В формате неизвестности. А вы читали?

Борис Минаев. «Мягкая ткань». Издательство «Время», 2015Мне повезло: мои воспитанники, повзрослев, не разбежались, наш клуб «Алый парус» при «Комсомольской правде» далеких 70-х годов просто стал плотным кругом общения. А еще неким коллективным автором множества книг, издаваемых хоть и под индивидуальными именами на обложке, но от лица некой общей реальности, общей юности, общей системы ценностей, выстроенной сперва в жизни, в работе с подростками и друг с другом, а затем ставшей текстом.

Помню, в их отрочестве ребята жарко мечтали, что и свои тексты они будут писать коллективно, на что худенький старичок с аккуратной бородкой, в далеком прошлом секретарь Льва Гумилева, осторожно заметил, что литературное творчество – это все же процесс индивидуальный.Саша Фурман, Боря Минаев, Саша Морозов, Женя Двоскина, Андрей Максимов – у всех вышли книги. И продолжают выходить. Боря Минаев, пожалуй, первый из них, кто примерил на себя слово «писатель». Даже уезжая в командировки от «Комсомолки», он в материалах непременно досочинял образы своих героев.Его молодость – это книги о детях и для детей, это собственные бардовские песни. И только недавно он освоил «взрослую» литературу – начиная с книги «Ельцин» в серии ЖЗЛ.Новый роман «Мягкая ткань» (издательство «Время», 2015) посвящен перелому отечественной истории – от Первой мировой войны до 20-х и 30-х годов. И все же эта книга не столько о войнах и революции, сколько о любви. На примере нескольких семейств, влюбленных пар.Это своего рода экстрим в любви: не в силах расстаться с умершей женой, доктор Весленский бальзамирует ее тело; чтобы обрести близость с Мари, Даня должен переплыть Ла-Манш.Герои книги каждый по-своему решают проблему отношения с неизвестностью, основной темой повествования. Готовясь к заплыву, Даня без устали размышляет:«Даня должен был злить неизвестность, дразнить, царапать ее ногтями, чтобы она пришла к нему в тот момент, когда он войдет в воду».«Почему при мысли о том, как там будет холодно и какие там могут быть волны, ему становится не тошно, а приятно? Может быть, он врожденный самоубийца?»«…Такой же неизвестностью, как Ла-Манш, была для него Мари».И на фоне этой ускользающей неизвестности особенно значима подчеркнутая телесность в описании действующих лиц, разнообразных укладов жизни. А для того чтобы пережить неизвестность, необходимо мужество – как у квартирной хозяйки Дани во Франции, как в самом размеренном устройстве Европы, опрокинутом Первой мировой войной.Разрушительности исторических катаклизмов противостоит сам быт, уклад семейной жизни – как в доме трех сестер Штейн, в котором победно утвердилось «непрерывное веселье, царившее в доме Штейнов даже в эту сложную революционную пору, то веселье и оживление, которое всегда царит в доме, где живут молодые девушки на выданье, и оттого в нем каждое, даже самое простое, бытовое действие полно высокого смысла и провидческого озарения. Приходил ли кто-то в гости, принося немного кускового сахара, или предлагал развлечься, проехав на Елагин остров на лошадях, или устраивалось чтение новой книги – все озарялось этим золотым смехом, разделенным на три модуля, три тембра».Хаосу противостоит мастерство их отца, портного. «Когда жизнь рушилась, он этого вовсе не ощущал, и причина этого твердого положения, как смутно догадывалась Вера, была в его работе, ибо платья, брюки, пиджачные пары, а также фраки, костюмы, жилетки, сюртуки – для свадеб, для похорон, для помолвок, для выезда, для поездок – в этом городе шить не переставали ни на один день, ни в этом, 1918-м, ни позже, ни раньше, никогда».Неотменимость быта, жизненность и укорененность уклада выписаны в книге ласково, с любованием, как щит, как основа сопротивления бытия агрессии, стихиям разрушения революций и войн.Телесность, победный натурализм в портретах постмодернистских персонажей романа сказываются в обилии текста, посвященного прямо-таки упоению описанием деталей бальзамирования тела Веры. К тому же здесь просто много вообще гинекологии: описания абортов, операции по восстановлению девичьей плевы, подробности выкидышей у последней российской царицы.Отношения полов впервые, пожалуй, в отечественной литературе предстают не фоном, а сердцевиной общественного бытия.«Вообще взаимоотношения женского пола с революцией вопрос малоизученный», – считает Минаев. Имеет в виду не просто ярких, экстравагантных дам – Спиридонову, Коллонтай, Арманд, Землячку «с избытком сексуального начала либо почти с полным его отсутствием…Между тем именно обычные женщины, самые рядовые, нормальные девушки, девицы, барышни решили судьбу русского революционного движения. Их обдуманный, страстный, доходящий в своей силе до полного неприличия интерес к мужчинам-революционерам и определил в конечном итоге победу Октября».Пожалуй, впервые в этом романе портрет революционной эпохи дан именно в домашнем, бытовом, интимном измерении.«И чем меньше все эти товарищи, постепенно облачавшиеся в кожаные тужурки за неимением приличных костюмов и обраставшие бородами за неимением парикмахера, чем меньше они обращали внимание на подобную ерунду – не стригли ногти, например, за неимением ножниц – тем больше благороднейших, воспитанных, иногда даже чопорных, прекрасно и со вкусом одетых, образованных, происходивших из состоятельных и очень уважаемых семей блистательно сложенных и сияющих красотой девиц, дам и замужних женщин отдавали им свое нежное сердце. Ну и не только сердце, конечно.Поэтому, конечно же, революция была обречена на успех, а Россия в ХХ веке – на чудовищные социальные эксперименты…Устоять перед таким напором дам было невозможно. И никто, собственно, не устоял. Они все хотели спать только с революционерами».Минаеву удалось совладать в тексте с множеством стихий пространства, времени, исторических катаклизмов, пронизанных, как солнечным светом, стихией любви.Собственно, любовь – это и есть главное действующее лицо романа. Разнообразие миров, встроенных посреди хаоса и разрухи, дающее смысл и оправдание рухнувшему мироустройству.