Взгляд

Каждый раз, когда приезжаю в Питер, обязательно захожу в дом, где родился. На улице Рубинштейна. Поднимаюсь на третий этаж, звоню в один из шести звонков на двери. И с тревогой жду, кто откроет. Обычно это Верочка или Софа… Легендарная ленинградская коммуналка: шесть лампочек в коридоре, шесть лампочек в туалете – у каждого хозяина свой выключатель. В коммуналках доживают свой век коренные ленинградцы. Верочка – коренная ленинградка, дорогой мне человек, она родилась на три дня позже меня, в детстве мы гуляли с ней в одном садике… Говорят, в нашей квартире жил когда-то, еще до революции, музыкант из Мариинского театра. В Верочкиной комнате с высоченным лепным потолком до сих пор в углу одиноко стоит трюмо с совершенно потускневшим зеркалом в резной поколотой раме с двумя ангелочками без крыльев. В него когда-то смотрелся музыкант. Возможно, фрак примерял перед спектаклем. Давно это было.

Это зеркало было общим. В него приходили смотреться соседи. Сюда приходила и Софа – старая, одинокая женщина – учительница французского языка. Смотрелась в него и ее подружка – Мария Филипповна, тоже учительница, только немецкого языка. Это случалось довольно часто, когда подруги собирались в филармонию или в боковую ложу в Мариинке, откуда была видна всего лишь треть сцены…

Я плохо знал этих давних пенсионерок, божьих одуванчиков: когда мне было четыре года, мы переехали в соседний переулок Нахимсона. Но моя мама и Верочкина мама дружили всю жизнь. Эту дружбу продолжаем и мы.

Софа и Маша – почти как сестры, вся их жизнь была переплетена единой судьбой. И горе, и радость, и блокада, и ссылка в сталинские лагеря где-то на Урале – все это у них было вместе. Как говорит Верочка, дружба их была светлой и трогательной до самых последних их дней.

Пенсия Софы была ничтожной, как, собственно говоря, и у Маши. Ее хватало на скудное пропитание, билеты на галерку, и раз в год они обязательно отправлялись в Петродворец, когда по весне открывались фонтаны. К этому готовились, как к празднику. Софа называла Машу транжиркой, если та приносила в дом что-то такое из еды, на что не был рассчитан их общий бюджет. Иногда они ссорились из-за какого-нибудь пустяка вроде пересоленной любимой гречневой каши. Ссорились смешно: Софа ворчала по-французски, а Маша отвечала ей по-немецки. Но они понимали друг друга.

Два года назад у Софы случился микроинсульт, и Маша переехала к Софе. Сказала уверенно: “Я навсегда!” Свою комнату в коммуналке Маша сдала за 30 долларов двум студенткам, чтобы покупать Софе какие-то чудесные лекарства, о которых рассказал им старенький черно-белый телевизор. Лекарства не помогли. И тогда Маша продала самое ценное, что было у нее, – маленькую фарфоровую чашечку с портретом императора Павла. Чашечка была явно антикварной, но какой-то ловкач-перекупщик дал за нее буквально копейки. Откуда Маше было знать, какие цены нынче в антикварных магазинах… На чашечку снова купили другие чудодейственные лекарства, но и они не помогли…

За месяц до моего приезда умерла чудесная женщина – “немка” Маша. Умерла неожиданно, в аптеке, куда пошла за лекарством для Софы. Через неделю после этой трагедии от второго инсульта умерла и “француженка” Софа. Врач сказал, что непонятно, как она и жила, – сердце буквально висело на ниточке…

Теперь, когда я снова поеду в Питер и позвоню в третий сверху звонок “моей” квартиры, Софа мне уже не откроет.

Софья Ильинична Кадочникова была обычной русской интеллигенткой-учительницей, как и ее подруга Мария Федоровна Лернер.

Игорь АФАНАСЬЕВ