За что умирали наши деды и прадеды?..

Всё происходящее, кружась как стрелки часов по циферблату, повторялось каждые сутки, начинаясь снова и снова. Та ночь, утро, день и вечер. Время, безжалостно заперев выход из этих суток, непрестанно прокручивало страшные события одного единственного дня жуткой войны. Боя, из которого живыми не вышел никто. Последнего дня жизни целой роты, вставшей на пути врага и задержавшей его продвижение на целых десять часов. На этом месте враг буксовал половину суток: молодые ребята ценой собственной жизни задержали фашистов – на четыре минуты каждый. Эти расчеты сделали уже мы – их потомки, а тогда никто из них не считал ни часы, ни минуты, не считался с жизнями товарищей, как и со своей собственной. Они просто выполняли свой долг перед Родиной, свой мужской долг по защите своих родных, близких, любимых. Выполнив его на все сто процентов, хотели сделать больше. Очень хотели, но это было невозможно.

Получив приказ совершить марш-бросок в пять километров, и, закрепившись в поле, перекрыть путь вероятного продвижения врага, рота через два часа была на месте предполагаемого боя. Два часа в руках и на горбах, выбиваясь из последних сил, несли, волокли и тащили всё, что нужно для оказания отпора. Они прибыли на место своего последнего дня жизни в начале первого ночи и до самого утра, врываясь в землю, создавали линию обороны. В начале девятого уже не только слышали, но и могли разглядеть идущего прямо в лоб врага. В девять часов капитан поднял роту в первую атаку. Враг был задержан. В два часа дня немцы снова пытались пройти, и следовала ответная атака. А в семь часов четыре бойца, трое из которых были с ранениями, с двумя гранатами и пятью патронами на всех, попрощавшись друг с другом, поднялись и пошли в последнюю атаку. Ещё целый час немцы проверяли округу, не заминирована ли, собирали своих убитых. Убедившись в отсутствии мин, около девяти вечера немецкая колонна, потеряв десять часов, прямо по трупам советских ребят проследовала своим путём.

…Над полем опустился туман, и в этом тумане один за другим стали появляться солдаты. Они смотрели друг на друга в полном немом непонимании происходящего. Это были они и не они одновременно. В тот вечер они стояли у собственных мертвых тел, боясь отойти даже на шаг. Кто-то пытался опуститься, залезть в мертвую плоть и оживить её, но все было тщетно: ни вой, ни взывание к небесам не меняли происходившего. Они не чувствовали ни боли, ни голода, ни жажды, не могли что-либо взять в руки, прикоснуться друг к другу, ни обнять, ни толкнуть. Все это стало невозможным и невероятным для осознания происходившего с ними. Но в полночь подул ветер, который все ощутили. Он неистово нарастал, и в какой-то миг прокатившаяся неведомая сила, будто взрывная волна, вернула их всех ровно на сутки назад. Все они, усталые, груженные военным скарбом, подходят к этому самому полю последнего своего боя. Живые! Живые и здоровые, ощущающие ноги и руки, чувствующие усталость и боль, с единственным желанием – победить врага. В тот первый круг никто в это не поверил. Вздор, наваждение, видение от усталости, не более того. Даже говорить об этом глупо, свои же товарищи засмеют: чего доброго скажут, что струсил, ерунда все это. Да и быть такого не может, не может и все тут! Бред какой-то, не более.

Но этот самый бред повторялся снова и снова. Роковой день поделился на две безумные части, на два жутких боя. В одном, не жалея себя, они делали всё,  чтобы одолеть превосходящего во всех отношениях реального противника. И другой бой – с собственным осознанием невероятного, невозможного, не вписывающегося ни в одни разумные рамки. Невидимая стена не позволяла отойти от места гибели более двухсот метров, и эта пространственная трехчасовая ловушка приводила в полный ступор все мысли, сводила на нет все возможные действия и попытки что-либо поменять.

На каком-то этапе хаос общего непонимания, истерики и противостояния переродился в единое мнение. Оно сводилось к тому, что для изменения необходима победа в этом страшном первичном сражении. И, если уж не разгромить врага, то хотя бы выжить, хоть кому-то, но выжить.

– Изменение в малом, неизменно приведёт к изменению в большом, – убеждал капитан Омаров.

Но дни сливались в недели, недели – в месяцы, а те, в свою очередь – в годы, однако все старания изменить итог боя были напрасны. Менялись моменты, сцены, очередность гибели людей, но во всех случаях ни победы, ни выживших в этом бою не было. Подымаясь с мест своей гибели, они уже не бегали в поисках возможного выхода, не было истерики от безысходности и бессилия – всё было пройдено не по одному разу. Они собирались, то все вместе, то группами, и просто разговаривали. Перебирали воспоминания каждого, выдвигали предположения о возможном будущем, об ужасах или радостях следующего круга. Время, как ни странно, не стояло на месте. Если, попадая во вчера, они оказывались в том самом дне и событиях, то, подымаясь вечерами у своих мест гибели, понимали, что время идет своим чередом. Идет летний дождь, падает зимой снег, опадает осенью с деревьев листва, расцветают и увядают цветы. Уже давно истлела плоть, и останки поросли плотным травяным ковром. Когда-то открытое пространство поля боя поросло кустарниками и деревьями, изменив местность до неузнаваемости. И только они каждый вечер вставали и вставали, собираясь от безысходности вместе, и наблюдали за происходящим.

Ликованию солдатских душ не было предела, как нет и меры, которой возможно было бы измерить счастье. Они боготворили жену тракториста, устроившую скандал. И самого напившегося, чуть ли не в хлам, на полученную премию сельского водителя трактора, а также его желание уехать на тракторе в соседнее село к брату. Хвалили и решение ехать не по дороге, а напрямки, лесом. И, конечно, Божью милость на поломку этого трактора именно на поле бывшего боя. А особенно – любовь того тракториста слушать радиоприемник, привязанный в кабине. Ни имени жены сельчанина, ни его имени они не знали. Но пьяный мужичок в замасленной спецовке, поняв, что техника сломалась, обласкав супругу самой крепкой, выходящей за рамки приличия, лаской русского языка, решил дальнейший путь проделать пешком, не выключив при этом приемник. Два с половиной часа новостей из чужого мира, мира живых родственников и потомков, из которых было понятно самое главное – Мы победили. Ни даты, ни времени самой победы в войне они не услыхали, но страна СССР, Россия жила и процветала. Строились города, росли деревни, свершались трудовые подвиги советского народа.

Это означало только одно – враг разбит, разгромлен, уничтожен, и уже не имел значения печальный результат их смертельного боя, уже не напрасных жертв, положенных на алтарь победы. Это означало, что родные, любимые и близкие каждого живы, и живут в самом светлом и процветающем государстве. Значит, всё было не напрасно. Так они узнали о Великой Победе. И хотя за часы очередного своего боя, самого радостного боя за всё их время, трактор отремонтировали, и он уехал, новость обсуждалась каждый последующий вечер долгие годы.

Случилось однажды, на излете лета, им присутствовать при разговоре двух немолодых приятелей-грибников, присевших отдохнуть от ходьбы по лесу: имея в резерве бутылочку водочки, они засиделись до полных сумерек.

Из задушевных разговоров Василия и Станислава, изливавших под хмелёк душевную боль друг другу, узнали о проблемах живых. Василий сокрушался об упавшей морали молодежи, и нежелании этой самой молодежи быть подлинным рабочим классом, к которому относил себя сам Василий.

А Станислав сетовал на бардак и процветание взяток на руководящих постах. Но, несмотря на серьезность обсуждаемых ими тем, все бойцы глядели и слушали, а впоследствии долго вспоминали их разговоры с огромной завистью. Просто потому, что есть у этих двух мужиков, пусть даже расстроенных проблемами жизненного уклада, возможность, приобретя бутылочку, выйти в лесок, употребить в своё удовольствие и ругать власть.

Какие только темы не подымали в своих разговорах солдатские души. От проклятий, наложенных на роту или место, до необходимости должного погребения и отпевания душ, что должно, обязательно должно было привнести изменения. И уж если это место посетили тракторист да грибники, должны прийти и другие, те, кому удастся что-то поменять. И они ждали. Ждали и верили в чудо. Ежедневно воевали, били, как могли, врага – погибали и ждали.

И вот однажды дождались. Пришел час, который перевернул всё, обрушив мизерные надежды, скинув в пропасть мечтания. В мгновение, как кислота разъедает, сжигая плоть, это событие перевернуло и уничтожило их представления и саму оценку жизни.

Свой выпускной одиннадцатый «А» под всеобщее ликование решил отметить по-своему, не как все, а креативно и самостоятельно. К черту все эти кафе и столовки, зачем нам замызганные сценарии выпускных вечеров, назойливые родители, занудные учителя, и вообще, к едрене фене любую организацию выпускного. Город полностью не подходил, не свои, так чужие помешают. И все сошлись на том, чтобы выехать на весеннюю природу, и у костерка, под скворчащий шашлычок, терпкость сухого винца, и аромат салатов сделать этот вечер и ночь незабываемыми на всю, так сказать, оставшуюся. Выбор места, где класс соберется в неформальной обстановке, привел к нешуточным разногласиям и спорам, но сошлись на компромиссе – место выберем сами по мере выезда за город, ориентируясь на то, что будет перед глазами. Да и какая разница, не жить же там.

Субботним днем двадцать два человека с рюкзаками, сумками и большими пакетами, набитыми под самые ручки, остановили нанятые машины и выгрузились на краю трассы, ведущей в соседний город. Вон там, за полем, с километр, не более, расположена роща, куда ходят или ходил по грибы кто то из родственников выпускников. И там, в дивном лесочке, никто не помешает «оттопырится» классу по полной. С шутками и смехом, таща тяжеленный скарб, состоящий в большей степени из съестного и употребляемого, колонна двинулась через поле.

Место действительно было прекрасным. Десятиметровая полоса стройных берёз отделяла большую поляну, за которой шло продолжение леса. Весенний, почти без листвы, лес был прозрачен и чист. Невысокая молодая зеленоватая поросль пробивающейся травы с островками первоцветов придавала дивный, сказочный вид. Через березовую опушку и всю поляну шла с небольшим изгибом уходящая далеко в лес, заплывшая от времени, траншейка. А по обе стороны от неё были видны небольшие, круглые лужи, в которых отражалось голубое, весеннее небо. Пейзаж был великолепным. Перекурив по прибытию, ребята занялись обустройством стоянки: навес, установка пары кемпинговых шатров, стол и место под костер. Девчата же  разбрелись, изучая округу и, собирая первоцветы. Через час, налюбовавшись окрестностями, мальчишки взялись за поиски дров и сбора сушняка для костра, а девчонки занялись разбором сумок с провизией.

– Гляди сюда, пацаны, – раздался голос собирающего хворост Витька, – винтарь и штык на нем, жаль приклад сгнил.

Худощавый Виталий выдернул торчащую краем из дерна винтовку со штыком.

– Ни хрена себе находочка, неужели с войны здесь валяется? – все с восхищением смотрели на “трофей”. Виталий демонстрировал находку, а друзья, достав телефоны, тут же устроили фотосессию. Винтовка передавалась из рук в руки, и каждый позировал перед друзьями как заправский вояка.

– Братва, здесь ещё одна, ты глянь, здесь и патроны в земле валяются, – раздался возглас одноклассника Вовки. Сбор хвороста был забыт, все разбрелись по траншее, пиная ногами малейшую неровность на поверхности земли.

– Ого, мужики, каска!

– Зырьте сюда, котелок. Как новенький, даже красочка с одной стороны.

– Ни фига себе, ремень с пряжкой, и звезда выбита.

– О, фляжка, гляди-гляди, насквозь пробита.

Возгласы раздавались со всех сторон, практически каждый что-то находил и, извлекая из дерна, с нескрываемым восхищением демонстрировал товарищам.

Долговязый Андрей, держа в руках найденную им “Мосинку”, изо всех сил бил ногами по земле, стараясь поддеть дерн и обнаружить ещё что-то. При очередном ударе ногой сапог уперся во что-то, и Андрей, подсунув носок сапога под это что-то, со всей силой рванул ногой вверх. Но вместо ожидаемой им еще одной винтовки, нога выворотила из дерна и поставила, чуть ли не вертикально, кость солидных размеров.

– Братва, тут кости, – с испугом и растерянностью заголосил Андрей. Этот возглас, явно отличающийся от восхищенных криков одноклассников, сразу был всеми услышан, и все, кто был в радиусе десяти метров, собрались у этой горькой находки.

– Ну что тут ещё вы наковыряли? – как ни в чем не бывало спросил Виталий, держа в руках обнаруженную им винтовку со штыком.

– О, костяшка, – Виталий штыком винтовки ткнул кость, положив её в горизонтальное положение, а затем резко повернулся к стоящим рядом, вытянув руки вперед, и, шевеля пальцами завыл:

– У-у-у… Я зомби, у-у-у, пасть порву, моргалы выколю, у-у-у..

Все захохотали над выходкой товарища, а некоторые, подражая, тоже стали изображать зомби с вытянутыми руками.

– Вы чо, придурки, и впрямь решили, что это человеческая кость? Да вы на её размеры гляньте и представьте, какого роста должен быть этот человек. Разве что снежного человека отыскали, тогда прославимся на весь мир, как пить дать, прославимся. Успокойтесь, животина это. Лось или кабан. А может и медведь, говорят, их кости на человеческие сильно схожи.

Напряжение потихоньку спало, кость действительно была не маленькая, а в анатомии познания у присутствующих были, мягко говоря, ниже среднего. Окончательно успокоило всех заявление Олега, который, согласившись с предположением Виталия, озвучил информацию, что все погибшие в этих местах солдаты Великой Отечественной покоятся под обелиском у трассы:  их там после войны захоронили, и фамилии всех до одного написаны на табличках.

– Точно, и я там бывал, от школы венки возлагали, года три тому назад, – поставил точку над сомнениями одноклассников Женька.

– Мальчишки, мальчишки, – позвали девчонки, копошившиеся с сумками у палаток, – дрова давайте, стемнеет скоро, а костра до сих пор нет, тоже нам, мужики называются.

Поиск дров, сбор сухих веток, обустройство стола, приготовление салата, как и жарка на шампурах мяса, часа на три отодвинули тему находок и войны в этих местах. Только после опустошенных нескольких баллонов пива, которым наиболее смелые запивали водку, о находках вспомнили: принесли их к общему костру для детального осмотра и продолжения фотосессии.

– Мне бабушка рассказывала, что где-то здесь в войну целая рота на сутки фашистов задержала, а за это время нашим удалось мосты взорвать. Пришлось немцам новые строить, а наши времени выиграли почти месяц и подступы к Москве как надо укрепили. Бабушка рассказывала, что они здесь все до одного погибли. Их к наградам высоким хотели представить, но так как не осталось ни одного свидетеля их героической гибели, не решились. По законам военного времени, для таких решений очевидцы необходимы, а их-то и не нашлось, – рассказывала Полина.

– Вот так у нас всегда, всё через одно место, – вертя винтовку в руках, заговорил Женька, – люди погибли, а подвиг их никто не видел, значит, и не было ничего. Выходит, нет никакого подвига, фашисты так, покурить на сутки остановились, типа по лесочку погулять.

– Было – не было, подвиг – не подвиг. А я вот иное слыхал, – подхватил тему Саша. – Драпанули со страху, как немцев увидели, наши защитники. Их заградительный отряд и положил всех туточки. А немцы остановились и наблюдали, пока наши своих же прикончат.

– Это откуда ты такое слыхал?

– Да слыхал, и всё тут. А что, мало что ли солдат, как пушечное мясо, с винтовками под танки комиссарьё пустило? Хорошо с винтовками, а то и винтовка-то одна на пятерых была.

– Мальчишки? А если они тут погибли, может тут и их вещи лежат, награды, медали там, – подала голос Оксана.

– Чего? Медали? Да кому они нужны? Вот если бы здесь немецкие были, это да! Знаешь, сколько они сегодня стоят? У моего знакомого немецкий штык-нож есть, так ему штуку баксов за него предлагали, а наши медальки за бутылку пива на барахолке купить можно. Да и кому они вообще нужны?

– Да чего об этом разговаривать, ещё не факт, что было бы, если бы немцы войну выиграли. Это пропаганда коммунистическая нам одно втирала, а немцы – древняя нация, и культура её всему миру известна. Гетте, Шиллер – это советы их извергами назвали. Может, сидели бы мы сейчас в пабах и баварское пиво посасывали, а не в лес, чтоб отдохнуть, сматывались.

– Ты чего, Вов? С ума сошел, так говорить? Они же за нас воевали! – возмутилась Надя.

– За нас? Это за нас Гулаг организовали? Лагеря по всей Сибири, за нас? Беломорканал, знаешь, как строили? Ни одной семьи, не пострадавшей от войны, нет!  А есть семья, в которой репрессированных нет?

Сумрак березовой рощи озарился светом десятка телефонов и планшетов: одни искали в Интернете стоимость наград немецкой и советской армии, а другие – подтверждения страшных событий советского периода.

Подымая время от времени тосты за своё и товарищей светлое и богатое будущее, высказывая пожелания уехать из этой нищей и грязной страны в процветающий капиталистический мир, где, зарабатывая тысячи долларов, заживут сказочной жизнью, показывая на экранах планшетов превосходство зарубежной жизни, они и предположить не могли, что рядом с ними, слушали и наблюдали всё происходящее и произносимое ими души погибших солдат того далекого боя.

Не знали школьники, что находились на поле сражения и сидели прямо на останках погибших, а обелиск у дороги всего лишь дань им: никто и никогда их не хоронил, а списки на обелиске взяты из боевого донесения о безвозвратных потерях.

И, конечно, не могли они осознавать, что творилось в те минуты в солдатских душах, отдавших всё, что вообще можно только отдать, именно за их светлое будущее, за их счастье и саму жизнь. Отдавших и свято веривших в правоту своих поступков, надеявшихся, если не на вечную славу, то хотя бы на должное понимание и благодарность потомков.

Полночная волна, оставив школьников с их праздником и мечтами в будущем, в очередной раз вернула души солдат в тот роковой последний день их жизни. Вернула в день последнего боя за то светлое, во что свято верили все эти годы, за что были готовы на всё. Всё было как всегда, но совсем по-иному. Они создавали линию обороны, но не понимали зачем. Для чего? Увиденное и услышанное от тех, ради кого они погибали все эти долгие годы, перевернув сознание, выбивало почву из-под ног. Они разговаривали друг с другом, делились ужасающим их самих мнением, высказывали разрывающие мозг выводы, приводя в полный ступор своё сознание.

В начале девятого утра, они уже не только слышали, но могли наблюдать идущего им в лоб врага. В девять часов капитан, достав из кобуры пистолет, вылез из окопа и, поднявшись во весь рост над бруствером, бесстрашно повел в атаку:

– Рота! За Родину! В атаку!— прокричал капитан. 

– Да хрен вот вам всем, – сказал рядовой Добрынин, бросая винтовку. – Да хоть расстреляйте меня, не пойду! Капитан остановился и в растерянности вернулся обратно в окоп. По уставу, провокатора надлежало расстрелять на месте, но ротному никогда не приходилось стрелять, не во врага, а в своего.

– Как это так, ты не пойдешь? 

– Да так, не пойду и всё тут.

– Да я тебя за это, знаешь, что я с тобой сделаю? – Кричал капитан Омаров.

– Ну что? Что ты сделаешь? Меня вон тот танк триста шестьдесят раз, каждый год, раненого давит, а ты тут пистолетом размахался. Переться под танки, погибать. А за что? За кого подыхать-то?

– Как за кого? Как за что? Ты в своем уме? За Родину! За детей наших. 

Добрынин ухмыльнулся. 

– За детей? Да правнуки наши вон, – он показал рукой на правый фланг, где через годы вырастет березовая роща, – пушечным мясом нас назвали, или сам не слыхал?

Капитан растеряно обернулся по сторонам. Такого поворота он не ожидал, и оставалось рассчитывать только на поддержку других бойцов. 

– Правильно Добрынин сказал, – произнес старшина Михеев.

– Правильно, так оно и есть, всё верно, – раздались со всех сторон голоса в поддержку Добрынина.

– Я в их Интернете сам прочел, что мы не одну тысячу немок изнасилуем, насильники мы, значит, выходит, твари последние, по их мнению, – высказался сержант Моляков.

– Да о чём речь? Сами же слыхали, – разразился речью комсорг Бортман, – мы все сталинисты поганые, палачи бессердечные.

– Если бы не мы, – вздохнул политрук, – если бы не мы, они бы баварское пиво пили. 

– И ты? Ты же политрук, – удивился капитан.

– Всё так, политрук. И что с того? Ты же, капитан, сам видел, как парад Победы дерьмом облили. Власов армию, видите ли, спас, пособникам фашистским памятники поставили.

Все посмотрели на политрука. Тот, развёл руками.

– Сами же всё видели. 

– Как хотите, – сказал Добрынин, – а я ухожу. Пусть баварское пиво пьют в своих грёбаных пабах, если родятся. 

Добрынин вылез из окопа и направился в тыл.

Капитан повернулся в сторону замполита, в обязанность которого входило противодействие трусости и дезертирству, но замполит покачал головой.

– На нас не рассчитывай, правнуки нас вообще палачами назвали, своими ушами слышал.

За Добрыниным один за другим потянулись и остальные. Капитан попытался было выполнить свой офицерский долг и расстрелять дезертиров, но вспомнил, что лично видел монографию «Сталин хуже Гитлера». 

Он обхватил голову обеими руками и, смотря то в спины покидающих линию обороны солдат, то на приближающегося врага, застонал от разрывающей сознание безысходности и неспособности дать вразумительный ответ на сказанное в лицо.

Через мгновение раздался пистолетный выстрел, на который никто из уходящих солдат не обернулся. Дорога на Москву была свободна. Не было больше десяти часов, из которых на каждого из погибающих до этого дня солдат приходилось по четыре минуты. Те самые минуты, на которые была приостановлена вражеская колонна. Не успели саперы взорвать мосты на реке, и не пришлось армии вермахта тратить почти три недели на восстановление переправы, не хватило времени на сооружение должной обороны ополченцам Москвы, не успели вовремя прибыть к осаждённому сердцу страны уральские формирования. Столица была захвачена. Советский Союз пал, и на его территории установился новый порядок.

И только молодой капитан, каждый день, вставал во весь рост и бесстрашно, с пистолетом в руке, с непоколебимой верой в несокрушимый русский дух, молча шел навстречу вражеской колонне. Он падал, сраженный автоматной очередью смеющегося на танке фашиста, кричащего «Руссо комиссар». А подымаясь вечером с поля боя, его душа шла на то самое место, где отмечали свой школьный выпускной потомки великой страны с гордым именем СССР. И в последние часы уходящих суток молча смотрел он на брошенный ими пластиковый баллон, на котором можно было прочесть в готическом стиле «Баварское пиво».

Геннадий АРБУЗОВ, член поискового отряда “Родник” Ивановской области, поисковой экспедиции “Долина” Новгородской области, житель города Фурманов Ивановской области