Время жатвы. Семейное чтение как совместная душевная работа

На дворе июль. Ваш ребенок, с грехом пополам закончивший очередной учебный год и твердо обещавший вам взяться за книги, чтобы исправиться, опять целыми днями пропадает во дворе или на речке. Когда погода портится, его можно найти на чердаке, в спортзале, в гараже, в компьютерном клубе, одним словом, он занят чем угодно, кроме чтения. «Список литературы на лето» давно потерян, а немногие добытые по нему книги пылятся в портфеле или на столе. «Еще есть время. Успею», – каждый вечер твердит ваше чадо не столько вам, сколько самому себе. Дети ведь не меньше родителей боятся расплаты. И скоро осень, когда учитель литературы на первом же классном часе, а потом на родительском собрании не преминет объявить, что хотя все в классе читали довольно мало, но именно ваш не прочел вообще ничего. С наступлением очередных каникул все повторяется вновь. Не особо влюбленный в литературу сосед вашего ребенка по парте терпеливо продирается сквозь нее, чтобы «сдать все, как положено» и со временем войти в «приличное общество». А ваш ребенок бежит от книг, чувствуя, даже зная, что бегство от них чревато и карьерным провалом, и низким социальным положением, и потерей связи с культурным кругом вашей семьи. Все ваши надежды обмануты? Но ведь у вас в распоряжении еще почти два месяца. Половины лета вполне хватит, чтобы переломить ход событий. Надо только правильно распределить роли, понять, кому, как и зачем следует меняться.

«С тех пор как я поселился в Земледелке, мать стала ежедневно читать мне вслух, она прочла мне многое из Пушкина, из Гоголя и взялась за «Детские годы Багрова-внука». Это сочинение Аксакова всецело меня захватило. Главного героя звали, как и меня, Сережей, и все, что о нем писал автор, было мне близко, понятно и дорого. Тот Сережа любил свою мать, любил лес, реку, цветы, любил гулять один и читать… Все его чувства и переживания, казалось, принадлежали и мне, разве только к уженью рыбы я был более или менее равнодушен. Чтение этой книги совпало с первой ранней весной, которую я проводил в деревне, мальчика Сережу занимали распускающиеся почки, молодые листья на деревьях. И я наблюдал, как лес меняет окраску. Мальчик Сережа, узнал, что такое проталины. И я смотрел на бурые пятна освобожденной от снега земли на буграх. Мальчик Сережа увидел первых бабочек и, совершенно обалдевший от расцветающей вокруг него природы, с азартом стал их ловить и коллекционировать. Увидел первых бабочек и я. Моя мать пошла со мной к местному учителю биологии Детерсу. Он встретил нас очень любезно, снабдил меня всем необходимым для ловли и показал нам двадцать ящиков – свою замечательную коллекцию. С той весны бабочки заняли особое место в моей жизни. С той весны я всей душой полюбил природу и до сегодняшнего дня чувствую себя спокойным и счастливым, когда ухожу один в лес, в луга, на реку. А научили меня любить природу моя мать и книга Аксакова…»

Можно, конечно, утверждать, что не всем так посчастливилось в детстве, как будущему инженеру, а потом и детскому писателю Сергею Михайловичу Голицыну. Такое количество удачных сочетаний книги и реальности, окружавшей десятилетнего читателя, и вправду, встретишь нечасто. Время, в котором происходит действие, имена ребенка и главного героя (и их оставшаяся за кадром дворянская родовитость), их любовь к природе, их поддержанное взрослыми увлечение – все это удивительно и непринужденно сплелось, ненавязчиво сформировав у ребенка ту самую «положительную мотивацию к познанию окружающего мира с помощью книги», над которой иные современные педагоги бьются годами. Одним словом, Сереже Голицыну крупно повезло.

Повезло? Но ведь он не сам попросил мать читать ему вслух. Не сам выбрал книжку про детство дворянина Сережи. Не сам нашел место, с которого началось чтение (глава «Первая весна в деревне» у Аксакова идет восемнадцатой по счету!). Не сам догадался сходить за сачком к биологу. Скорее всего без тактичного взрослого содействия не были бы проведены и многие параллели между книжным описанием и состоянием окружающей живой природы. И, самое главное, стал бы ребенок слушать даже самую интересную книжку, если бы она не казалась интересной его матери, то есть взрослому, любовь и доверие к авторитету которого в тот момент были безграничны?

Однако и мать вела себя более чем разумно. Выбирая книжку, она не руководствовалась лишь собственным вкусом или, напротив, лишь соображениями наглядности и «полезности». Она не увлеклась каким-то одним видимым сходством сюжета с реальностью, вроде имени главного героя (автора этих строк на таком основании несколько лет пытались растрогать рассказами типа «Тема и Жучка» или «Хитренький Артемка»), или его дворянского происхождения. Не стала навязывать ребенку абсолютно все увлечения понравившегося ему героя и не пошла с ним, к примеру, на речку, поняв, что он «равнодушен к уженью». Наконец, наладив глубокий контакт сына с книгой, она в какой-то момент «отпустила» его, дав ему возможность самому погружаться в художественный текст и извлекать оттуда то, что он считал интересным и важным для себя.

Если же рассмотреть описанную Голицыным ситуацию, отступив от его воспоминаний еще на шаг, то можно увидеть, что ее сознательное выстраивание – лишь одно звено в цепочке последовательных воспитательных действий. Перед нами не бесхитростный материнский порыв, не единичный педагогический эксперимент, но эпизод непрестанного и кропотливого труда. Работы, формирующей и развивающей не только любовь ребенка к чтению, но и его культурный уровень и вкус, а также интерес к окружающему миру, наблюдательность, склонность к анализу и другие самые разные свойства личности. В ходе такой работы взрослому часто приходится терпеть поражения и отступать. Так поначалу произошло и с Голицыной. Прочитанные вслух Пушкин и Гоголь (воспитание любви именно к этим классикам, вероятно, и было первоначальной целью чтения) в ту весну оказались практически не востребованы ее ребенком. Но взрослый умело превратил свое поражение в победу. Ведь найденная им в конце концов интересная для ребенка книга навсегда осветила своим светом не только «первую весну в деревне», но и прочитанные вместе с ней классические тексты. Они, хотя и не так ярко, тоже вошли в память ребенка, не как что-то обязательное, а как нечто прекрасное. Эти детские впечатления наверняка были закреплены и развиты впоследствии, когда маленький Сережа дорос до Пушкина, а потом и до Льва Толстого.

«То лето было очень дождливое, – вспоминает Голицын четырнадцатый год своей жизни. – Погода зачастую не давала возможности купаться и играть. Моя мать читала вслух сестре Маше и мне «Войну и мир». Мы слушали чтение, не шелохнувшись, с широко раскрытыми глазами. И теперь, когда я вспоминаю о жизни в Знаменском, прежде всего мне приходит на ум то наслаждение, которое я испытывал от каждой страницы великой книги, от переживаний за судьбу каждого ее героя, наконец, просто от интонаций голоса матери».

Нынешние подростки тоже проходят «Войну и мир» в 14-15 лет и тоже обязаны прочесть роман летом. Жаль, что мало кто из родителей готов прийти им на помощь. Многие наши читательницы могут возразить, что их сегодняшнюю нервную и суматошную жизнь в семье, где женщина вынуждена работать, чтобы хоть прокормить детей, нельзя даже сравнивать с дворянской усадебной идиллией начала ХХ века. Довод в принципе верный. Но в данном случае он не срабатывает. Княгиня Анна Голицына, урожденная Лопухина, прививала любовь к русской классической литературе своим шестерым детям в самом неподходящем для этого месте, в революционном Подмосковье. Первый приведенный отрывок из воспоминаний ее сына Сергея (он был четвертым по счету ребенком в семье) относится к весне 1919 года, второй – к лету 1923-го.

Выгнанная из дому, ограбленная, голодающая, постоянно находящаяся под угрозой политических репрессий семья Голицыных нашла в себе силу не только выжить, но и сохранить родовую честь, продолжив русскую культурную традицию. В этом, безусловно, можно видеть заслугу всех взрослых членов семьи. Но роль и влияние матери, являвшейся душой этого княжеского дома, сложно переоценить. Во многом благодаря неприметным воспитательным усилиям таких женщин русская культура сохранилась не только в годы революции, но и после Великой Отечественной войны. Нынешнее время, возможно, не менее трудное, но что мешает современной семье, современной женщине пережить его так же стойко? Что стоит между сегодняшней русской семьей и русской классикой? И можно ли, воспользовавшись опытом прошлого, преодолеть эту пропасть?

Причины, затрудняющие тягу современного ребенка к серьезной книге, многообразны. Их перечисление здесь может не только отнять у нас время, но и лишит нас последних сил, которые все же было бы разумнее потратить не на сетования, а на конкретную созидательную работу, подобную той, что проделала в начале ХХ века Анна Голицына. Важно с самого начала понять, что это работа, а не игра. Поэтому взрослый, желающий приобщить своего ребенка к миру русской классической литературы, неминуемо будет испытывать определенные трудности и приносить определенные жертвы. Пусть вас согреет мысль, что эти же трудности и лишения в неявном виде ваш ребенок до сих пор был вынужден переносить в одиночку. Если у вас порой нет сил выключить телевизор или оторваться от компьютера, то насколько это труднее сделать ему. Может быть, именно поэтому он до сих пор и не пробился к чтению, что его собственного напряжения воли не хватало на эти подвиги. Никто близкий не сопровождал его на этом пути, все только требовали и бранили. Одним словом, чтобы добиться успеха, вы неизбежно должны на какое-то время лишить себя части привычных удовольствий.

Первой жертвой должно стать затраченное на ребенка время. Теперь это его время, даже если он сам поначалу хотел бы провести его по-иному. Почувствовав, что вы прежде всего хотите быть с ним, а уж потом решать ту или иную воспитательную задачу, он скорее всего с пониманием отнесется и к вашей нужде. Ведь это вы хотите, чтобы он начал читать. Не ставите ему ультиматум, а просите и обещаете свою помощь. Разумеется, просьбу не обязательно озвучивать буквально, достаточно соответствующего внутреннего настроя, на который дети обычно более отзывчивы. Только тогда вы сможете ему помочь.