Вера Полозкова начала писать стихи в пять лет, а в пятнадцать опубликовала первую книгу. С тех пор она активно занимается концертной деятельностью, стала лауреатом престижных премий и многие годы удерживает звание самого популярного молодого поэта России. Жадность до жизни, искренность, амбициозность, точность психологического автопортрета принесли ей успех публики, эти же качества неизменно служат поводом для ревности со стороны тех, кто считает себя профессионалами от литературы. В июне этого года в московском Центре Вознесенского состоялась дискуссия Полозковой и победительницы премии «Лицей» Оксаны Васякиной «Каково женщине в поэзии», вновь давшая повод в соцсетях говорить о Полозковой главным образом в связи с ее замечаниями о снобизме культуртрегеров и об одиночестве собственного литературного пути. В эксклюзивном интервью «Учительской газете» Вера рассказала о травле и публичных предательствах, случившихся с ней за прошедшие шестнадцать лет, об отношении к феминизму и о детских стихах из книги «Ответственный ребенок».
– Вера, вы сейчас пишете много детских стихов. Чем они отличаются от взрослых? Легче ли их писать? Как к вам пришло ваше первое детское стихотворение?
– Никогда не думала, что написание детских стихов может приносить столько удовольствия. Это что-то обратное обычному письму, всему этому льду и электричеству, это игра, это разрешение отказаться от сложности, это пространство, где можно смешить и самому смеяться, и это голос, которого я даже в себе не подозревала. Когда родился мой старший сын, мне захотелось написать ему книжку стихов в будущее, когда он будет уже способен их прочесть: что-то близкое по интонации к любимым мною «Денискиным рассказам». Я заключила с собой пари и написала дюжину текстов за две недели. Так возник «Ответственный ребенок», который до сих пор мне нравится, хотя прошло уже два года, и пережил недавно шестую допечатку тиража.
– Недавно вы давали интервью вместе с Оксаной Васякиной, лауреатом премии «Лицей». Васякина называет себя феминисткой. Как вы относитесь к феминизму в его нынешней трансформации? Есть ли этому место в поэзии?
– К мировой феминистской практике – просветительской деятельности, правозащите – я отношусь с большим уважением. Моя любимая певица Ани Дифранко – знаменитая феминистка. В России, где ежегодно около 14000 женщин гибнут от домашнего насилия, где все еще в некоторых регионах происходят «убийства чести», делается женское обрезание, феминизм занят в основном высмеиванием девушек в мини-юбках на каблуках, злой травлей многодетных «наседок» без работы и изобретением терминов типа «редакторка» и «профессорка». Для меня это полная дикость, поэтому к этому феминизму я не имею ни малейшего отношения.
– В вашем легендарном живом журнале вы подписывались vero4ka, сейчас в Инстаграме ваш никнейм bolshe_nikogda. Никогда больше что? И еще. А если бы сейчас появилась новая соцсеть, какое вы выбрали бы себе имя?
– Дольше vero4ka (как назвала этот журнал моя подруга юности, которая мне его завела и подарила, тогда он еще был по «приглашениям») ЖЖ назывался mantrabox, это маленькая коробочка с переключателем и ручкой громкости, которая вставляется в розетку и исполняет мантры, в каждой записано штук по 12, например. В первое мое индийское путешествие эта штука меня очень рассмешила, привожу ее с тех пор в подарок своим москвичам и киевлянам. Bolshe_nikogda недолгое время назывался Твиттер, а потом Инстаграм, потому что они не о текстах на простыню, как было с ЖЖ и Фейсбуком, они о лаконичности, о мгновениях, моментах, которые больше никогда не повторятся. Такой выхваченный из действительности кадр, проживший ровно секунду и исчезнувший. Я веду блоги 16лет, я динозавр, Инстаграм – мое последнее развлечение. Когда он мне надоест, я просто завершу наконец все свои многолетние эксперименты с соцсетями.
– Елена Шварц говорила, что у каждого поэта есть свой образ, который переходит из стихотворения в стихотворение. Например, у Михаила Кузмина это вода в разных формах, у самой Елены Шварц – воронка. А у вас есть такой образ-лейтмотив? Можно ли его как-то одним словом сформулировать?
– О, это интересно. Мне кажется, море – его слышно в текстах, даже если оно не упомянуто напрямую.
– Я недавно заметил, что любой текст, который вы читаете, становится похожим на ваш. Почему так происходит? Как вы думаете, ваша манера чтения как-то повлияла на вашу славу? Нужно ли тексту, чтобы его читали вслух? Голос, которым вы читаете, отличается от вашего обычного голоса? С каким голосом вы будете умирать?
– Видимо, я всегда читаю вслух что-то очень созвучное себе, своему внутреннему ритму. Моя манера если и существует в действительности, то заключается в том, чтобы читать стихи максимально близко к тону обычной человеческой речи, без всех этих драматических актерских завываний и пауз, без всего этого классического авторского бормотания и монотонности. Мне хочется, чтобы стихи звучали как обращенная к зрителю реплика, как фрагмент диалога, они поэтому часто и начинаются чем-то вроде «знаешь» или «ты, говоришь, писатель?». А умирать я буду очень буднично как-то, мне кажется, и без разговоров. Я так уже устану к этому моменту, что можно будет и помолчать.
– Сейчас вам 33года, настоящая слава пришла к вам еще до 20. Боялись ли вы своего публичного взросления, чувствуете ли вы себя взрослой или ничего не изменилось? Боитесь ли вы публичного старения? Боитесь ли вы того, что стихи уйдут и не вернутся? Боитесь ли вы того, что переживете свою славу, если да, то чем вы будете заниматься?
– Появление детей, мне кажется, резче всего обозначает этот переход от вечного восхищенного подростка к взрослому человеку: ты впервые сталкиваешься с такой ответственностью (нельзя заболеть, нельзя позволить себе долгое отчаяние и гнев, нельзя не купить еды в дом, нельзя не спать трое суток подряд, нельзя уехать в любой момент куда глаза глядят), с такой любовью и с таким чувством вины (которое теперь с тобой навсегда, каким бы ты ни был хорошим родителем). А что касается публичности, то со мной за шестнадцать лет были вещи похуже старения на людях: массированная травля в СМИ, публичные предательства друзей и угрозы в соцсетях моим мужу и матери, поэтому у меня с ней очень ровные отношения: я не горжусь ею и не бегаю от нее. Она дает ровно столько же, сколько и забирает. Об этом никогда не стоит забывать. Если я ее переживу, меня ждет какая-то крайне важная и глубокая глава моей жизни, где мне предстоит остаться наедине со всем этим вечным пожаром в голове. А вот стихи уйдут – это пострашнее. Это я и представлять боюсь.
– Если бы какой-нибудь завистник решил написать на ваши стихи злую пародию, что бы он в первую очередь высмеял? Есть ли у вас собственные штампы, от которых не получается избавиться? Чувствуете ли вы возможный потолок, выше которого прыгнуть уже не получится?
– Если бы это был талантливый завистник (а не те, кто обычно), он бы написал пародию о том, как человек в райском месте у океана, окруженный детьми и друзьями, ведет сражение с какими-то одному ему видимыми демонами и врагами и выглядит полным идиотом. А штампы я выискиваю, изживаю и очень верю, что лучшая и главная моя книга еще только собирается быть написанной.
– Говорят, что проблема современных авторов в том, что у них нет биографии. У всех сейчас примерно одно и то же: родился, переехал, отучился, публиковался там-то и там-то. Важна ли биография для поэта? В чем главная особенность вашей биографии?
– О, мне повезло, у меня небезынтересная биография, правда, все ее самые важные подробности станут известны только после моей смерти. Вот тогда все и поплачут, и посмеются, и даже придумывать ничего не придется. А что касается авторов, серьезно подходящих к организации своего жизненного мифа, тут я могу только преклоняться. Меня никогда не хватает на это, столько всего творится в действительности, что на мистификации, загадки и эксцентрические выходки просто не хватает сил.
– После выхода фильма «Покидая Неверленд» в некоторых странах запретили песни Майкла Джексона. Вообще есть такая тенденция: запрещать и чернить все, сделанное человеком, если человек оказался не очень. Как вы к этому относитесь? Как, по вашему мнению, пересекаются частная жизнь художника и его произведения, пересекаются ли вообще?
– Даже похуже: запрещать и чернить все, сделанное человеком, если этот человек очень знаменит и влиятелен и удалось либо выкопать и представить в нужном свете, либо (чаще всего) сфабриковать что-нибудь отвратительное, что очернит его и разорит его семью. Это ни к художнику, ни к произведениям не имеет прямого отношения, это порождение очень больной информационной ситуации, где обществом востребованы только очень низкие и грязные сюжеты, которые для него заботливо производятся. Ты напишешь пятнадцать прекрасных книг, о которых не прочтешь и полсловечка, зато, если тебя втянут в какой-нибудь медиаскандал или выкопают что-нибудь про твой развод или рак, твое имя будут неделю полоскать по телевизору и в газетах. Потому что книги не создают хайпа. А хайп только и продает рекламу.
– Почему вы ушли из Фейсбука? Ведь Инстаграм совсем не приспособлен для текста, он разбивает строфику, ограничено количество символов, всегда нужна картинка.
– Я очень люблю картинки. Фотография – бытовая, мгновенная, про какое-то быстрое счастье или внезапную красоту и горечь, или абсурд – моя большая любовь. Многие из тех, кого я фотографировала на пленку или телефон исподтишка, так, чтобы они не позировали, говорили мне, что это их любимые портреты. И я почти не публикую стихов в Инстаграме, он и впрямь не для этого. Я пишу заметки и вешаю фотографии, в которых содержится немного моего любования этим миром. А Фейсбук превратился для меня в пытку в какой-то момент, когда злорадные попытки пнуть тебя в любом, даже не касающемся тебя напрямую, обсуждении превращаются в стандарт поведения для многих десятков человек, считающих себя «экспертами», – это тошнотворно. Я родила сына, кормила его, и меня ночами трясло от очередного треда, где меня поливают грязью не знакомые мне взрослые люди, я решила выключить Фейсбук на месяц и проверить себя. Прошел год, мне даже открыть его ни разу не захотелось.
– Есть ли сейчас человек, с которым вы хотели бы познакомиться или вызвать его интерес? Ведь вы настоящая звезда, круг вашего общения огромен, вам в комментарии даже Максим Галкин пишет. Если выбрать любого человека любого масштаба, который о вас не знает, но должен знать, кто этот человек?
– Это классный вопрос! У меня есть любимая индийская писательница, Арундати Рой, автор двух невероятных книг «Бог мелочей» и «Министерство наивысшего счастья». Вот с ней я была бы счастлива провести вечер за беседами с масала-чаем. Мне кажется, мне есть и что спросить, и что рассказать.
– Зачем вы живете?
– Не всегда имею ясный ответ на этот вопрос, но чувствую, что это кино, которое я смотрю уже столько лет, еще удивит меня многократно. И чувствую, что у меня еще много работы – сердечной, связанной с детьми, родителями и друзьями, и творческой, письменной. Объем ее огромен, мне хватит лет на пятьдесят. А дальше будет видно.
На чтение: ≈ 15 мин.
Выбор читателей
Комментарии