Вера Кострова: Возраст для учителя не помеха. И все-таки есть несколько но….

Я могла бы стать математиком, но не стала. Мою судьбу решил случай. Как я понимаю теперь, достигнув зрелости, все могло бы быть по-другому, если бы в девятом классе к нам не пришла Инна Александровна…Она была очень грузной, любое, даже самое небольшое ее передвижение по классу было затруднено из-за сильно отекших ног. Поэтому, войдя в класс и добравшись до своего места, она старалась больше не вставать. Если только в самых крайних случаях. Но лучше бы не вставала – любое ее движение болью отзывалось в наших сердцах.

Говоря «в наших», я имею в виду девочек, моих подруг, склонных к жалости. Цинично настроенные мальчики могли позволить себе и хихиканье, и злые шутки. Даже, бывало, рисовали карикатуры – если они попадали к нам в руки, мы их сразу же рвали, не разглядывая – боялись, что их случайно увидит Инна Александровна. Нам казалось, что это если не убьет ее, то очень расстроит и тем самым усугубит и без того тяжелое состояние.

Нам она казалась очень пожилой. Дети не сильны в определении возраста, думаю, ей было слегка за 60 (теперь бы я сказала «всего-то»). Но дело не в годах. Она была очень больна, и эта болезнь, по-видимому, так ее измучила, что она выглядела страшно усталой. Во время урока она часто закрывала глаза – мы даже думали, что она дремлет, но скорее всего, как я сегодня понимаю – это была реакция на острую боль…У Инны Александровны совсем не было энергии, которая должна быть у учителя, если он хочет что-то передать детям. И энергии (теперь я в этом точно уверена) должно быть больше, чем у обычного, среднестатистического человека, работающего, скажем, в офисе или банке. Самое лучшее, когда энергия фонтанирует: в успехе такого учителя можно не сомневаться, если даже он не сильно подкован методически. Кстати, Инна Александровна, как нам, помнится, сказали, пришла в нашу школу именно из райметодобъединения.

И, возможно, она многое, действительно, умела и знала, но нам передать уже ничего не могла. Не знаю, почему она продолжала работать в таком состоянии. Возможно, нужны были деньги ее детям или внукам – подобную мотивацию встречаешь сплошь и рядом. Сегодня для меня гораздо более актуален другой вопрос: как наш директор, заботливый, мудрый и интеллигентный человек, мог взять ее на работу? Тем более после ее предшественника, легендарного Лори Еремеевича Вольпе, нашего любимого и обожаемого математика, воплощавшего в себе все самые лучшие качества учителя. У него на уроках никто никогда не скучал, все понимали и, главное, любили математику, особенно геометрию. Небольшого роста, с усами капитана Врунгеля, бывший подводник, участник войны – сколько историй он нам рассказал, объясняя новый материал, с каким юмором, мягко, ненавязчиво и мудро, учил нас жизни! Многие из его уроков мы запомнили на долгие годы.

Несмотря на возраст (а он был старше Инны Александровны) и больное сердце (перед тем, как взять наш класс, он уже перенес один инфаркт, при нас случился второй), он никогда не сидел на уроке – по крайней мере, я его не помню сидящим: все время в движении, яркий, стремительный, искрометный. И мальчики, и девочки слушали его, раскрыв рот и затаив дыхание. Когда он слег в больницу, мы все ходили навещать его – кстати, для нашего недружного класса этот поход оказался чуть ли не единственным по-настоящему общим делом. Помню, долго выбирали, что купить: цветы казались глупыми, фрукты – слишком приземленными, в конце концов выбрали куклу – клоуна, мягкого, тряпичного. Вручая, сказали: «Чтобы его улыбка помогла Вам скорее поправиться!» Верили, что поправится, вернется – ждали… Вместо него первого сентября пришла Инна Александровна. Контраст убил бы кого угодно…

Боль и жалость – вот две основные эмоции, которые я, как, наверное, и многие мои одноклассники, испытывала последние два года на уроках математики, которую я прежде очень любила. Она давалась мне легко, что называется играючи, поэтому Лори Еремеевич всегда говорил и мне самой, и моим родителям на собраниях: «Не вздумайте выбирать гуманитарный факультет. Только математика!» Инна Александровна никому уже так не говорила, она нас и не знала, и не пыталась узнать. По имени она называла только двух девочек, сидящих за партой, расположенной ближе всего к ее столу – они помогали ей собирать тетрадки и раздавали проверенные контрольные работы (текущие уже не проверялись). Новый материал – это помню точно – читали мы самостоятельно по учебнику. Потом учитель задавала нам пару-тройку вопросов, после чего переходили к решению задач или примеров у доски – сценарий урока никогда не менялся. Вызванный решал, она тихо поправляла его, если он ошибался. Все остальные механически списывали с доски, попутно занимаясь своими делами. Все жизненно важные вопросы в 9 и 10 классах решались теперь только на математике. Инне Александровне было совершенно безразлично, кто и чем занимается  – она скромно доживала свой учительский век, ничем себя и нас не напрягая. Формально она выполняла обязанности учителя, не пропускала уроков, не говорила о постороннем, не занималась своими делами. Качество? А кто же его измерял? На всех контрольных мы друг у друга безбожно списывали, оценки выходили в общем неплохие – прежняя крепкая база давала о себе знать. Конечно, ни о каком интересе, а тем более любви к математике речь больше не заходила. В первом полугодии мы еще навещали Лори Еремеевича (уже дома), потом ему стало хуже – наши визиты были прекращены, и в апреле мы всем классом провожали его в последний путь. В моей жизни это было первые похороны, первое настоящее горе. Помню, вернувшись домой, не наставляемая никем из взрослых, я по зову сердца и велению души написала о Лори Еремеевиче свой первый в жизни очерк.

Как я теперь понимаю, вместе с любимым учителем многие из нас похоронили свою математическую будущность. Меня, например, увлекла литература, кого-то заинтересовал иностранный язык, кого-то физика, химия и биология – благо, по всем остальным предметам у нас были очень хорошие, как я теперь понимаю, настоящие учителя. По математике многие, выбравшие факультеты точных наук, занимались с репетиторами (это уже тогда в нашей школе не было чем-то из ряда вон выходящим).

К чему это я пишу? К тому, что возраст школе и преподаванию не помеха. Если вам, дорогие мои пожилые коллеги, интересны дети, интересна ваша работа, если усталость, разочарование в жизни и равнодушие ко всему вокруг еще не наложили на вас своих горестных отметин, то – пожалуйста – идите в класс и учите. Я уверена, вы очень многое можете дать детям, при вашей старинной, отличной закалке, добросовестности и ответственности. Еще и молодым фору дадите, еще и пример покажете, как нужно работать. Кстати, и новыми технологиями пожилые учителя успешно овладевают (может быть, не так быстро, как молодежь, но зато прочно и основательно), и за новыми методиками следят – в том случае, если у них есть желание быть нужными детям и школе.

Если же вы устали, обессилели, утратили энергию и интерес ко всему, что не касается вас лично, если школа вам нужна только как источник заработка или времяпрепровождения (такое иногда тоже бывает), то лучше остановитесь на пороге школы и подумайте: может быть, в вашем классе есть будущие математики, историки, химики, физики – и ваши усталые и безликие уроки испортят им жизнь, собьют с истинного пути? Может быть, есть что-то важнее, чем ваш заработок или другой какой-то интерес?

Я знаю, что многих пожилых учителей директора уговаривают остаться, поработать «еще годик», потому что, как говорится, «очередь не стоит» – преподавать попросту некому. Учителя соглашаются, думая, что тем самым «спасают» образование. Нет! Так не спасают. Так продлевают его агонию. Ведь если бы пенсионеры преклонного возраста (от 70 и выше) не соглашались работать, правительству ничего бы не оставалось делать, как поднимать зарплату – ведь это самый простой способ привлечения молодых. Пока же у нас есть «старая гвардия», готовая работать, вопрос не решится.

Вы скажете, что у учителей слишком малы пенсии, на них не прожить, особенно если у их собственных детей трудности и еще им нужно помогать. Вот тут мне нечего сказать. И если в семье только один человек, способный зарабатывать на всех – пусть он работает, пока ему позволяет здоровье. И Бог с ними, несостоявшимися математиками, биологами и физиками – никто еще от нереализованного призвания не умер. А вот от нищеты умереть можно. Поэтому работайте, коллеги, не стесняйтесь. Мы вас поймем и не осудим.

Вера Кострова