Я боюсь роли, которая меня закабалит. Виктор СУХОРУКОВ

Виктор Сухоруков переиграл в кино множество негодяев, мерзавцев, подонков, но не считает себя типажным актером. Говорит: «Я представитель всех маленьких людей на свете. У меня и в мыслях никогда не было, что я типаж. Ну какой я, к черту, типаж? Потому что лысый, что ли?»

– Лысина натуральная или вы голову бреете?

– Брею. Меня побрил в 97-м году Алексей Балабанов, и с тех пор я живу с такой головой. Мне так легче, приятнее. Иногда приходится слышать: вот, мол, Балабанов придумал имидж Сухорукову. А это никакой не имидж.

– А что же это?

– Это Сухоруков. Имидж был бы, если б я этим торговал. А я этим не торгую, я с этим живу.

– Тем не менее вашу лысину кино постоянно эксплуатирует.

– Да, начиная с Ленина, которого я сыграл в фильме «Комедия строгого режима». Потом были Хрущев, Берия… Вообще, надо сказать, я сыграл немало исторических персонажей. Помимо перечисленных были Павел Первый, граф Пален, Бенкендорф…

– Готовясь к этим ролям, вы изучали эпоху, погружались в исторический материал?

– Всегда. Особенно когда тебе тесно в материале сценарном. Тогда уж обязательно начинаешь что-то искать в источниках, чтобы обогатить роль. На Павле Первом я настолько углубился в источники, что в какой-то момент режиссер был вынужден сказать: «Хватит, Витя, это уже не на пользу, а только во вред твоей роли».

– Вы сейчас один из самых востребованных актеров. А в советские времена кино вами не интересовалось. Почему, как вы думаете?

– Наверное, потому, что я маргинал. Тогда маргиналы были не в моде.

– А теперь, что ли, мода на них?

– Не знаю. Но я и сегодня маргинал. Маргинальство ведь не уходит. Оно лишь может обряжаться в какие-то другие одежды.

– А что такое маргинал применительно к актеру?

– Не к актеру, а к человеку.

– Хорошо, к человеку. Вы себя ощущаете на обочине жизни?

– Не в этом дело.

– А в чем?

– В том, как я себя веду. Вот, скажем, восемь лет назад меня пригласили в Англию сыграть роль одного из злодеев в фильме о Джеймсе Бонде «Умри, но не сейчас». А я в то время репетировал спектакль «Игроки» в антрепризе Олега Меньшикова и снимался в двух фильмах. Я договорился с английским продюсером, что приеду в Лондон к 10 марта. И вдруг мне звонят: «Вы должны быть в Лондоне 24 февраля». Я дерзко ответил: «Ребята, мы ведь здесь тоже без дела не сидим. Что же вы туда-сюда швыряете сроки? Ничего у меня с вами не получится». И отказался сниматься.

– Говорят, вы и самому Питеру Гринуэю однажды отказали. Это правда?

– Правда. Тут я еще безобразнее себя повел. Меня пригласили на встречу с ним в киноцентр «Ролан». Там, сказали мне, Гринуэй будет беседовать с нашими актерами. Я не знаю, кто составлял этот список. Ну вот, прихожу к 12 часам, а там очередь как в стоматологический кабинет. Я тоже сел. Сижу пять минут, десять. И вдруг выходит девушка и говорит: «Гринуэй сейчас пойдет обедать. Но прежде он просит пропустить вперед Сухорукова. Остальные пойдут после обеда». И я так обиделся за своих коллег. Говорю: «Что вы такое выдумали? Люди сидят, они раньше меня пришли. Гринуэю пора обедать? Ну пусть идет себе и обедает. Я тоже пойду». Встал и ушел. И уже не вернулся.

– Вы так и не знаете, чего он от вас хотел?

– А это не важно. Если бы я ему был очень нужен, он бы свой обед отложил.

– Не жалеете, что упустили шанс сняться у Гринуэя?

– Я никогда ни о чем не жалею. Слишком многое пережито и много потеряно. Надо уметь чем-то сознательно жертвовать. Жертвоприношение – это способность терять, не жалея об этом. Это возможность отдавать, не требуя возврата. Всей моей предыдущей жизнью я научен не сожалеть о том, что могло произойти, но не произошло. В этом отношении я подчиняюсь судьбе.

– Значит, судьба к вам милосердна. Вы где-то сказали, что считаете себя счастливым человеком, поскольку все, о чем вы мечтали, сбылось. А о чем вы мечтали?

– Я мечтал быть актером… Я мечтал попасть в «Артек»… А то, что сбылось сверх этого, я называю подарком судьбы или премией Бога. Я по душе своей провинциал. И если я сейчас начну перечислять все, что произошло со мной за последние лет пятнадцать, мама дорогая!.. Я снялся в замечательных фильмах. Я повидал полмира. Меня знает вся страна. Как-то сажусь в самолет, ко мне подходит стюардесса и говорит: «Пойдемте со мной». И сажает меня в бизнес-класс. Меня уважают. Люди на улице со мной здороваются, и я им отвечаю тем же. Самое главное – я курить бросил, пить бросил. Пожив на темной стороне, я теперь живу на светлой. И вижу, что на светлой-то мне интереснее. Вкуснее. Слаще. Хотя тяжелее. Оказывается, в темноте-то легче существовать, но отвратительнее. А вот на свету труднее, но приятнее. Я выбрал свет. Но, выбирая свет, я должен был напрячься. И я напрягся. Сегодня себя и свою жизнь я не узнаю.

– Вам сегодня завидуют?

– Завидуют, и я это чувствую. Но многие забывают, что я стал успешным слишком поздно в рамках человеческой жизни – после сорока. Так что завидовать тут особенно нечему.

– Слава пришла к вам после «Бакенбардов»?

– Да какая там слава! Не до славы тогда было ни кинематографу, ни стране. Шел конец восьмидесятых. Угар перестройки. Люди смотрели «кино» на баррикадах, демонстрациях… Юрий Мамин снимал «Бакенбарды» словно с газетного листа. И все, что было в фильме, – это срез той жизни. А фильмы Балабанова «Брат» и «Брат-2» – срез жизни, наступившей после. Считается, что с ними ко мне популярность пришла. Хотя у того же Балабанова я к тому времени уже сыграл и в «Счастливых днях» по мотивам произведений Беккета, и в «Замке» по Кафке. После «Замка» Балабанов предложил новый сценарий. Но советская власть еще существовала, и какая-то комиссия встала на дыбы: «Это порнография, это садомазохизм, это не наша эстетика!» Фильм по этому сценарию Балабанов снял позже. Он вышел под названием «Про уродов и людей», и я там играю омерзительного персонажа. Его зовут Виктор Иванович. Так же, как и меня.

– В «Бакенбардах» вы тоже Виктор. И в «Брате» – Виктор. И в «Богине» – Виктор. Это случайные совпадения?

– Не совсем. В «Богине» Ренаты Литвиновой мой персонаж сначала назывался Михаил Елизарович. Я попросил Ренату: «Пусть его зовут Виктор Елизарович». Она говорит: «Да ради бога».

– А зачем вам это – присваивать вашим персонажам свое имя?

– Виктор в переводе с латыни – Победитель. Так вот, многие мои персонажи вроде бы победоносно шествовали по земле, а оказались в сущности трусами или просто слабыми людьми. И вот эта ломка, это слово «вдруг» меня очень греют в искусстве. Когда происходит трансформация, обнаруживается изнанка. В образе. В сюжете.

– Когда вы почувствовали, что пришел успех, вы задумались, как им распорядиться? Какие-то соблазны испытали?

– Да нет, конечно. Я ведь успех не планировал. Актерам это вообще, по-моему, несвойственно – планировать успех. За желанием самовыражаться, демонстрировать себя на публике обычно стоит желание спрятать что-то личное, отвлечь игрой внимание от собственных внутренних проблем. К популярности в примитивном ее понимании, мне кажется, мало кто стремится. Этого нет.

– А что есть?

– Есть желание стать сначала заметным, затем – востребованным, наконец – оцененным. Вот я думал, что проснусь знаменитым после «Бакенбардов». Картина получила приз в Сан-Себастьяне. Но все говорили о «фильме Юрия Мамина», и никто не заметил дебют Виктора Сухорукова. Я думал, что стану царем кинематографа после «Комедии строгого режима» по Довлатову. Но это тоже был постперестроечный фильм, и тогда больше говорили о Довлатове, говорили о жанре кинопамфлета. Но не о Сухорукове. Так вот и шло. Думал ли я о популярности? Да нет, не думал. Потому что слишком поздно начал. И я многие вещи понимал, глядя на судьбы своих кумиров. Потому-то сказал себе: «Не обольщайся, Сухоруков. Не претендуй». Да, это был тот главный глагол, который однажды превратился в девиз моей жизни: «Не претендуй!». И когда меня спрашивают: «А вот если бы популярность пришла к тебе сразу, настигла, накрыла, как одеялом, как бы ты к этому отнесся?» – я отвечаю: «Превосходно отнесся бы». Потому что, стало быть, ты замечен, ты вошел в поле зрения публики, и это заставляет тебя быть более собранным, более ответственным.

– Вы орехово-зуевский пацан. Как вдруг вас занесло в эту профессию?

– Странный вопрос. А чем Орехово-Зуево хуже других мест на карте страны? Да, я из простой семьи. Но была мечта стать актером. Мечта мертвецкая, утробная. Притом что в моей родне и вокруг меня не было никого, кто составлял бы среду для такой мечты. Все было намного скупее, проще, банальнее.

– Желание стать актером сформировалось под влиянием каких-то фильмов?

– Да, и это были индийские фильмы. Я даже Раджу Капуру и Рите Наргиз письмо написал в Бомбей.

– По какому адресу?

– Ни по какому. На деревню дедушке. Пройдет целая жизнь, и меня пригласят с российской делегацией в Индию на Неделю российского кино. И мне пообещают Бомбей и даже посещение могилы Раджа Капура. Но судьба не отпустила: к тому времени у меня случился инфаркт. Я шел по Чистым прудам, и вдруг у меня грудь зажало, но я не обратил внимания. На второй день зажало – я вызвал скорую. И кардиограмма показала: инфаркт передней стенки. «Ну что, поехали?» – «Поехали». В реабилитационном центре меня окружили солидные дядьки при высоких должностях, но с распоротыми грудями, замазанными зеленкой. Каждый из них стал мне гордо и торжественно рассказывать про свой инфаркт, и про то, как ему делали операцию, и про то, как дальше жить. Я слушал, слушал, как Каштанка на цирковой арене, а потом сказал: «Не, ребята, у вас свой инфаркт, а у меня свой». И бегом от этих разговоров. И прибежал на съемочную площадку к Глебу Панфилову, который тогда работал над фильмом «Без вины виноватые», где у меня была роль Шмаги.

– Вы ГИТИС в Москве оканчивали. А в Питере после этого как оказались?

– Очень просто – по приглашению Петра Наумовича Фоменко. Он был тогда главным режиссером ленинградского Театра комедии. Он посмотрел нашу дипломную работу и пригласил меня, двадцатишестилетнего, на роль старика в свой спектакль по произведениям Василия Белова. И первые шаги, которые я сделал на профессиональной сцене, были шаги у Петра Фоменко.

– А из Театра комедии кто вас выгонял? Он же?

– Нет, это было после Фоменко, во времена безвластия. Театром комедии в ту пору правила режиссерская коллегия во главе с директором. И выгонял меня директор.

– За что?

– За пьянку. Чего там скрывать, все это знают, – я пил.

– И спектакли срывали?

– Никогда. Но, бывало, напьюсь, рявкну что-нибудь. Начнут меня стыдить, ругать, позорить… А я вместо того чтобы каяться-маяться… У меня был случай, когда завтруппой бегала за мной по всему театру. Кто-то ей сказал, что якобы я пьяный. И она бегала за мной со стаканом нашатырного спирта и орала: «Выпей, выпей, Сухоруков!» Я говорю: «Отстань, не нужен мне твой нашатырный спирт». – «Выпей, тебе говорят!» – «Отстань». – «Ах ты алкоголик!» – «Ах ты сука!» То есть был невоспитанным человеком. Но, повторяю, не сорвал ни одного спектакля. Там много было смешного и забавного. Пили почти все, но попадался я один.

– А потом?

– Ну, выгнали меня. Был безработным, тунеядствовал. И в овощном ларьке торчал у товарищей. И грузчиком был, и хлеборезом в булочной. Какое-то время был посудомойщиком, потому что даже грузчиком уже не мог работать. И на все это ушло у меня около двух лет.

– Своим поведением вы подчас эпатируете публику. Это сознательный эпатаж?

– Конечно. Кураж, эпатаж, клоунада, валяние дурака…

– Зачем вам это?

– Для разной надобности – в зависимости от обстоятельств. Вот сейчас я с вами беседую и немножко поддаю актерства.

– Зачем?

– Чтобы быть вам интереснее. Потому что интервью – это уже театр. Я даю интервью, и это есть моя роль сегодня, понимаете? При этом я органичен, я импровизирую. Я не готовился к встрече с вами. Но если я сейчас начну нудить и бубнить, это будет скучно не только вам, но и мне самому. Вот вы говорите – эпатаж. Но все зависит от того, куда я пришел, что это за место, что это за публика. Разумеется, я не стану валять дурака там, где не следует этого делать. Я дурачусь лишь там, где от меня этого ждут.

– Вы склонны к авантюрам?

– Склонен. Но с возрастом эта склонность уходит. Может быть, потому, что авантюра – это риск.

– Стараетесь не рисковать?

– Да, поскольку боюсь, что здоровья не хватит для полезного дела. А вдруг мне предложат грандиозную роль? Надо для нее силы держать в заначке.

– Артист должен расплачиваться за свой успех?

– Слово «должен» неправильное. Потому что актерство не витамин. Это тяжелый, опасный, вредный труд. Тот, кто случайно оказался на съемочной площадке, постоял там минут десять, неспособен понять, чего нам стоит наша профессия. А те, кто день за днем наблюдает за этим процессом, они потом выдыхают воздух из себя и говорят: «Ой, ну и работенка у вас!»