Юрий РОСТ: Мне никогда ничего не хотелось делать

Досье

Родился в 1939 г. в Киеве.
Окончил Киевский институт физкультуры, затем – факультет журналистики Ленинградского государственного университета.
В 1967-1979 гг. работал специальным корреспондентом газеты “Комсомольская правда”.
С 1979-го – обозреватель и фотокорреспондент еженедельника “Литературная газета”.
С 1994-го – автор и ведущий программы “Конюшня Роста” (до 1997-го – НТВ, затем – REN TV). По итогам 1994 г. программа Юрия Роста наряду с программой “Намедни” признана телекритиками – участниками телерейтинга газеты “Известия” лучшей программой 1994 года.
С марта 1995 г. – член совета гарантов еженедельника “Общая газета”.
С 1997-го по 1998 г. – обозреватель, фотокорреспондент, ведущий рубрики еженедельника “Московские новости”.
С марта 1998-го – обозреватель “Общей газеты”.
Увлечения, хобби – путешествия, коллекционирование трубок. Имеет сына.

Юрий Рост удачен во всем: и в журналистике, и в фотографии, и в кино. Он не ограничивает себя никакими рамками и больше всего в жизни ценит свободу.

– Почитатели вашего творчества, фотографий, публикаций, телепрограмм всегда относились к вам как к свободному художнику, не привязанному к месту службы. Тем не менее до последнего времени вы все же трудились в “Общей газете”. Теперь ее не стало…
– … и я стал свободным художником по факту. Но я же всегда придерживался постулата: не омрачать свою жизнь ни одним трудовым днем, такая вот жизненная позиция.

– Лет 25 назад с такой позицией вы обязательно загремели бы в тунеядцы со всеми вытекающими последствиями.
– Во-первых, 25 лет назад я работал в “Комсомольской правде”. Потом в “Литературной газете”, потом делал авторскую программу на телевидении, после чего пришел в “Общую газету”. Так что тунеядец из меня никак не получался. А сейчас достиг того возраста, когда государство позволяет мне ничего не делать. Но это не значит, что подобное занятие не требует серьезного к себе отношения. Потому нынешнее состояние я определил для себя как некую паузу, чтобы понять, что все же происходит и зачем я должен прилагать к чему-то усилия, куда их прилагать, в каком направлении, чем они должны закончиться.

– Но делать-то что-то вам тем не менее хочется?
– Честно говоря, мне ничего не хочется делать. И никогда не хотелось. Чем-то заниматься меня заставляли обстоятельства. Потому и старался делать только то, что и сейчас делаю, – готовлю книжки. Потому и буду писать и снимать. Снимать – тяжелее, сопряжено с участием третьих лиц, но книжку буду делать, две даже.

– С вашим именем обычно связывают способность открывать человека в необычной или очень простой ситуации. Сегодняшние герои вам интересны?
– Так они те же, что и вчера, что изменилось? Просто отыскивать их стало труднее, потому что труднее стало передвигаться, труднее идти на контакт, не мне – им. Но если, Бог даст, удастся найти себе какое-то прибежище, газетную полосу или журнальную, то эти люди обязательно будут появляться, никуда не денутся.
Основная ответственность у пишущего о людях – перед человеком, о котором ты пишешь. Я собираю материал на протяжении долгих лет, влюбляюсь в людей, влюбляю их в себя, несу за это ответственность и потери. И часто знаю о них больше, чем могу написать. Текст – это, по существу, тост во славу человека, в которого ты в этот момент влюблен или который тебе интересен. Ты населяешь этот мир и мир читателя своими друзьями. Ты читателя втягиваешь в круг, он становится в этом кругу равным.
Журналист должен быть наделен способностью смотреть и видеть, делиться собственными соображениями и впечатлениями, неназойливо иронизируя над собой. Читатель воспринимает героя опытом моей жизни, и потому мое личное участие в процессе изображения, если оно не назойливо, уместно. Я считаю, что ирония и самоирония позволяют сказать о человеке и о ситуации очень многое. Это как в тосте – ты можешь произнести о человеке весело такие слова, которые всерьез ты бы сказать не мог…
Журналистика ближе к театру, чем кино, в ней есть четвертая стена, которая учитывает существование зрителя, незнакомого тебе. И есть некая граница, которую ты не должен и не можешь перейти. Знания, которые ты используешь, должны быть легальными, щадящими, даже если ты пишешь о человеке вещи, которые ему не очень нравятся. И еще вопрос в том, каким взглядом на него смотреть. Поскольку я сам обладаю огромным количеством негативных качеств, никогда не делаюсь судьей. Может быть, я и неплохой человек, но и не настолько хороший, чтобы судить человека с неких высот. Ведь слово материально, это вещь, она ранит, и потом никакие объяснения, извинения не годятся – ты уже сказал…

– Вы сказали: даст Бог найти прибежище, неужели нет предложений и возможности выбирать, капризничать при этом?
– Пока я действительно не капризничаю, хотя предложения и есть, порой даже предложения некоторым образом странные. Но я не тороплюсь, хочу закончить книжку “Групповой портрет на фоне века”, где то ли фотографии и текст, то ли текст и фотографии. Мне надо сделать и книжку “Другая жизнь Сахарова”, которая дожна стать открытием не какого-то совершенно незнакомого человека, а человека, которого знают все. При том, что о жизни Сахарова известно мало, но она очень интересна. Не знаю, будет ли она для кого-то примером, потому что повторить его человеческий и жизненный подвиг тяжело, для этого надо быть и таким одаренным, и таким безусловным. Но, возможно, после этой книжки выяснится, что он был еще более человеком, чем мы все.

– Когда-то вы делали программу “Конюшня Роста”. Такой формат, по-вашему, нужен сегодня на телевидении?
– Я и сегодня считаю ее замечательной затеей. Этих программ было почти 70, и дело было вовсе не во мне, а в человеческих судьбах, в людях, которые себя нормально вели. Каждая программа придумывалась, в ней присутствовал сюжет, неожиданные повороты. Разумеется, она была нужна и погибла не от старости, а была убита. Возможно, телевидению, смотря как понимать это слово, она была и не нужна, это ведь клан такой, где то горячего хотят, то холодного. Мне кажется, что телевидение превратилось в нормальный такой бизнес, и сейчас нет такого канала, который для человека был бы отдушиной. В Америке такая же ситуация, телевидение тоже, как и у нас, отвратительное, но там такой канал все же есть, РВS, который делает некоммерческие вещи. Со временем таким могла бы стать наша “Культура”.

– Сегодня многие из тех, кто в 1991-м защищал Белый дом, вспоминают о том августе с горечью и разочарованием, даже с полученной медалью не прочь расстаться. Вы из их числа?
– За Белый дом у меня медали нет, так что и расставаться не с чем. А во-вторых, то, что происходит, нужно воспринимать как естественное течение событий, как перст Божий, как удачу или неудачу, словом, как составляющую жизни. И пытаться проститься, расстаться с тем, что произошло, значит, пытаться расстаться с собственной жизнью. Не думаю, что в этом есть смысл. Все происходящее – предназначение жизни, оно не принадлежит человеку, главное, чтобы хватило сил дожить и увидеть, что все не так плохо, вообще не так плохо. Разочарование – нормальное состояние, это очарование – ненормальное, люди очарованные рисуют себе какие-то образы, невероятной красоты женщин, отношения, социальные устройства. На самом деле все иначе, надо стараться преодолеть очарование… и очаровываться вновь. Избавляясь от одного очарования, ищешь другое.

– Вы, получается по философии, не борец?
– По философии я – пловец. Борец – это вступление в контакт, единоборство. А пловец – состояние состязательное, пловец, легкоатлет… У меня сложилось быть пловцом. И в прямом и в переносном смыслах. Ты доказываешь свою правоту на отдельной плавательной дорожке, не вступая в контакт с соперником, противником или единомышленником. Каждый плывет своей дорожкой, кто-то быстрее, кто-то – особым красивым стилем, и хорошо плывет. Так что я не знаю, как это быть борцом, и очень их опасаюсь – тщеславие велико, много его, даже проигравший считает, что якобы боролся. А когда просто плывешь, иногда красиво и изящно, и при этом еще, слава Богу, не тонешь, то внушаешь некоторому числу людей мысль, что, оказывается, плыть-то можно. Мне приятно наблюдать за тем, что и некоторые люди тоже неплохо плывут, демонстрируя определенный стиль…

– Вспомните ваш первый фотоаппарат.
– Это был “Цейс Экон”, обычный, шесть на девять, весьма примитивный, его мне дядя привез с фронта, с войны. Лучше бы это была “лейка”, но мне казалось – чем аппарат больше, тем лучше.

– Тогда уж и про первую фотовыставку вспомните.
– Одна из первых вообще была в Таллине, самая любимая. Теперь это уже заграница, так что считайте я начал выставляться за рубежом. Город этот я, кстати, люблю до сих пор: там у меня никогда не было ощущения отчужденности, я полностью принимаю присущую тамошним людям манеру и способ жизни. Я же везде гость и потому везде всегда с большим уважением отношусь к хозяевам, даже к хозяевам жизни в моей родной Москве я отношусь не то чтобы с пиететом, но терпимо. Место под солнцем есть всем.

– Показалось почему-то, что о хозяевах жизни вы сказали с некоторым сочувствием, мол, вам, ребята, могло бы и больше повезти.
– Да нет, хотя и считаю, что жить надо по потребности, она определяет степень необходимого общения. Наверное, меня занимает отчасти, что значительная часть людей живет не по потребности, а по возможности и, значит, не испытывает необходимости смотреть хорошее кино, читать хорошие книги. Их возможности – по десять раз ездить куда-нибудь в Венецию. Но, может быть, это перерастет со временем в иное качество и уже у их детей возникнут иные потребности. Каждый должен думать прежде всего о том, чтобы спасти собственную душу. А души окружающих нуждаются не в спасении, а в участии.

– А сами банкиром могли бы стать?
– Я не мог бы стать банкиром, но, видите ли, это мне не мешает любить банкиров, дружить с банкирами. Помню, жил однажды за границей в одном таком доме, совершенно прекрасном, абсолютно не банкирском, нормальном и человеческом, где вечера проходили в дивных беседах. Однажды я решил проконсультироваться у этого своего друга, куда вкладывать деньги. И он объяснил мне, что их надо вкладывать в путешествия, колбасу, в билеты в кино. Человек, который, насколько я знаю, создал стройную систему защиты своей национальной валюты, сам оказался абсолютно легким к тратам, призывал не копить, а тратить. Мне это очень понравилось, мне нравятся финансисты, которые призывают не собирать, а вкладывать. И, насколько возможно, стремлюсь следовать этому завету, главное, было бы что тратить. Не будет – так заработаем.

– Вы знаете дружбу хороших людей. А что может послужить причиной вашего разрыва с кем-то навсегда?
– Такого в моей жизни бывало не так уж много, и всегда сам себя винил. На самом деле дружба – тоже работа, она требует усилий, и, наверное, иногда мне их не хватало, чтобы ее поддержать, щедрости не хватало человеческой.

– А предательство?
– Какое предательство? Я прекрасно знаю возможности своих друзей и то, чего можно от них ждать. Не думаю, чтобы кто-то предавал меня сознательно, нет. Случалось неточное поведение, но ведь и с моей стороны тоже.

– Чего в вашей богатой событиями и встречами жизни еще не было?
– Много чего было, но хочется, чтобы было еще больше.
– А разве жизни может быть много?

Алексей АННУШКИН