Внутри и снаружи

Ему нравилось добиваться близости применением силы. В безлюдном месте внезапно напасть сзади, угрожая ножом, а при удачном стечении обстоятельств словесно запугать и заставить подчиниться. Для маскировки он использовал пресловутый черный чулок с прорезями для глаз.

Серийный маньяк? Нет, эпизодические случаи без общего криминального почерка.

Душевнобольной? Судебно-психиатрической экспертизой не подтверждено.

Человек трудной судьбы с изломанной психикой? Да нет, обычный парень. Рос, пусть и без отца, но с интеллигентной матерью. До восьмого класса был хорошистом. Среда, конечно, не ахти: друзья – гопники, развлечения – драки, ценности – бухло, курево, перепихон. Но так это рабочая окраина Могилева. Окончил железнодорожное училище, работал проводником в поездах дальнего следования, «челночил» понемногу, заочно учился в вузе. Несколько лет жил с девушкой Олей, собирался жениться, копил на квартиру.

Мститель-женоненавистник? Снова мимо. Оля ведь та самая, за которую схлопотал на дискотеке от ее тогдашнего парня. Сатисфакция лучше некуда!

Бездушный, лишенный сострадания тип? Отнюдь. Вежливо придерживает двери в метро, охотно подает уличным музыкантам и нищим, выручает деньгами приятеля, спасает коллегу-проводницу от сутенера.

Словом, обыкновенный молодой человек. С одним лишь до поры никому не ведомым изъяном: склонностью к сексуальному насилию. Таков Саша Сакович – главный герой романа Владимира Козлова «Внутренняя империя».

При первом впечатлении название прочитывается как прямая отсылка к одноименному культовому фильму Дэвида Линча. Однако Козлов не освоитель троп постмодернизма, для него реализм – непаханое поле. Внутренняя империя – это психическая жизнь как она есть. Самость как глубинный центр человеческой личности. Потемки чужой души.

В широком – геополитическом и общекультурном – контексте это существование маленького человека в пространстве огромной страны, внешней империи. Этот человек никому не интересен, пока не переступит какую-нибудь черту. Например, совершит преступление. Тогда им заинтересуются хотя бы правоохранительные органы. Трансгрессия – один из способов коммуникации внутренней и внешней империй.

Вопреки расхожему мнению, внутренняя империя гораздо менее динамична, нежели внешняя. В романе описана жизнь героя с 14 до 26 лет. За это время снаружи очень многое изменилось, внутри же осталось неизменно. Советский строй пал, душевный строй Саши сохранился в первозданном виде. Отбыв тюремный срок, он продолжил пополнять список своих жертв.

Здесь обнаруживается еще один неочевидный нюанс: норма отношений человека с миром – насилие и/или сопротивление насилию.

«Хорошо, что не кулаками, а только ладошками», – примирительно замечает Саша, получивший пару пощечин от старшего пацана за отказ отдать карманные деньги. Насилие дозируется.

«Если ты – нулевой, то с тобой ни одна баба ходить не будет», – просвещает Сашу один из старших товарищей. Нулевой – тот, кто не ходит на махачи за свой «раен». Насилие ценится.

«Лежачего бить не надо. Я его уже избил», – наставляет Сашу «старый» пацан Батон после первого махача (в исходном высказывании нецензурные глаголы). Насилие регламентируется.

«Знаешь, он одного пацана за меня пописáл», – хвастается Оля своим бывшим парнем перед Сашей, которому этот самый парень сломал нос. Насилие романтизируется.

«Сначала он был нормальный. Не бил почти никогда. Очень редко. Только когда пьяный», – продолжает рассказывать Оля. Насилие воспринимается почти как норма.

Одна из знаковых сцен романа – разговор Саши с Коляном, соседом по больничной палате. Узнав историю дискотечной травмы, Колян настаивает на мести, но не самому обидчику, а девушке: «Если баба пошла курить с другим пацаном, не со своим, то она сука и проститутка». А еще доверительно сообщает, что во время службы в армии неоднократно насиловал девушек в безлюдных местах.

Выписываясь из больницы, Колян оставляет Саше номер своего телефона. Бумажка с номером почти тут же теряется, но услышанное крепко врезается в память. Даром что фамилия Коляна – Санин. (Впрочем, скорее всего, это случайное созвучие, а не символический смысл.) Вот только ключевым понятием для Саши становится не месть, а безнаказанность: «Если место нормальное, людей нет, то все как надо».

Однако это вовсе не объясняет механизмов поведения героя. Ведь после тюрьмы он возвращается к своему любимому занятию, разве что становится более осторожным. «Внутренний Колян» не первопричина, а лишь триггер, пусковой механизм. Он не изживается даже беспримерной жестокостью обращения на зоне с отбывающими срок за изнасилование.

«Внутренняя империя» не социальный роман, не физиологический очерк и даже не психологическая драма. Скорее экзистенциальное уравнение со многими неизвестными. Герой предельно понятен с самого начала и вместе с тем совершенно непонятен до самого конца. Его действия и поступки вполне прозрачны, тогда как движения души глубоко скрыты. Внутренняя империя не подчиняется рациональной логике. И финал книги демонстрирует это поистине блистательно…

В романе нет ни постмодернистской иронии, ни свойственной контркультурной литературе психоделики, ни даже традиционной рефлексии, присущей реалистическому повествованию. Читателю остается самому реконструировать ход мысли персонажа и воссоздать его душевные механизмы. Это очень сложно. Ну а кто сказал, что снаружи проще, чем внутри?

Владимир Козлов. Внутренняя империя. – Новосибирск : Подснежник, 2021.