Высокие ноты творчества и судьбы

«Он делает гравюры даже из дыхания, из построения фразы, как, например, в трех двойных иллюстрациях в начале: шли и шли, и пели вечную память… Он мне напомнил обо всем, что было русского и трагического в нашей истории, что я забыл и недооценил» – так писал об иллюстрациях Александра Алексеева к «Доктору Живаго» восхищенный Пастернак, получив французское издание своего романа.

Имя замечательного графика, книжного иллюстратора и мультипликатора-новатора, предвосхитившего цифровые съемки своим рукотворным «игольчатым экраном», мистика и художника-мыслителя Александра Алексеева до последнего времени не было известно широкой публике в России. Выдающийся мастер-экспериментатор не удостаивался сколько-нибудь полного исследования у себя на родине. И вот наконец вместо досадного белого пятна на культурно-исторической карте России проявился если не континент, то, по крайней мере, удивительный остров с подробной картографией местности и тончайшей нюансировкой не только биографических данных, но и творческих странствий Александра Алексеева и в прямом, и в переносном смысле. Книга написана дуэтом профессиональных ученых: литературоведом, историком культуры, доктором исторических наук Лолой Звонаревой и художественным критиком, искусствоведом Лидией Кудрявцевой (которая некоторое время работала в отделе литературы и искусства «Учительской газеты»). Результат их десятилетнего труда получился во многих отношениях замечательным и заслуживает статуса выдающегося фундаментального исследования.

Из небытия удалось извлечь даже забытые имена русских учителей Алексеева, подробности, связанные с годами странствий и родословной будущего художника (например, отец Алексеева, полковник Генерального штаба, не был убит турком, как сообщали различные публикации, а скончался от воспаления в Баварии). «Потерянный рай Александра Алексеева» – одновременно и биография, и культурно-историческое исследование, и внимательный художественный анализ результатов напряженных творческих поисков художника и его неугомонной эволюции. Ведь Алексеев для каждой из полусотни проиллюстрированных им книг разрабатывал совершенно уникальные оптику и изобразительную манеру, применял разнообразные техники, порой чрезвычайно трудоемкие и сложные. На страницах книги по мере становления прорисовывается неоднозначный характер: творец и эгоцентрик, энергичный и доброжелательный, азартно сосредоточенный на любимой работе, глубоко интровертный и склонный к самоотстранению (даже в дневниковых записях Алексеев предпочитал говорить о себе в третьем лице, используя сеньяль «Альфеони»).

В книге объемом почти 450 страниц два блока иллюстраций: в одном, черно-белом, архивные фотографии, одна из них, с прекрасным фотопортретом глубоко погруженного в свои мысли зрелого мастера, представлена на обложке как своего рода эпиграф к повествованию (точно так же, как крупный план рук – его визуальный эпилог); во втором, цветном, – репродукции избранных работ Алексеева, хотя их малое количество вызывает скорее голод и настоятельное «еще, еще!».

Оглавлению предшествует библиографический список из почти 200 наименований, многие из которых – статьи о творчестве Алексеева, написанные создателями книги: невозможно уместить под одной обложкой всеохватный рассказ о каждом из циклов иллюстраций и экспериментах с анимацией («Нос» и «Ночь на Лысой горе» – это шедевры со своим космосом). Зато вовлеченный читатель будет ощущать и движение мощных волн истории, и кипящую пену кильватеров культурных событий, пересекающих акваторию индивидуальной судьбы. Сквозь зыбь событийной канвы авторы различают глубоководные течения характера своего героя и логику его поисков, помогают читателю почувствовать нерв интеллектуального напряжения и мистических озарений, сопутствовавших художественным диалогам Алексеева с Достоевским, Толстым, Мальро, Сервантесом, Эдгаром По, Гофманом, Бодлером… Авторы биографии показывают, что за удивительно легкой, почти минималистичной манерой Алексеева-иллюстратора, сочетающей сюрреализм, символизм, абсурдизм, поэтический реализм, напряженное вслушивание и философское осмысление произнесенного и утаенного автором, сонастройка с книгой, способность уловить не столько букву, сколько дыхание или даже скрытую музыку текста, найти им парадоксальную с традиционной точки зрения небуквальную интерпретацию. Еще более это свойство проявляется во взаимодействии мультипликационных работ Алексеева с музыкой.

Каким образом реальная жизнь и творчество соединяются в индивидуальной судьбе? Ответ на этот вопрос всегда сложен для исследователей, но Л.Звонарева и Л.Кудрявцева подошли к теме наиболее плодотворным способом, не упрощая себе задачу. Позволю себе сравнение с баховской кантатой №140: в этом произведении композитор соединил хор и оркестр, причем верхние голоса поют долгими длительностями аскетичную мелодию, созданную за полтора столетия до кантаты, остальные голоса более динамично исполняют трехголосье, а оркестр в это время играет весьма оживленную музыку, и все это многозвучие прочно связывают высокие точки оркестровой партии: из них выстраиваются начальная и ключевая музыкальные фразы, а духовная мелодия нисходит в земное и восходит к небесному (от хора к оркестру и обратно, создавая насыщенный смыслами музыкальный объем). Таким же способом движется и повествование, его переплетающиеся темы, поданные структурно взвешенно и внешне свободно, с отточенной артикуляцией высказывания и жеста, которые можно определить словом «мера». Его начальные ноты заданы предысторией рода Алексеевых, детством и юностью Александра, порой первого пробуждения души и художественной оптики (знаменательно вот это, проходящее красной нитью через всю его биографию: «Темнота продолжала его всегда пугать дьявольской мистикой. Удивительно, как в этом еще ребенке уже сильны переживания контрастов темноты и света, которые станут основообразующими в его графической стилистике. Ее нервом…» и здесь же: «Настоящий мир грез ему открывали книги. К девяти годам он свободно говорил на трех языках…»). Это тема предназначения и его духовной устремленности, высокие ноты хора. В то время как в более низких регистрах остальные голоса проявляют повседневный план жизни с ее настоятельными заботами о заработке (Алексеев создал ряд блестящих рекламных роликов и свое решение заняться коммерческим искусством обозначил кратко: «Тогда к Альфеони явился Дьявол»). Легато в этих регистрах связывают его и с «земным планом» бытия, с любимыми женщинами и дочерью, и с выдающимися творческими людьми своего времени. Оркестровое звучание представляют сменяющие друг друга картины, связанные с перипетиями биографии и эпохи. И над всем этим те самые ключевые ноты оркестра, играющие неиссякающую тему России: ностальгии, воспоминаний, тихой нежности и глубокой печали.

Лола Звонарева, Лидия Кудрявцева. Серебряный век в Париже: Потерянный рай Александра Алексеева. – М. : АСТ, Белония М, 2021.