search
main
Топ 10
ЕГЭ досрочно: стало известно, сколько человек будут сдавать экзамен этой весной В России появятся учебно-педагогические округа: непрерывное педагогическое образование в них обеспечат педвузы Рособрнадзору поручен анализ бюрократической нагрузки на педагогов Госнаграды и сертификаты на полмиллиона рублей вручили костромским учителям Педагогические династии чествовали в Мордовии на открытии Года педагога и наставника Чем отличается детская школа искусств, которую Владимир Путин открыл в Херсонесе Главный редактор сетевого издания «Учительская газета» вручил спецприз конкурса «Педагоги года Москвы» Утвержден состав оргкомитета Всероссийского конкурса «Первый учитель» Российские школьники начали изучать языки народов Африки, чего не было даже в СССР Авторами лучших посланий учителю стали чиновник, методист, директор школы и писательница «В помощь учителю»: 27 марта в РАО расскажут, как отношение родителей влияет на учебные успехи школьников Сердце отдают детям: в Москве назвали имена лучших педагогов дополнительного образования Анатолий Вассерман рассказал студентам СКФУ, как запомнить большие объемы информации В 2022 году более 5 тысяч белгородских учителей подали заявление на аттестацию онлайн Молодые педагоги ЯНАО смогут получить 600 тысяч рублей В Казани проходит финал всероссийской олимпиады школьников по искусству НКПТиУ возглавил рейтинг государственных колледжей в Ростовской области Учителем года в Краснодарском крае стала выпускница Кубанского госуниверситета Программы магистратуры вузы России станут создавать совместно с работодателями  Год счастливого детства стартовал в Чувашии
0

Вячеслав ТИХОНОВ: Я не хочу, чтобы снова стенка на стенку

В последнее время Вячеслав ТИХОНОВ часто говорит, что полвека в кино – срок достаточный, что пора уходить. Но в это не хочется верить ни режиссерам, которые по-прежнему мечтают поработать с Тихоновым, ни нам, зрителям, что всегда ждут встреч с этим артистом.

Семнадцать мгновений Штирлица
– Чем вас партнер может удивить, обрадовать, расстроить?
– Расстроить – незнанием текста. Перегаром может огорчить, мягко говоря, полутрезвым состоянием в момент самого главного нашего дела, которому мы посвятили жизнь. Только этим. А удивить собственно творчеством меня трудно, потому что я всегда пытаюсь идти за партнером, стремлюсь понять, чего он хочет, стараюсь не помешать ему в этом. Когда взаимопонимание налаживается, можно думать и о том, как строится своя линия. Так было и в “Семнадцати мгновениях”, где меня окружали замечательные артисты. Но там присутствовал глаз режиссера. Лиознова всегда видела, как складывается сцена, всегда мягко и деликатно поправляла. Ты что-то предлагаешь – без этого ничего не бывает, – а она иногда может сказать: “Не надо”.
Это началось еще на пробах. Сначала, как водится, была фотопроба. Я надел мундир, а насчет грима решил, что раз герой там среди врагов, то не стоит от них, врагов, сильно отличаться. И поскольку тогда были в моде торчащие под носом усики “под фюрера”, то и я себе такие усики приклеил. Лиознова это увидела, замахала руками: “Не надо, не надо! Это страшно! Снимайся со своим лицом. Пусть в первых сериях люди знают, что видят знакомого артиста, но потом наша с тобой задача – заставить их забыть, что они раньше тебя где-то видели, что ты известный артист. Тогда мы поведем за собой, за происходящим”. Татьяна Михайловна оказалась права, не надо играть со зрителем в поддавки, и я остался со своим лицом.

– Вы предполагали тот обвал успеха и славы, что обрушился на “Семнадцать мгновений”?
– Если я сейчас скажу – нет, вы вряд ли поверите. И все же на такой успех мы не рассчитывали, не готовились к нему. Мы снимали обычный фильм, только многосерийный, что для того времени было в новинку. 12 серий. Пришлось много ездить, причем часто не туда, куда бы хотелось. Например, по сюжету надо было бы отправиться в Швейцарию, но телевидение, чей заказ мы выполняли, в валюте нам отказало, ломаного гроша не дало. И пришлось Швейцарию, Альпы, переход Ростислава Яновича Плятта на лыжах снимать у нас, на Кавказе, в Букуриани. Нашли подходящий склон и объяснили Плятту, что как раз за этим склоном и находится Швейцария.

То молчание, что дороже всех красивых слов
– Порой в кадре, на крупном плане, вам приходилось много молчать…
– Молчание… Конечно, это не просто молчание. Чтобы молча сыграть сцену, надо много знать о герое, самому придумать его внутреннюю жизнь, знать, чем он живет, о чем думает, чего опасается, чего хочет. Всего этого не высказать, не выразить, но зритель должен “прочитать”.
В “Семнадцати мгновениях” сцена встречи Штирлица с женой вообще бессловна, но зрители сами сочиняли то, что не было сказано, что говорилось глазами. А что говорилось? Может, слова прощения за то, что жизнь сложилась так, что мы годами не видимся. А ее глаза говорят тебе в ответ: я все знаю, я верю, я люблю, держись, я жду. Может, это, может, другое, я не знаю. Но на съемке мы с Элеонорой Шашковой жили этими мыслями, чувствами. Люблю ли я молчать в кадре? Не знаю. Иногда текст сам по себе ничего не добавляет, многое загружено между строк, и мне интересно не то, что сказано словами, а то, что сказано в душе, о чем человек промолчал…

Говорят, что сцена с женой, о которой вы только что упомянули, родилась прямо на съемках?
– Саму эту историю – случай из своей жизни – мне рассказал однажды разведчик, наш резидент в Англии, с которым я подружился. Говорил долго, но когда мы снимали, к сожалению, его уже не было в живых, и он ничем не мог нам помочь. Но остался рассказ, который меня потряс простотой своей, опасностью. Ведь просчитать надо было все до минуты: встречу и прощание, таившие в себе возможность глотнуть так необходимого воздуха, когда видишь любимого человека и читаешь глазами, читаешь…
Когда мы начинали снимать картину, я думал: в романе у Семенова профессионального сколько угодно. Но где взять человеческое, то, чему люди будут верить, сверяя увиденное с собой, собственным опытом, когда герой не разведчик, а тоскующий о другом человеке мужчина?..
Я вспомнил эту историю, поделился с Лиозновой. Мы стали думать, как это сделать. Как может в жизни происходить такая сцена? Ну встретились, обнялись, смотрели друг на друга, о чем-то говорили, она плакала, снова говорили. Но дело ведь не в словах. Как часто мы корим себя: эх, не то я в тот момент сказал, другое надо было. И тогда Лиознова решила пожертвовать “маленькой правдой”: она развела нас по разным столикам в маленьком кабачке. При этом отпадала необходимость диалога и сохранялась интрига, соблюдалась конспирация. Сцена длилась недолго, но нашла потрясающий отклик в душах зрителей.

Немного о любви
– Еще о любви, если можно. Вспоминаю случившийся однажды разговор с Ларисой Лужиной. “Боже мой! – вспоминала она, – Как мне хотелось сыграть любовную сцену с Тихоновым в картине “На семи ветрах”! Но фильм был совсем про другое”. Вы сами чувствовали себя властителем женских трепетных сердец?
– Никогда. Мне это только помогало на площадке в желании хорошо сыграть сцену. И когда я видел ответное желание хорошо сыграть сцену, то зажигался: давай, давай, говорил себе, материал прекрасный, радостный.

– Не секрет, что многие известные актеры порой искренне или почти искренне вздыхают: “Я так устаю от постоянного внимания, не могу ходить по улицам, чуть за пальто не хватают. На что слышат в ответ: бросьте вы, все хотят, чтобы их узнавали”.
– Знаете, мы еще не закончили институт, были только на втором-третьем курсе ВГИКа, а двое наших однокурсников были уже с медалями лауреатов Сталинской премии первой степени после “Молодой гвардии”. Потом Сережа Гурзо получил вторую Сталинскую премию за “Смелых людей”, уже второй степени. Таким образом, у него было уже две медали. И хотя это не нарушило наших дружеских отношений, все же чувство того, что их вот на улице узнают, а меня, идущего рядом, не знают, немного расстраивало. “Но ничего, ничего, – думал, – все еще впереди, наше время только начинается, надо работать”. Я к этому спокойно относился, по сути своей я человек не завистливый, хотя такое чувство было. Потом я начал много сниматься, и мое желание успеха куда-то ушло, улетучилось. Наверное, лишняя зависть – это как недомогание, а недомогание обычно легко излечивается.

“Не запрещайте Славику пойти туда, куда он хочет!..”
– Вячеслав Васильевич, многие актеры отговаривают своих детей следовать их профессии. Ваша дочь Анна – актриса. Выбор сделан ею согласно вашему желанию или вопреки ему?
– Конечно, я пытался подглядеть, к чему она тяготеет, в чем могут проявиться ее способности. Но, к сожалению, меня слишком часто не бывало дома, и вирус кино Анну обошел, а, может быть, кто-нибудь ей нашептал. Не знаю. В итоге она тоже пошла в актрисы. Я не отговаривал, но и ничего не предпринимал, чтобы помочь. Конечно, я тогда и подозревать не мог, что придет время, когда молодым в кино будет особенно трудно, что на кино не будет денег, что многим из ребят, независимо от уровня таланта, придется узнать, что это такое – быть без работы. Сейчас трудно не только моей дочери – всем ее сверстникам трудно. Она способная девочка, любит двигаться, петь, высока ростом, уже снялась в десятке картин, в Белоруссии получила даже приз за лучшее исполнение женской роли в картине “Ночная бабочка”.
В моей жизни было то же самое. Шел сорок пятый год. Победа. Я окончил десятый класс и объявил дома, что хочу стать артистом, хочу сдать документы в Институт кинематографии. И тут все всполошились: никаких актеров! ничего не надо! посмотри, чем заняты отец, мать, все добрые люди вокруг! какой из тебя артист?! Отец у меня был механиком по ткацким станкам, а мама – воспитателем в детском саду. Словом, дома переполох, слезы…
Но жива была бабушка, спокойная, мудрая, дом на ней держался. Когда в очередной раз зашел разговор о том, кем мне быть, отец настаивал на техническом вузе, мать – на Тимирязевке (ей казалось, это к еде ближе, логика чисто женская, но я ее понимал, мамы всегда хотят, чтобы детям лучше было). Но бабушка… Если во мне доброта есть, она от нее, строгость – от деда. Дед машинистом был, водил длинные, с километр, товарные поезда по нижегородской ветке. Не курил, не пил, был очень строг и очень любим. И бабушка, сама доброта, рядом с ним. И вот, когда отец с матерью все никак не могли прийти к решению, кем же мне быть, она сказала, обращаясь к матери: “Валя, не запрещайте Славику пойти туда, куда он хочет. Молодой он еще, многое может измениться. А запретите – всегда помнить будет”. Сказала и ушла в свою комнату. Вопрос был решен.

Мир кино
Во ВГИК я сразу не поступил. Я был стеснительный, ни в какой самодеятельности никогда не занимался, читать или спеть на сцене боялся как огня. Но что-то зародилось во мне после “Чапаева”, “Мы из Кронштадта”, “Депутата Балтики”, после “Большой жизни” и “Двух бойцов” с Борисом Андреевым и Марком Бернесом, после того, как увидел Алейникова, Крючкова. Эти фильмы тянули в сказочный мир.
А потом меня все-таки приняли во ВГИК условно, в набранном курсе элементарно не хватало мальчишек. Вспомнили, что я на экзаменах фигурировал, читал что-то, и взяли на один испытательный семестр. И здесь, как видите, случай. Случай в моей жизни часто играл очень и очень большую роль.

– Вы сказали, ваше детство прошло под знаком поклонения кумирам. А позже вы с ними встречались?
– Первая встреча произошла в “Максимке”. В фильме было целое созвездие артистов. Потом я работал рядом с ними в Театре киноактера, наблюдал в жизни, а в жизни они были совсем не такими, как на экране, я даже разочаровывался из-за их обыкновенности, из-за того, что они – как все. И радовался, что они сразу приняли меня в свою взрослую компанию. И были добры ко мне – и Андреев, и Марк Наумович Бернес, и, конечно, Николай Афанасьевич Крючков. Замечательный был человек. Все шло от них, и это очень помогло.
Наверное, сейчас все иначе, все другое, но основа-то осталась, а она в традициях русского театра, русского кино, которое тогда было признано во всем мире. Теперь приходят новые люди, с новыми идеями. Делая свои картины, свои лучшие роли, нас они повторять не будут. Я снимался у Никиты Михалкова в “Утомленных солнцем”, потом – в “Сибирском цирюльнике”. Михалков – режиссер новой генерации, но он следует традициям. Так что за наш кинематограф, за его будущее я совершенно спокоен. Надо только сделать его не зависимым от рубля, от доллара. Каким образом, не знаю, может, тому же Михалкову что-то удастся, раз он встал сейчас во главе нашего кинодела.

Не всякая хата – с краю
– Существует такое выражение: “Я солдат, мое дело солдатское, а что там вокруг – дело не мое”.
– Ну что ж, наверное, кому-то так действительно удобней, кто-то бравирует этим, кто-то говорит так, понимая, что ничего не может изменить, ни на что не может повлиять, вот он и пытается защищаться такой формулировкой. Я так сказать не могу. Я могу на что-то повлиять, тем хотя бы, что сыграю на экране какую-то роль. На мой взгляд, одна из моих последних картин “Зал ожидания” получилась не очень удачной. Я играю в ней роль директора детского дома. Тема больная, острая, о жизни брошенных детей, которым нужна семья, нужна чья-то любовь…
Разве можно тут оставаться равнодушным? И можно ли оставаться равнодушным к тому, как живешь, куда движешься? А то опять все может кончиться тем, что стенка на стенку. Я этого не хочу, никто не хочет. Но и от призывов потерпеть еще немного люди тоже устали. И терпения у них уже все меньше…
Алексей АННУШКИН

Окончание. Начало в N 42.

Оценить:
Читайте также
Комментарии

Реклама на сайте