В метании между Богом и Антихристом Зло страшно, потому что обыденно

Александр Блок посмотрел пьесу А.П.Чехова “Три сестры” во время гастролей Художественного театра в Петербурге в 1909 году – спустя пять лет после смерти автора. Он собирался уехать с женой в Италию и написал матери 13 апреля 1909 года: “Вечером я воротился совершенно потрясенный с “Трех сестер”. Это – угол великого русского искусства, один из случайно сохранившихся, каким-то чудом не заплеванных углов моей пакостной, грязной, тупой и кровавой родины, которую я завтра, слава тебе Господи, покину. И даже публика – дура, – и та понимает. Последний акт идет при истерических криках. Когда Тузенбах уходит на дуэль, наверху происходит истерика. Когда раздается выстрел, человек десять сразу вскрикивают плаксиво, мерзко и искренно от страшного напряжения, как только и можно, в сущности, вскрикивать в России. Когда Андрей и Чебутыкин плачут, – многие плачут, и я – почти.
Новый ХХ век начался в русской литературе выходом “Трех разговоров” Вл. Соловьева с “Краткой повестью об Антихристе”. Автор сам был испуган своим героем, и через полгода 31 июля 1900 года Владимир Соловьев внезапно скончался, неожиданно для всех окружающих. Образ Антихриста стал эпиграфом к веку, и, кажется, вполне подтвердились пророчества “Трех разговоров”. А серебряная поэтическая паутина была к лицу Антихристу. Как известно, он красив, очень образован (!), но любит лишь себя. Образ Антихриста настолько вошел в культурный контекст эпохи, что, как известно, Зинаида Гиппиус встречала в своем салоне вошедшего вопросом: “Вы с кем – с Христом или с Антихристом?”
Ответы бывали разные, судя даже только по форме вопроса.
Единственным человеком, который ответил Владимиру Соловьеву в 1900 году, был А.П.Чехов: эта была пьеса “Три сестры”. Хотя это название он и упомянул в письме к В.И. Немировичу-Данченко еще в ноябре 1899 года, сама пьеса была написана за несколько месяцев в 1900-м – уже в начавшемся ХХ веке. В октябре 1900 года Чехов читал ее в Москве в Художественном театре. В декабре она была переписана и отослана из Ялты в Москву. А уже 31 января 1901 года в Московском Художественном театре состоялась премьера “Трех сестер”.
ХХ век наступил, но его, кроме Владимира Соловьева и Чехова, как бы никто и не заметил. Чехов не только прощается с прошлым ушедшим веком, но и напряженно всматривается в наступивший – новый.
До сих пор еще не разгадан секрет необыкновенной любви к Чехову во всем мире, и, может быть, он скрыт в человеческом взгляде на все происходящее. В “Записных книжках” его есть запись: “Противиться злу нельзя, а противиться добру можно”. Это не только ответ Льву Толстому. Это целая философия, может быть, ярче всего отраженная в “Трех сестрах”. Автор изобразил там двух героев – Соленого и Наташу, которые “противятся добру”.
Обычно Соленый и Наташа рассматриваются как второстепенные персонажи, но именно они – главные герои не только пьесы Чехова, но наступившего ХХ века. Соленый – не террорист, но спокойно убьет на дуэли человека, цитируя стихи Лермонтова. Убьет просто так, с досады. Наташа – это живое воплощение “квартирного вопроса”, который, как метко подметит Воланд, всех портит. “Три сестры” пропитаны сознанием наступающего со всех сторон зла. Зла тем более страшного, что оно обыденно. Это не черт беседует с Иваном Карамазовым: это всего лишь Наташа хочет вырубить еловую аллею, насадив вместо нее цветочков, выгнать из дома старую няньку, чтобы хлеба не ела даром, обратить в полное рабство своего мужа Андрея Прозорова. Он играет на скрипке, а Соленый читает Лермонтова. Какая разница? Все ученые, все образованные, но одни легко творят зло, а другие позволяют это, не оказывая сопротивления.
Значит, не в образовании дело, как бы говорит нам Чехов, отвечая наивным мечтателям – шестидесятникам, восьмидесятникам, толстовцам, уверявшим всех и себя, что образование спасет мир.
Наташа – разрушительница, Соленый – убийца.
Вся русская литература ХIХ века напряженно искала и изображала людей, которые убить могут: Алеко, Евгений Онегин. Он убил своего друга Ленского на дуэли просто так – как Соленый убивает барона Тузенбаха, видимо, на последней дуэли в русской литературе. Кстати сказать, вся ситуация как бы повторяет сюжет пушкинской поэмы “Евгений Онегин”: вдруг убивают жениха накануне свадьбы. Раскольников в “Преступлении и наказании” Достоевского убивает старуху-процентщицу, чтобы доказать себе, что он “право имеет”. Рогожин убивает Настасью Филипповну, Анна Каренина сама бросается под поезд, Треплев в “Чайке” стреляется, Катюша Маслова в “Воскресении” отравляет купца. Дядя Ваня стреляет в Серебрякова, а в “Вишневом саде” коллективно забывают старого слугу Фирса в доме: это уже ХХ век с его безответственными убийствами.
В самой фамилии Соленого в “Трех сестрах” чувствуется вкус крови. Чехов изображает своего героя не в мучениях совести, как Достоевский, не в исканиях Бога, метанием между ним и чертом, как у Достоевского. Обыденность зла – вот что изображено Чеховым роковым и безнадежным образом. Чехов тем и велик, что его герои – не интеллектуалы. Он показывает ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЖИЗНЬ, которая не менее велика и не менее страшна, чем ТВОРЧЕСТВО и БОГ. Жизнь как третья ипостась мира, столь же таинственная и такая же грозная.
Чехов в “Трех сестрах” не увлекается ни одной из модных доктрин, течений, направлений. Все он рассматривает своим зорким, пристальным глазом и дает не оставляющий надежды ответ. Противовесы расставлены столь ловко, что решить определенно ничего нельзя: правда как бы ускользает. Соленый – убийца, но любит Лермонтова, Наташа несет погибель дому Прозоровых, но обожает своих детей – Софочку и Бобика. Нежная, любящая мать, казалось бы, не может быть носительницей зла. Андрей – интеллигент, но полная тряпка. Наташа играет на фортепиано “Молитву девы” и говорит по-французски. Тут нет ни наполеонства Родиона Раскольникова, ни парадоксов Ивана Карамазова, ни беспощадности Смердякова. Но все погибает на наших глазах.
Немало было сломано и продолжает ломаться копий, почему сестры Прозоровы не смогли взять билетов в Москву и уехать туда. Вероятно, потому, что Москва – это их счастливое прошлое, детство. Это не пункт назначения, а потерянное счастье.
Мечты вернуть счастливое прошлое, опять оказаться в нем свойственны человеческой природе. Но жестокая жизнь не позволяет этого сделать. Может быть, “Три сестры” – самая безжалостная пьеса Чехова. Несомненно одно: никого Чехов не изображал с такой откровенной обнаженностью (как напишет Блок, “для писателя мир должен быть обнажен и бесстыдно ярок”). Наташа любит своих деток, но они служат ей средством порабощения мужа (Андрей постоянно катает коляску с ребенком) и захвата дома: сначала нужна комната для Бобика, потом для Софочки. Так и происходит выселение сестер. Они оставляют свое гнездо, делаются перелетными птицами – не зря через пьесу проходит тема летающих и улетающих птиц. Пройдет совсем немного времени, и в России все дворяне Прозоровы потеряют свои дома, станут улетающими журавлями, гусями, лебедями. Маша в последнем действии говорит: “А уже летят перелетные птицы… Лебеди или гуси… Милые мои, счастливые мои”. Даже Чебутыкин чувствует себя “перелетной птицей, которая состарилась, не может лететь”. Вершинин рассказывает, как читал дневник французского министра, сидевшего в тюрьме, и как тот с восторгом и упоением упоминает о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. “Теперь, конечно, – продолжает Вершинин, – когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его”.
Тузенбах, однако, вступает в спор с Вершининым: “Через миллион лет жизнь останется такою же, как и была; она не меняется, остается постоянною, следуя своим собственным законам, до которых вам нет дела или, по крайней мере, которых вы никогда не узнаете. Перелетные птицы, журавли, например, летят и летят, и какие бы мысли, высокие или малые, ни бродили в их головах, все же будут лететь и не знать, зачем и куда. Они летят и будут лететь, какие бы философы ни завелись среди них; и пускай философствуют, как хотят, лишь бы летели…”
Возможно, что Чехов вложил Тузенбаху здесь свои мысли: он думает и пытается изобразить то постоянство жизни, что остается неизменным. А он – всего лишь философ среди перелетных журавлей.
Странное предвидение будущего России сопровождает нас в “Трех сестрах”: так же уйдет армия (“наши уходят!”), Наташа вырубит еловые и прочие аллеи, расселит всюду Бобиков и Софочек…
Сестры Прозоровы не способны сопротивляться злу насилием, как и призывал Лев Толстой. Это настоящая интеллигенция.
В письме к В.В.Розанову Блок говорит о себе, как о “представителе разряда людей, вам непонятных и даже враждебных, представителе именно интеллигенции. Ведь я, Василий Васильевич, с молоком матери впитал в себя дух русского “гуманизма”… И я по происхождению и по крови “гуманист”, т.е., как говорят теперь, интеллигент”. (17 февраля 1909 г.). А спустя всего лишь несколько месяцев Блок написал матери из Италии уже по-иному: “Более, чем когда-нибудь, я вижу, что ничего из жизни современной я до смерти не приму и ничему не покорюсь. Ее позорный строй внушает мне только отвращение. Переделать уже ничего нельзя, не переделает уже никакая революция” (19 июня 1909 г.).
Сестры Прозоровы, брат их Андрей и Блок были этими “интеллигентами”, “русскими гуманистами”, которые не способны были противиться злу насилием, а предпочитали оставлять то место, где оно совершалось. Им предстояло пережить еще 1917 год. Наверно, судьбы их были схожи с теми, кто эмигрировал или погиб.
…А что же Антихрист, распростерший свои руки или “крыла”? Над чем – это еще предстоит нам понять.
Светлана КАЙДАШ