В нобелевские лауреаты – без аттестата и диплома

Шведская академия наук назвала лучших физиков – лауреатов Нобелевской премии 2003 года: российских академиков Виталия Гинзбурга, Алексея Абрикосова, англичанина Энтони Леггета. Награда присуждена за фундаментальные работы в области квантовой физики, а также за исследования сверхпроводимости и сверхтекучести.

Досье «УГ»

Виталий Лазаревич Гинзбург родился в Москве в 1916 году. В 1940 году защитил кандидатскую, в 1942-м – докторскую дисcертации. С 1940 года работает в Физическом институте имени П.Н.Лебедева, с 1978 года – заведующий кафедрой проблем физики и астрофизики Московского физико-технического института, с 1998 года – редактор журнала «Успехи физических наук». В 1966 году стал академиком АН СССР. Избран в качестве иностранного члена в 9 академий наук. В том числе в Американскую Национальную академию наук и Лондонское Королевское Общество.

Виталий Гинзбург награжден орденом Ленина, орденом «За заслуги перед Отечеством III степени», Золотой медалью имени Вавилова, Большой золотой медалью имени М.В.Ломоносова РАН, он лауреат Государственной и Ленинской премий, премии Мандельштама, премии имени Ломоносова.

Виталий Лазаревич Гинзбург награжден медалью Смолуховского Польского физического общества, Золотой медалью Лондонского Королевского астрономического общества, премией Бардина, премией Вольфа, Золотой медалью UNESCO-Niels Bohr, медалью Никольсона Американского физического общества, медалью О’Келли IUPAP.

Статфакт

За всю историю существования Нобелевской премии ее были удостоены 19 ученых, литераторов и общественных деятелей: Иван Павлов (1904 года), Илья Мечников (1908 год), Иван Бунин (1933 год), Павел Черенков, Илья Франк и Игорь Тамм (1958 год), Борис Пастернак (1958 год), Лев Ландау (1962 год), Николай Басов и Александр Прохоров (1964 год), Михаил Шолохов (1965 год), Николай Семенов (1966 год), Александр Солженицын (1970 год), Леонид Канторович (1975 год), Андрей Сахаров (1975 год), Петр Капица (1978 год), Иосиф Бродский (1987 год), Михаил Горбачев (1989 год), Жорес Алферов (2000 год). Академики Гинзбург и Абрикосов – 20-й и 21-й российские нобелевские лауреаты. С 1901 по 2000 гг. Нобелевскую премию по физике получили 162 человека. Среди награжденных Нобелевской премией по физике за последние годы: Р.Лауглин (США), Х.Штермер (Германия), Д.Тсуи (США) – 1998 год, Дж.Хуфт (Нидерландлы), М.Вельтман (Нидерланды) – 1999 год, Ж.Алферов (Россия), Х.Кремер (Германия), Дж.Килби (США) – 2000 год, Э.Корнелл (США), В.Кеттерле, Германия), К.Вайман (США) – 2001 год, Р.Дэвис-мл. (США), М.Косиба (Япония), Р.Джаккони (США) – 2002 год.

Комментарий «УГ»

Редакция «Учительской газеты» выражает благодарность Клубу первых перьев «Комсомолки» «6 этаж» за приглашение на встречу с Виталием Гинзбургом в «Синюю птицу», где и состоялась беседа нашего корреспондента с новым нобелевским лауреатом.

Характерно, что уже однажды Алексей Абрикосов и Виталий Гинзбург были отмечены одновременно – в 1966 году получили Ленинскую премию. В годы перестройки их дороги разошлись буквальным образом – Виталий Гинзбург остался в России, а Алексей Абрикосов ныне трудится в Аргоннской Национальной лаборатории близ Чикаго. Сразу после объявления о решении Нобелевского комитета Виталий Лазаревич (наиболее достижимый для журналистов лауреат) наскоро ответил на всевозможные вопросы. А вот спустя время, когда ажиотаж несколько поутих, появилась возможность поговорить с великим ученым о времени, о науке, о политике, наконец, просто о жизни. Разговор был интересным и напряженным. Виталий Лазаревич энергично «отбивал» вопросы и перемежал диалог красивым монологом на интересующие его темы.

Виталий Гинзбург:

– Получение Нобелевской премии было для меня в какой-то степени событием ожиданным. Неожиданным для меня был тот резонанс, который это событие вызвало. У нашего народа развился ужасный комплекс неполноценности, люди переживают проигранный слабой команде футбольный матч как ужасное горе. Мало дают нобелевских премий – тоже горе. А тут дали премию – в стране всеобщая радость. Я был удивлен и в каком-то смысле тронут.

– Виталий Лазаревич, откуда родом нобелевский лауреат Гинзбург?

– Я родился еще при «проклятом царском режиме» – 4 октября 1916 года в Москве, где и живу всю жизнь.

– Вы – человек, вне всякого сомнения, одаренный. Откуда эта одаренность, может быть, она досталась вам в наследство от родителей?

– Мои родители были обычными людьми. Мой отец – инженер, специалист по очистке воды, он даже имел несколько патентов на изобретения. Видимо, он был талантливым человеком. Отец женился поздновато, в 51 год. Моя мама была много моложе отца, ей исполнилось 28 лет, она была врачом, но спасти себя, когда в 1920 году заболела брюшным тифом, она не смогла. Я остался после ее смерти с отцом, к нам переехала младшая мамина сестра, она помогала меня растить в тяжелое время – то мировая война, то гражданская, то голод.

– Сегодня часто говорят, что способности ребенка пробуждаются в школе, что все зависит от учителей. Какую школу вы закончили, кто был вашим учителем?

– Почему-то до 4-го класса я в школу не ходил. Думаю, из-за того, что в те времена школа, как и почти все в стране, подвергалась всяческим реорганизациям, отец считал более целесообразным учить меня дома. Я убежден, что это было большой ошибкой. Когда я пошел в школу, она оказалась не такой уж и плохой, это была бывшая гимназия, где сохранились многие старые учителя, но определенный хаос все же наблюдался. Цецилия Леонардовна преподавала все, а Николай Павлович – математику. Историю не преподавал никто, было «Обществоведение», в последнем, 7-м классе весь год мы изучали речь тов. Сталина на последнем съезде ВКП(б).

У меня сохранилось такое впечатление, что от школы я получил мало, главное, что там не было «учебной» атмосферы. До сих пор считаю, что отсутствие хорошей, нормальной школы самым отрицательным образом сказалось на мне. Считаю я медленно, с натугой, у меня нет автоматизма в счете, я всегда боялся всяких расчетов, не любил их. Мне кажется, что всему виной отсутствие у меня математических способностей, но во многом дело в отсутствии тренинга на школьной скамье. У меня есть «слабое место» – я не умею учить то, что мне неинтересно, – не хватает воли. Совершенно не запоминал стихов, очень мало читал, лишь в 30 лет наконец прочел «Былое и думы», некоторые другие хрестоматийные произведения. Беда была и с русским языком. Когда на втором курсе в МГУ пришлось писать диктант, я сделал 8 грамматических ошибок, 7 пунктуационных и получил «неуд». Я и сейчас пишу с ошибками, однако грамматические ошибки – не главная беда. Главное – язык бедноват, обороты часто не слишком грамотные. Понятно почему: я писал сочинения то ли раз в неделю, то ли раз в две недели. В связи с этим я часто размышляю о том, сколько талантливых людей «не реализовались» из-за недостатков в образовании. Хорошая подготовка и тренинг могут, по-видимому, сделать достойного профессионала и из человека со средними способностями, который при других условиях будет лишь тянуть лямку, станет неудачником, не будет получать удовлетворения от работы и так далее. Я думаю, что бы со мной было, если бы я учился в хорошей десятилетке?

– А вы не учились?

– Нет. Когда в 1931 году я закончил 7 классов, кто-то решил, что больше не нужно, и полная средняя школа была ликвидирована. Через несколько лет реформаторы одумались, полная школа была возрождена, но я так и проучился в школе всего 4 года, после чего полагалось поступать в фабрично-заводское училище, где должны были дать аттестат и подготовить квалифицированных рабочих.Так что среднюю школу я кончил.

– Может быть, поэтому так в жизни и преуспели?

– Нет, я всю жизнь страшно жалел, что не кончил хорошей средней школы, в отличие от моей жены, которая училась в хорошей школе на Арбате – это предмет моей зависти.

– А как же обстояли дела с изучением физики на школьной скамье?

– Физику нам преподавали хорошо, с демонстрациями опытов, очевидно, был хороший учитель. Интерес к физике всегда был весьма определенный, еще в школе я читал книгу О.Хвольсона «Физика наших дней».

– После окончания семи классов вы в ФЗУ не пошли?

– Не пошел, я был в то время очень одинок и от одиночества страдал сильно. Но потом мне удалось устроиться препаратором в Московский вечерний институт имени Бубнова, а потом в рентгеновскую лабораторию Института имени Лепсе. Там я общался с двумя другими лаборантами – Вениамином Цукерманом и Львом Альтшулером, которые позже принимали самое активное участие в создании атомного и термоядерного оружия в Арзамасе -16. Они были старше меня, увлекались физикой и изобретательством. В 1933 году был объявлен первый «свободный» (по конкурсу, а не путевкам-направлениям) прием в МГУ, я решил поступать на физфак, три месяца усиленно готовился к поступлению с учителями и прошел 8, 9-й и 10-й классы. Сверх программы я знал только теорему «Безу», которую сегодня, наверное, знают уже все школьники.

– Вы хотите сказать, что такой подготовки вам хватило для поступления в Московский государственный университет?

– Я получил за что-то «отлично», но в остальном «хорошо» и «удовлетворительно». Мои товарищи сдавали так же, а то и хуже, но их приняли, меня – нет. Дело, как думаю, было в анкетных данных – происхождении и роде занятий родителей, – они давали преимущество при зачислении. Я не стал ждать следующего года, поступил на заочный, учился сам. Посещал некоторые лекции. Через год я уже учился на 2-м очном курсе, но, считаю, год был для меня потерян. Чтение не могло мне полностью заменить лекций и семинаров. Кроме того, я как-то сжульничал и не сдавал, не проходил астрономию и химию, что сейчас ощущаю.

– Боже, каким образом, ведь вы астроном, причем известный?

– Да. Я стал заниматься астрономией с 1945 года, даже член Международного астрономического союза, кроме того, иностранный член Королевского астрономического общества. Но у меня есть жуткая тайна: я – полный невежда в элементарной школьной астрономии, не знаю созвездий, плохо знаю небесные координаты и т.д.

– Вам нравилось учиться в МГУ?

– Да, годы моей учебы совпали с расцветом физического факультета. Мои симпатии были отданы Л.Мандельштаму и его школе (к ней относились И.Тамм, Г.Ландсберг, А. Андронов и другие известные ученые). Когда надо было выбирать специальность, я выбрал экспериментальную оптику и стал под руководством С.Леви изучать спектр каналовых лучей. Леви предложил мне довольно странную, а главное, трудную задачу. Дело в том, что немец Штарк, исследуя свечение каналовых лучей, пришел к выводу, что интенсивность излучения вдоль луча и в противоположном направлении различна. Моя задача состояла в том, чтобы экспериментально выяснить существование этого эффекта. Мой диплом был, по сути дела, обзором, который я тем не менее защитил на «отлично».

– А как быть со слухами о том, что у вас нет диплома об окончании МГУ?

– Это не слухи, это правда. Диплом я получил в принципе, но самого его у меня нет. Когда я в 1942 году защищал в Казани докторскую диссертацию, пришлось предоставлять справку такого содержания: «Мы, нижеподписавшиеся профессора МГУ, помним, что Виталий Лазаревич Гинзбург окончил в 1938 году физфак МГУ».

– Как же вас приняли в аспирантуру?

– Сложно. Кстати, меня после МГУ вначале в аспирантуре не оставили, меня распределили учителем в одну из школ Вереи. Но я не успел начать педагогическую деятельность – меня забрали в армию, нам даже забрили головы. Но и послужить я не успел, МГУ похлопотал за меня и товарищей, нас оставили в аспирантуре (выдали справки о том, что мы «эспиранты») и дали отсрочку от службы. Это было в 1938 году, а в 1939-м уже никаких отсрочек не давали. Я был чуть ли не первым аспирантом, защитившимся досрочно, поэтому стал «ходить в талантах», меня хотели оставить в МГУ, но я перешел в ФИАН, где был докторантом под руководством И.Е.Тамма. После защиты докторской диссертации я остался там работать и работаю до сих пор.

– Говорят, что вы всю жизнь работаете в одном отделе института?

– И это так. Наш отдел был создан в 1934 году, когда Академия наук переехала в Москву, моим учителем Игорем Евгеньевичем Таммом, тоже нобелевским лауреатом. Не хочу с ним тягаться, но очень рад премии, это все-таки предмет моей гордости. Я знаю цену всяким премиям, не собираюсь из своего награждения делать что-то особенное, но мне очень приятно, что оба моих учителя – И. Тамм и Л.Ландау – тоже нобелевские лауреаты. В каком-то смысле в конце жизни я присоединился к своим учителям.

– Что нужно для успеха в науке?

– Честно говоря, сразу не поймешь, что для этого нужно. Во всяком случае дело не в формальных способностях. Вернее, не только в них. Большую роль играют случай, везение, нюх, цепкость, стремление сделать что-то, получить какой-то результат. Огромную роль играют дружеское отношение, поддержка на первых шагах. Такую роль для меня сыграл И.Тамм.

– Самый счастливый день в моей жизни – 5 марта 1953 года, когда умер великий вождь всех народов И. Сталин. Этот день мы всегда празднуем. Одно из сильнейших впечатлений в моей жизни то, что 5 марта 1953 умер великий композитор С.Прокофьев. Так вот мои знакомые музыковеды не могли никак пробиться к нему в Камергерский переулок, все было перегорожено. Ни одной строчки ни в одной газете не было тогда напечатано. Через пять лет – 5 марта 1958 года – в газетах написали: «Пять лет со дня смерти великого композитора Прокофьева» и ни одной строчки о смерти Сталина, Вот что произошло за пять лет, и это одно из сильнейших моих впечатлений. Я в 1942 году вступил в партию, думал, что товарищ Сталин действительно великий вождь и учитель, я совершенно случайно не попал на фронт, потому что у меня не было брони и я подавал заявления с просьбой отослать меня на фронт. Но в ополчение меня «необученного» не взяли, в десантники записали, но потом забраковали по состоянию здоровья. Я хотел умереть в бою, нежели в плену, но в ожидании призыва на фронт старался быстро сделать то, что мог, поэтому так быстро защитил докторскую диссертацию. Сразу после войны я стал с точки зрения советской власти преступником – женился на ссыльной в 1946 году. Она не могла жить в Москве, и я ездил к ней в Горький. Члены партии не должны были жениться на «контрреволюционерках». Вина Нины Ермаковой была в том, что ее отец был арестован в 1938 году и умер в Саратовской тюрьме. Она, студентка мехмата факультета МГУ, была арестована и обвинена в подготовке покушения на Сталина – из окна своей квартиры на Арбате она вроде бы собиралась в него стрелять. Обвинение было абсурдным, хотя бы потому, что окна комнаты, где жила Нина с матерью, выходили во двор, но она была приговорена к трем годам заключения в лагере, амнистирована по случаю окончания войны и сослана в Горький без права проживания в крупных городах. Я писал письма с просьбой разрешить жене переехать ко мне в Москву, но получал отказ, жена была реабилитирована только в 1956 году. Я – еврей, это тоже стало играть роль. В 1947 году меня обвинили в «низкопоклонстве» и «космополитизме» – преклонении перед буржуазной наукой. Но больше всего на свете товарищ Сталин хотел иметь атомную, а потом и водородную бомбу. В 1948 году к этой работе был привлечен Игорь Евгеньевич Тамм. До этого его к этой работе не привлекали, потому что когда-то он был меньшевиком-интернационалистом и страшно гордился, что на первом съезде Советов своим мандатом в меньшевистском море за что-то проголосовал. Ленин при этом ему то ли аплодировал, то ли сказал: «Молодец, Тамм!». До конца своей жизни Тамм имел иллюзии и верил в светлое будущее, в которое я тоже верил, пока не понял, что оно не возможно. Тамма допустили к ядерным разработкам. Он создал свою команду, в которую включил меня и бывшего аспиранта нашего отдела Сахарова. Смешно то, что Сахарова никто никуда не собирался включать, но директор нашего института, замечательный человек Сергей Иванович Вавилов, настоял на этом, потому что у Сахарова был маленький ребенок, жена была в не очень хороших отношениях с его матерью, он мыкался без квартиры, а участие в этой работе давало шансы на получение квартиры. Нас посадили в комнатах, поставили у дверей часового, и мы стали думать, как создать водородную бомбу. Это было непросто. В 1998 году Сахаров написал свои воспоминания, но и тогда, 50 лет спустя, он не мог рассказать о том, какие идеи – моя и его – помогли выполнить разработки. Такова была степень секретности. Хотя она дала определенные плоды. Американцы в результате не знали, что у нас делается, мы в отчетах писали вместо слова «уран» чернилами слово «железо». У американцев такой секретности не было, и наше КГБ знало, видимо, все обо всех их разработках.

Бомбы делали не в ФИАН в Москве, а в Арзамасе-16, и тут мне фантастически повезло: поскольку моя жена находилась в Горьком, меня в Арзамас не пустили. Правда, я работал тоже за «часовым», с секретными папками, но в Москве. В 1951 году меня от этой работы отстранили. Но в 1953 году взорвалась водородная бомба, и я стал «персоной грата». Нас с Сахаровым высоко наградили, меня избрали членом-корреспондентом АН СССР, вручили Сталинскую премию 1-й степени, и я продолжал трудиться. Но после смерти Сталина я буквально сошел с ума, понял то, что не понимал о великом вожде и учителе и стал жутко «трепаться». И тут мы заметили, что многие наши знакомые как-то стали нас обходить. Один потом рассказал, что их уже звали кое-куда и спрашивали о Гинзбургах.

– Виталий Лазаревич, давайте вернемся к вашей Нобелевской премии. В основе лежит ваша совместная работа с Львом Ландау, это единственная такая работа?

– Вы знаете, меня часто спрашивают: ваша работа с Ландау сделана 50 лет с лишним лет назад. Я считаю, что это моя лучшая работа, но тут есть неприятный элемент: поскольку она сделана вместе с великим Ландау, то кто-то может посчитать, что я ничего не сделал, был у Ландау мальчиком на посылках. Но это действительно общая работа, в ней мы выступали в каком-то смысле равноправными. С тех пор прошло 53 года, я не сидел на печи, у меня после этого появилось 400 или 500 работ и доказал, что могу работать успешно и сам. Кстати, меня выдвигали на Нобелевскую премию не один раз. Меня даже поздравляли с присуждением, но всякий раз спешили, премию мне не присуждали. Хотя, считаю, я этого уже давно заслуживал.

– Нашим ученым не присуждали премии, их затирали, потому что они были из Страны Советов?

– Это миф. В сталинские времена связи с Нобелевским комитетом вообще были прекращены, и советских физиков просто не предлагали для награждения. На Нобелевскую премию сегодня представляют так. Нобелевский комитет по физике рассылает 2000 писем известным людям (я тоже получаю такие письма с тех пор, как стал академиком). В этом письме сказано: мы предлагаем вам предложить кого-то на присуждение премии, указать за что, причем все это должно быть строго конфиденциально. На эти 2000 писем они получили 300 ответов, из них выбирали 15 и уже дальше обсуждали эти кандидатуры, голосовали. Это очень большая волынка – присуждение Нобелевских премий по физике.

– А делал ли когда-нибудь ошибки уважаемый Нобелевский комитет?

– На мой взгляд, одна ошибка была сделана. В 1930 году Нобелевскую премию получил индийский ученый Ч.Раман за работы по рассеянию света и за открытие эффекта, названного его именем. Но фактически советские ученые Г.Ладсберг и Л.Мандельштам получили первые вполне ясные данные за неделю до Рамана. Причем советские физики работали на кристаллах кварца и исландского шпата, а индийский – на жидкостях. Но индийский ученый сразу опубликовал свои данные, а советские физики с публикацией несколько запоздали – у Мандельштама был арестован родственник, он за него хлопотал и внимание исследователей это отвлекло от науки и мыслей о приоритете разработок. Кроме того, советских физиков на премию предложил один петербургский ученый Хвольсон, другие ведущие советские физики и академики о работах коллег знали, но почему-то их не выдвинули. Индийского же ученого выдвинули на премию десять известных физиков, в том числе Бор и Резерфорд, пользовавшиеся огромным авторитетом. Откуда все знали о работе Рамана? Он разослал письма известным физикам, нобелевским лауреатам во всех странах с просьбой поддержать, хотя индийские физики его даже не думали выдвигать. То, что дали премию Раману и не дали Ландсбергу и Мандельштаму, это большая ошибка. Мы тогда думали, что это антисоветские штучки Нобелевского комитета, как нас в то время уверяли, а на самом деле виноваты-то были сами советские физики.

– Но с известным химиком Ипатьевым уж точно были виноваты антисоветские происки?

– Ипатьев был известным советским химиком, он уехал за границу, и его в нашей стране прокляли за измену, исключили из АН СССР. Спустя годы я прочитал одну статью , автор которой пишет: Ипатьеву премию дали не случайно, вместо него премию получили немцы К.Бош и Ф.Бергиус, потому что их поддерживал концерн «И.Г. Фарбениндустри». Самое парадоксальное, что кандидатуру Ипатьева на присуждение Нобелевской премии по химии никто и никогда не выдвигал, хотя в то время Ипатьев жил в СССР и был коммунистом. Поэтому Нобелевский комитет мог единственное: вообще не присуждать эту премию за достижения в области химии высоких давлений в 1931 году.

– А кого из российских физиков вы сейчас бы сами выдвинули?

– На этот вопрос я вам ответить не могу, потому что основное условие – конфиденциальность.

– На ваш взгляд, мы отстаем сегодня от Америки в области физики?

– Мы отставали и отстаем от США в этой области, потому что были всегда загружены прикладными и оборонными работами, потому что фундаментальная физика в нашей стране недостаточно финансировалась. Сегодня невозможно вести серьезные работы в маленьких необорудованных соответствующим образом лабораториях, нужны большие установки – ускорители, телескопы и так далее. Времена, когда крупные открытия в области физики можно было делать кустарными методами в маленькой лаборатории, в общем и целом уже прошли.

– Сегодня принято причитать о гибели российской науки: уйдет-де нынешнее поколение ученых и ничего от российской науки не останется. Вы с этим согласны?

– Я в некотором смысле принадлежу к еретикам, я более оптимистически смотрю на развитие науки в России. У нас денег в 50 раз меньше, чем в США, вообще наше государство, наше правительство не понимают истинной роли науки, по какому-то решению науке следует отдавать 4 процента бюджета, а дают только 2 процента. Вообще науку держат в черном теле в каком-то смысле. Тягаться с Америкой буквально мы не можем, но (это действительно интересный вопрос!) есть целый ряд областей, где приоритет определяется вовсе не деньгами. Например, в математике, в теоретической физике и так далее. Кроме того, многое решает международное сотрудничество. Скажем, сегодня задумывают строительство термоядерного реактора, который стоит 5 млрд. долларов, на пять стран. В число пяти входит и Россия, которая участвует в проекте полноправно, как и другие компаньоны.

– Не будет русской физики, будет международная?

– Вы знаете, меня бесит, когда начинают разводить науку по национальным квартирам. Нет русской, еврейской, английской, немецкой и прочей физики. Физика одна. Есть физика в России – это совершенно другое, потому что имеется в виду, как организовано развитие этой науки в этой стране. У физики есть общие законы и нет никаких специальных законов, зависящих от национальности, этнических особенностей. А вот экономика и, к сожалению, всяческие социальные науки существенно отличаются в каждой стране, они не так едины, они более сложны. Я лично надеюсь на прогресс человечества именно потому, что уверен: многие науки в своем развитии уйдут вперед, и удастся решить все те проблемы, которые сегодня стоят и будут стоять перед человечеством. Наша Ахиллесова пята – в молодежи. У нас человек, заканчивая вуз, хочет нормально жить. Но у него нет квартиры, нет возможности содержать семью, и он уезжает за границу, в результате мы лишаемся молодых научных кадров. Можно с этим бороться? Вполне можно, это нетрудно, если вместо зарплаты в 1200 рублей какому-то количеству талантливых молодых людей платить большую, хотя бы на уровне зарплаты барышни в каком-то офисе. Можно давать ему квартиру, пусть не в собственность, казенную, но чтобы он мог прилично жить с семьей. Никакой утечки мозгов тогда не будет.

– Вы известный академик, теперь еще и Нобелевский лауреат. Скажите, вас беспокоит расцвет лженауки. Фальсификации научных знаний, огромное количество непонятных академий и так далее. А беспокоит ли вас уровень физического образования на разных ступенях – школьной, вузовской и так далее?

– Безусловно, но знаете, у меня есть уже правнук и правнучка, которые еще в школу не пошли, моя внучка – доктор наук. Поэтому я очень оторвался от школы и вуза, не знаю, чему и как там учат. Меня возмущает религиозное образование в школе, это ни в какие ворота не лезет, это позор. Я не против религии, но если детей начнут в школе обучать Закону Божьему, то Россия тогда погибнет. Как погибнет она, если в школе перестанут добротно обучать детей основам физики. Будущее страны, безусловно, зависит от образования.

– Один американский журналист написал недавно о «конце науки», о том, что наука будет исчерпана, что ее погубят ее прошлые успехи, что знаний сегодня достаточно и в новых мы уже не нуждаемся. Как вы относитесь к таким утверждениям?

– Я об этом знаю и считаю такие высказывания великой глупостью Был такой ученый Макс Планк, когда ему было лет 20, он обратился к уважаемому им профессору физики за советом. Было это лет 130 назад, Планк хороший музыкант, но интересовался при этом и наукой. Так вот, решая, чем ему заниматься, он обратился к ученому и педагогу Филиппу Жоли. Профессор ему ответил так: «Мне жалко вас, молодой человек, все уже сделано. Вам предстоит только стирать пыль с приборов». Замечу, это происходило во времена, когда настоящей физики еще и не было, когда не были еще открыты рентгеновские лучи, радиоактивность, электрон, позитрон, когда не были созданы теория относительности и квантовая механика. Вообще во все века существовало некоторое количество идиотов, которые считали, что в физике все сделано. Что было бы, если люди верили, что все кончено после каждого такого высказывания? Сейчас в физике много достигнуто, физика сейчас по некоторым причинам уступила пальму первенства биологии, но огромное количество проблем сегодня все еще остается. Сегодня больше не ясного, чем ясного, поэтому слухи о смерти физики и науки вообще чрезвычайно преувеличены.