Законы выживания биоморфов определены жесткими императивами борьбы за существование. Механические твари заботятся только о собственном благе, а потому правила игры в их мире ничуть не похожи на благородные законы робототехники Азимова и уж тем более не имеют ничего общего с этическими нормами.

На столе в лаборатории Тилдена и Хасслахера, где обитают несколько десятков биоморфов, правят три принципа:

– машина должна бороться за существование;

– машина должна находить больше энергии, чем расходует;

– машина должна уметь передвигаться самостоятельно.

Многоногие, с усиками и фотоэлектрическими датчиками, биоморфы напоминают жутковатых насекомых, собранных из детского конструктора и всяких подручных материалов вроде карманных плееров. Их облик – не прихоть инженеров. Шагающие устройства позволяют наиболее эффективно преодолевать незнакомый рельеф. Фотоэлементы – находить источники света и подпитываться энергией. А с помощью усов биоморфы обследуют препятствия.

Тилден и Хасслахер считают, что их создания отличаются от обычных подвижных механизмов внутренней организацией. Конечности биоморфов снабжены датчиками внутренней чувствительности. Сигналы от них поступают в центральное нейронное ядро, где формируются синхронизирующие сигналы для двигателей ног. В сочетании с сигналами от усов, указывающих на препятствие, и фотоэлементов, заставляющих биоморфов стремиться к свету, этого достаточно, чтобы обеспечить успешное перемещение по незнакомой местности. У биоморфов нет никакой программы, предписывающей им, каким образом следует преодолевать препятствия. Они действуют на основе собственных динамических представлений о внешнем мире.

Мир в представлении биоморфа состоит “из множества разнообразных импульсов, постоянно пытающихся синхронизироваться в характерные конфигурации… Устанавливается баланс между внешним и внутренним мирами, причем достаточно гибкий, чтобы придать машине как способность откликаться на внешние воздействия, так и возможность порождать собственные типы поведения”. По мнению Тилдена и Хасслахера, “живая” машина способна выжить, кодируя свой опыт не символами, а динамически изменяя матрицу связей в системе нейронов, хранящих представление о мире. Иными словами, машины вынуждены проявлять определенную рациональность.

На столе в Лос-Аламосской лаборатории обитает несколько десятков биоморфов разной конструкции и разной степени “разумности”. Не будем преувеличивать эту “разумность” – электронная схема таких устройств зачастую не сложнее схемы простейшего радиоприемника. Но этого вполне хватает для жизни во всех ее проявлениях. Ученые наблюдали собирание в стаи, драки, групповые схватки с наиболее “агрессивными” особями, иерархию при приеме пищи (света). Не было лишь признаков коллективного поведения, но, возможно, дело лишь в отсутствии датчиков, позволяющих отличать членов “своей стаи”…

Что дальше? Сегодня конструирование биоморфов больше напоминает игру. Впрочем, так обстояло дело со многими техническими игрушками, пока им вдруг не находилось применения. Пока создания Тилдена и Хасслахера кажутся слишком хрупкими и уязвимыми. Это впечатление, однако, обманчиво. “Мы наблюдали машины, которые пытались двигаться, несмотря на разрушение 80 процентов их систем”, – пишут ученые. Чем не Терминатор? Воображение тут же подсказывает военное применение таких устройств – почему бы не разместить на них взрывчатку? Дело лишь в том, что занятые собственным выживанием биоморфы вряд ли “захотят” делать что-то для человека…

Другое возможное применение – космические исследования. Даже марсоходом будет крайне сложно управлять на расстоянии – скажется запаздывание сигнала. Но если разместить блок приборов на биоморфной платформе, оператор на Земле или на космическом корабле может не отвлекаться на решение тех задач, с которыми биоморф может справиться самостоятельно и, главное, намного быстрее.

Возможны и более неожиданные варианты использования “живых” машин. Так, Тилден и Хасслахер предлагают развивать биоморфные структуры в микромире. Современные технологии способны создать микроскопические биоморфы, которые смогут действовать в жидкой среде. Такие обьекты, размером несколько десятков квадратных микрон, можно будет производить так же, как сейчас производят полупроводниковые устройства на кремниевых кристаллах. Для того чтобы они могли передвигаться, их можно снабдить усиками, а энергию они могут получать от клеточной мембраны.

Конструкторы из Лос-Аламоса готовы идти и дальше, внутрь клетки. Биоморфы вряд ли самостоятельно смогут выйти за ее пределы, но смогут свободно перемещаться внутри нее, воздействуя на внутреннюю структуру клетки. Не исключено, что как на клеточном, так и на внутриклеточном уровне биоморфы смогут создавать колонии, обладающие в свою очередь своими типами поведения.

Все это сегодня представляется фантастикой – но не фантазией. Технический прогресс часто совершает рывки в тех областях, где успеха ожидают немногие. Во зло или на благо? Кошмарные “железные блохи”, проникающие внутрь человеческого организма, вдохновят, наверно, создателей не одного фильма ужасов.

Но ведь и радио подходит не только для того, чтобы крутить музыку. Как известно, это прекрасное средство для корректировки артиллерийского огня…

Петр ДЕЙНИЧЕНКО

P.S.

Как нам стало известно, эксперименты c биоморфами получили развитие. “Железных жуков” снабдили передатчиками, сообщающими на спутник об их местонахождении, и выпустили в пустыню в районе Лос-Аламоса – пусть поживут самостоятельно. Ученые уверены, что металлические монстры себя в обиду не дадут и не погибнут в суровых естественных условиях.

Факультатив

Перед пришествием

Размышления о народной педагогике

Из чего вырастает человек? Из воспоминаний. Без памяти нет ни литературы, ни образа, ни языка. При встрече и расставании, в радости и в горе, в любви и в ненависти мы твердим: “Помни! Не забывай!” И разве память и воспоминание – не основные составляющие духовной жизни? Достоевский в “Братьях Карамазовых” писал: “Ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть? Если набрать много таких воспоминаний с собою в жизни, то человек спасен на всю жизнь. И даже и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и оно может послужить когда-нибудь нам во спасение…”

Мы живем, значит, мы спаслись. Спасутся ли дети наши и внуки? Я часто вспоминаю свою бабушку, Ольгу Сергеевну, человека необычайно светлого и доброго, отмолившего у смерти не одну грешную душу. И как странно, как удивительно, что не чувство долга, не “производственная необходимость”, а истонченная временем ниточка очень личных воспоминаний заставила обратиться меня к теме народной педагогики. И кто знает, может, именно в такие минуты интуитивных, мучительных прозрений и совершается прорыв в будущее?!

Родник

У матери восьми сыновей – все герои-солдаты – спросили: “Как вы их воспитывали?” Она пожала плечами и ответила: “Никак и не воспитывала, да и не умела. Просто жили. В вечных заботах и трудах. Отец, добрый и спокойный человек, любил детей. И дети его любили. Кажется, все – больше ничего и не было”.

Лев Толстой полагал: вопрос не в том, как воспитывать, а в том, как жить. Нормальная человеческая жизнь – нормальное воспитание – соответственно нормальные дети. Надо жить достойно, чтобы вырастить достойных детей. Естественность народного воспитания прослеживается на всем протяжении человеческой истории. От природы, от инстинкта естественное человеческое счастье – дети. Но, может быть, ощутить полноту этого счастья возможно только в трехпоколенной семье. “Каждый рождается внуком, а умирает дедом”. В народной педагогике дедушка, бабушка – едва ли не главные действующие лица. Даже сами эти слова – только в ласкательной форме…

Какими мы хотим видеть своих детей? Конечно, “гармонично развитыми личностями”. А если проще? Народный идеал сформирован веками: у русских – добрый молодец, красна девица. У других народов – гордый чеченец, настоящий джигит, спокойный эстонец. У каждого народа свой идеал, самобытный и прекрасный. И нет в нем ни малейшей тени для шовинизма или расизма.

Если есть идеал, значит, должно отыскать к нему и путь. В народной педагогике он лежит через иерархизированность отношений и выводов. Кто знает, может быть, все и равны, но все ли одинаковы? Есть старшие и младшие, умные и ленивые, больные и сильные. Разные. Иерархия регулирует стабильность общества и, пожалуй, семьи. Без нее нет ни разделения прав и обязанностей, ни взаимной заботы.

Решающим фактором народной педагогики можно считать природу. Природа – это двор отцовского дома и Вселенная, родные звезды на небе и любимые яблони в саду. Традиционный образ жизни определяется природой, и ее разрушение равносильно гибели этносферы и самого этноса. Народность и естественность, естественность и природосообразность неразделимы, и потому поэт, музыкант, художник, учитель формируются более всего под влиянием природы. Свобода и любовь народной педагогики – от природы и естественности. Чем больше противоестественного, тем меньше свободы и еще меньше любви. Вспомним “Четыре желания” Константина Ушинского: какое счастье просто жить здоровому ребенку на лоне природы! “Уж как весело зимой! Что за прелесть эта весна! Я бы желал, чтобы лету конца не было! Осень – лучше всех времен года”. Если человек с детства научился видеть и понимать красоту природы, то так же чутко он сумеет уловить и оценить прекрасное в людях.

Естественна для ребенка, а значит, природосообразна игра. Здесь первые уроки жизни, отношения, богатство общения. Игры настолько значительны в человеческой судьбе, что по ним можно судить о личности, характере, интересах, склонностях, способностях, мотивах, установках. Что выбирает девочка-дошкольница – “дочки-матери” или электронную приставку к телевизору? Какое дитя она будет нянчить через двадцать лет? “Дэнди”?

В общении, играх, забавах, развлечениях зарождается слово, величайшее из духовных сокровищ. В повседневных отношениях с матерью у ребенка формируется родной, народный язык, который называется материнским. Материнское слово божественно. Какая мать не знает колыбельных?! А еще частушек, прибауток, скороговорок, загадок, пословиц, поговорок, басен, притч. И особенно сказок. “Ничто другое так не сплачивает человечество”, – писал Назым Хикмет. Гениальность Пушкина имела сказочное происхождение и продолжение.

В традиционной культуре воспитания присутствует идея самоценности бескорыстного труда – не все покупается и не все продается. Бесплатный труд может быть полезен знаниями, умениями, навыками, приобретенными в деятельности. В народе ценится единство слова и дела, отвергаются хвастовство и пустословие. С преданностью делу связываются и духовность, и нравственность, и эта мысль внушается детям.

Связь поколений цементируют традиции – евреи, потерявшие язык, страну, сохранили себя этнически именно благодаря традициям. Цивилизация, освобождаясь от традиций, кажется, готовится уничтожить себя самыми нецивилизованными методами. Тысячелетние искания, менталитет – в традициях, быте, народном искусстве, и надо ли убеждать в том, что дети должны понимать и принимать духовный путь своего народа?!

И, наконец, суммирующим, итоговым фактором народного воспитания можно назвать религию. Перечитаем “Лето Господне” и “Богомолье” Ивана Шмелева – “бытописателя русского благочестия”. Вековой ритм молитвы и труда России глазами мальчика Вани: “Что-то я постигаю в этот чудесный миг… – есть у людей такое… выше всего на свете… – Святое, Бог!” И может ли ребенок, переживший хоть однажды в детстве такую святую минуту, стать во взрослой своей жизни висельником, бандитом, убийцей или просто бесчувственным орудием, шестеренкой в руках “устроителей мира и счастья человеческого”?! Прав Достоевский – одного такого воспоминания хватит, чтобы спастись.

Все это мы, в общем-то, знаем. Другое дело – как. Вот открываем кран, и течет вода. После отстойников, фильтров, опреснителей. И все равно с осадком. А ведь где-то есть родники. Родник-родина-народ. Народная педагогика. Есть ли желание возвратиться к истокам? И существуют ли эти люди в природе – помнящие и вспоминающие?

Хождение в науку

В Институте развития личности РАО с февраля 1993 года работает лаборатория этнопедагогики. Возглавляет ее Геннадий Никандрович Волков, академик, доктор педагогических наук, профессор. Именно он в 1972 году ввел в научный оборот термин “этнопедагогика”. Удивительно ли? Помнит бабушку свою – из прошлого века – “стоит многих докторов наук”, гордится своими родителями, а еще более своим народом – “чуваши – уживчивые, уступчивые, покладистые, скромные, трудолюбивые”. Этнопедагогика изучает народную педагогику, педагогическую культуру рода, этносоциума, нации, народности. Среди учеников Волкова – абхазка Нанули Лакашия, киргиз Жумабай Оразбаев, министр образования Коми Николай Садовский, русский старообрядец Анатолий Леонов, министр образования Республики Саха Егор Жирков и другие, всего представители свыше 30 национальностей. Геннадий Никандрович размышляет:

– Я все время говорю: этнопедагогика – это не педагогика этноса, а педагогика этносов. Человечество – космический этнос, космическая личность, любой из народов – историческая личность. Все едино в мире, и потому для меня концептуальным положением в этнопедагогике является тезис – изучение традиционной системы воспитания любого народа в связи с проблемой общности народных педагогических культур. Самые характерные особенности обогащают эту общность – обьединяет ведь особенное. Все на одно лицо – где же тогда личность? Тем более историческая.

– Но народная педагогика… Это воспитание вчерашнего дня?!

– Вы понимаете по-немецки? Вот баварский учебник по обществоведению для 8-го класса. Здесь на каждой странице, посмотрите, народные традиции, народная жизнь – праздники, местные и общенациональные. Лучшие люди науки, других стран, отличившиеся добротой и человечностью; немецкие традиции, баварские особенности, советы, пожелания. На всю страницу улыбающийся младенец 5-6 месяцев, под снимком песенка о маленьких ручках, нежных пальцах, ясных глазках… Любовь к малышам внушается детям, и из этих чувств вырастает человеколюбие, будущие отцы и матери, наставники, воспитатели. Не потому ли немцы обьединяются?!

– Но не может же быть наука вся в прошлом?

– Народ существует только потому, что есть еще народная педагогика.

– Хорошо. Но вот я смотрю материалы VII Виноградовских чтений. Выступают башкиры, таймырские ненцы, ханты, нивхи… Может быть, этнопедагогика – это педагогика малочисленных народов?

– Я думаю, что народная педагогика, возвращение к ее опыту, традициям, заповедям сегодня более всего нужна русским, если они, конечно, хотят сохранить свою культуру и самобытность. Русская нация сейчас – нация деструктурированная, аморфная, менталитет ее размыт. Должно начаться формирование самостоятельных субэтнических единиц. Вот возьмите вятских – что за народ! Неагрессивные, добрые, доверчивые, смирные. О себе говорят: “Вятские – ребята хватские”. Или тамбовчане – совершенно другие – себе на уме, с чувством собственного достоинства, самоопределенные, независимые. А русский Север – вологодцы – совершенно уникальное явление! Или сибиряки… Русским сейчас, как никакой другой нации, нужно четкое структурирование национального самосознания – пусть будут казаки, духоборы, старообрядцы – как кристаллы. А куча, ворох – это не нация.

– А когда появилась куча?

– Думаю, что советский народ – это что-то неопределенно-интернационалистически-кучное. Сейчас Министерство образования разрешает вводить национально-региональный компонент…

– Я писала об этом. Почти везде теперь это есть, и тем не менее чего-то не хватает.

– Души нет. Надо все-таки обращаться не к чистому краеведению в том виде, в котором оно преподается, а к событиям-символам, людям-символам. Дмитрий Донской, Минин и Пожарский, Георгий Жуков – нет такой земли, где не нашлось бы своего героя. Аморфность русской идеи сейчас в том, что нет души. Почему я верю Толстому? Русский безупречно, ни капли шовинизма, создал лучшую в мире народную школу, которой нет аналогов. Есть ли у нас сегодня фигура такого масштаба?

– Но ведь основ для народной педагогики становится все меньше! Природа трансформируется в “окружающую среду”, деревня вымирает, семья разрушается. Так зачем же тогда проповедовать педагогику, которая не имеет под собой почвы?

– Все так. Вы совершенно правы, и мы все должны обняться и всплакнуть – дорога к гибели определена. Но именно этому и сопротивляется этнопедагогика!

– А надо ли? “Мы теперь уходим понемногу”. Глупо препятствовать тому, что неизбежно.

– Нет, не неизбежно. В вашем голосе я слышу не сомнение, а тревогу. Воспитание – вечная категория, и не надо хоронить вечность. Я не принимаю это за естественный ход истории. Многое можно сохранить, хотя бы человечность. А без народности, мне кажется, человечности быть не может.

– И все-таки мне кажется, что народная педагогика – это больше педагогика деревни. Педагогика “красного пояса”?

– А разве люди, которые там живут, люди второго сорта? Я советую вам перечитать Ушинского, и у вас отпадут многие сомнения.

Перечитывая Ушинского

“Напрасно мы хотим выдумать воспитание: воспитание существует в русском народе столько же веков, сколько существует сам народ, – с ним родилось, с ним выросло, отразило в себе всю его историю, все его лучшие и худшие качества. Эта почва, из которой вырастали новые поколения России, сменяя одно другим. Ее можно удобрить, улучшить, приноровившись к ней же самой, к ее требованиям, силам, недостаткам; но пересоздать ее невозможно”. (Из работы “О нравственном элементе в русском воспитании”). Слишком очевидно? Или, может быть, слишком смело? “Мы считаем выражением патриотизма и те проявления любви к родине, которые выражаются не в одних битвах с внешними врагами: высказать смело слово истины бывает иногда гораздо опаснее, чем подставить лоб под вражескую пулю, которая авось пролетит мимо”.

Каковы же элементы национального воспитания по Ушинскому? “Глубокие, задушевные принципы патриархального быта, чуждые, с одной стороны, юридической строгости римского права, более или менее легшего в основу быта западных народов, а с другой – меркантильной жестокости и расчетливости; преобладание то льющегося неприметным ручьем, то расстилающегося широкой рекой славянского чувства, порывистого, неровного, не имеющего достаточной силы, чтобы иногда одним натиском вынести человека из самой глубины нравственного омута на вершины человеческого достоинства; необыкновенное обилие инстинктов, скорее угадывающих, нежели изучающих; необыкновенная, изумляющая иностранцев восприимчивость ко всему чуждому, льется ли оно с востока или запада, и вместе с тем стойкость в своей национальности, хотя часто бессознательная; наконец, древняя православная религия с ее всемирно-историческим значением; религия, превратившаяся в плоть и кровь народа, – вот что должно проявиться в народности русского воспитания, если оно хочет сделаться действительным выражением народной жизни, а не насильственным, чуждым народности подражанием: не растением без корня, которое, беспрестанно увядая, беспрестанно должно искусственно подновляться и вновь пересаживаться с чуждой почвы, пока наша вновь его испортит”, – об этом не устает твердить Константин Дмитриевич в “Письмах о воспитании наследника русского престола”, адресованных, по-видимому, императрице Марии Александровне. Да, все так, едва заметная теперь уже тропинка к родникам – мимо родных пепелищ и отеческих гробов.

Ушинский размышляет: “… мы не должны забывать, что для младенца только тогда не вредна чужая пища, когда он, вскормленный молоком матери, уже приобрел достаточно сил, чтобы переваривать и уподоблять эту чужую пищу и силою своей собственной, самостоятельной жизни превращать ее в кровь и тело. Такой родимой грудью является для нас наша народность и наша народная религия…”

Но что же делать, “если никакие внешние реформы не решают вопроса о народном воспитании, а решение его требуется настоятельно и безотлагательно”? Как приступить к нему? “Прежде всего, и более всего народное воспитание нуждается в людях, способных к этому великому делу, нуждается в народных учителях…”

Так надо ли говорить о том, как много сейчас зависит от каждого, кто переступает школьный порог?! Учительский хлеб горек. Отринув суетливое и сиюминутное, вспомним – ведь и Христос был Учителем…

Лидия СЫЧЕВА