Увидеть прошлое в движении

В издательстве «Три квадрата» вышел третий выпуск «Словаря перемен», за 2017-2018 годы. Уже ясно: каждому из состоявшихся выпусков – за 2014‑й, 2015-2016‑й и нынешний – соответствует свой состав исторического воздуха. Это столько же филология, сколько и публицистика, а то и историография словарными средствами. Об опыте особенной, диагностической, лексикографии, об истории и развитии замысла мы поговорили с руководителем коллектива авторов «Словаря…», прозаиком Мариной Вишневецкой.

– Марина Артуровна, расскажите, пожалуйста, как вообще возникла идея делать такие словари, что на эту идею повлияло?

– В 2007 году я оказалась среди участников проекта «Слово года», перенесенного на русскую почву филологом и культурологом Михаилом Эпштейном. Слово года выбирают в разных странах, в Германии – с начала 1970‑х, в США – с 1990‑х. Теперь проще сказать, куда этот проект еще не пришел. Главные слова года чаще всего определяют филологи и лексикографы. Но к филологии этот выбор имеет не самое прямое отношение. В девяти случаях из десяти выборщики предпочитают слова, ярче всего характеризующие ушедший год, скажем, «кризис», «пожар», «Брексит»… 2015‑й был годом редкого единодушия: слово «беженцы» (тогда речь шла о сирийцах) стало словом года в нескольких европейских странах, в том числе в России.

Но к тому моменту наши пути с проектом «Слово года» разошлись. Я модерировала в соцсети другую словарную группу – «Словарь перемен». Мы двинулись в сторону перемен в языке, в обществе, в нас самих, раньше нас уловленных языком. Нам прежде всего были интересны слова, входившие в язык на наших глазах: неологизмы, неофразы, мемы, заимствования. «Слово года» – важная институция, думала я, но мы в «Словаре перемен» создаем более полную, пусть и более мозаичную, картину – в наших ежегодных списках несколько сотен слов. В первые годы свободного плавания мне было нужно убеждать себя в этом. По образованию я сценарист, по призванию – прозаик, и идея бумажного словаря застала меня врасплох.

Она возникла почти девять лет назад в рамках книжного проекта, посвященного событиям 2014 года, в голове Любови Сумм, переводчика и редактора: сложить книжку на материале, собранном у нас в сообществе. Браться за ее составление я не отважилась, но помочь приглашенным профессионалам накопленным материалом согласилась. Тут оказалось: материал, расположенный в алфавитном порядке (иного принципа филологи представить себе не могли), теряет связь с неповторимым моментом, каждое из новых слов породившим. И решиться на составление книжки пришлось мне. Глаза боялись, а руки складывали словарь не по алфавиту, а в хронологической последовательности появления слов и словосочетаний в нашем сообществе. А в конце книги для удобства читателей расположился указатель слов и выражений в последовательности от «а» до «я».

– Есть ли подобные издания в других культурах? Ориентировались ли вы в работе над словарем на какие-то образцы или пришлось изобретать себе модели действия самостоятельно?

– Само расположение постов в социальной сети говорило: делай как я. Это была первая естественная подсказка. Аналоги я искала в Сети, спрашивала у коллег-гуманитариев, но ни им, ни мне похожие издания не известны. Думаю, такой гибридный жанр – словарь-дневник – подсказало время. Кстати, частотность слова «гибридный» в те же годы возросла. У слова появились новые оттенки, в русский язык вошли термины «гибридный режим», «гибридная война», о ней в «Словаре перемен-2014» есть статья Екатерины Шульман (признана властями РФ иностранным агентом. – Прим. ред.). В конце каждого из вышедших словарей есть приложение со статьями и интервью ученых-гуманитариев, чаще всего филологов. Ведь все мы, в том числе и я, нуждаемся в осмыслении того, как и почему меняется наш язык.

Второй после социальных сетей жанр, меня вдохновлявший, – документальное кино. Рассказывая о последних годах жизни Сталина и Брежнева в сериале «Кремль. История в болезнях», приходилось переплетать синхроны очевидцев и комментарии историков. Так и в «Словаре перемен» возникают сюжетные линии, которые вспыхивают, исчезают, а через 5-10 страниц возникают опять. Обновления общественно-политической лексики, от «навальнят» до «предпенсионеров», выстраиваются в одну цепочку. Интернет-сленг – свайпить, мэтч, триггеред, нюдсы, абузить – в другую. Третья сюжетная линия – мемы, появившиеся именно в то время. В 2017-2018 годах это (из тех, что помнятся и сегодня): мыш кродеться; это фиаско, братан; у меня лапки. Слова, пришедшие в язык с интересом к анализу межгендерных отношений (порой манипулятивному, но сейчас не об этом), – газлайтинг, абьюзер, стэшинг, гэтсбинг – четвертая цепочка. Пересекающаяся с ней пятая линия, особенно заметная в последнем словаре, – «разговорник феминизма»; в последние годы он пополнился сленговыми «либфемками», «радфемками» (разговорные названия сторонниц либерального и радикального феминизма), заимствованиями «харассмент», «менсплейнинг»… Каждая цепочка тянется через весь словарь. У каждой лексической единицы в словаре не менее трех примеров употребления, найденных в СМИ, социальных сетях, на форумах, на региональных сайтах, ближе к финалу накапливается кумулятивный эффект, и словарь становится свидетельством времени, как документальный фильм. Поэтому, думаю, читать словарь лучше подряд: складывается он именно так с учетом того, что попало на его предыдущие страницы.

– Сколько соратников-лексикографов в команде «Словаря перемен», как распределяются роли между ними?

– Тут снова не избежать сравнения с фильмом, у которого автор, как правило, один – режиссер, а работают десятки, сотни человек. У нас в словарном сообществе сотни участников, кроме филологов люди разных профессий, чуткие к языку, изо дня в день публикуют слова и выражения, которые на протяжении 2-3 последних лет появились в языке или заметно актуализировались. Слова в группу я приношу наравне со всеми, а в последние дни декабря публикую список собранного в алфавитном порядке.

Когда первый вариант книги готов, за него берутся редакторы. Их слуху я целиком доверяю – Елена Холмогорова, Любовь Сумм. В третьем выпуске мне был важен еще и внимательный взгляд филолога Ирины Фуфаевой.

– По каким критериям слово должно попасть в словарь? Есть ли критерии, по которым слово, возникшее в обозреваемый период, туда не попадет?

– Каждую лексическую единицу из собранного я пропускаю через сервис Яндекса «История запросов» и сервис «Гугл Тренды», тоже показывающий графики запросов. Два этих разных, но по-своему надежных инструмента помогают выяснить, как давно возник интерес к слову, насколько и в какие периоды он был велик… Опция Гугла «Инструменты» позволяет найти самые ранние примеры употребления. В итоге складывается более-менее четкая картина: слово вошло в обиход два года назад (или пять-шесть лет назад и, значит, в наш список попало по ошибке), на пике не менее 40-50 запросов, значит, слово еще не входит в язык, но уже стучится, поэтому у него есть шанс попасть в словарь. Если запросов несколько тысяч и больше, а график при этом показывает стремительный рост, шансы растут: интерес общества к явлению, стоящему за словом, среди решающих факторов. У «Русской весны» и «Новороссии» в 2014 году миллионы запросов. Так же со всем, что стремительно входит в моду, – от гироскутера в 2016‑м (на пике 400000 запросов) до сленгового «эщкере» в 2017‑м (на пике 40000). Неологизмам везет меньше. Но, если они держатся в Рунете несколько лет, их не оставить за бортом. Хочется или продлить им жизнь, или отвести место в музее, как мемам 2015 года «Дарья Тимурович», связанному с выборной кампанией в Новосибирске, или «сыроциду» из эпохи уничтожения санкционных продуктов.

– Менялись ли принципы работы над словарем по ходу дела?

– Первый словарь (2014 года) был издан по горячим следам в 2015‑м. Я была в нем то робкой (какие-то слова отметала, о чем жалею), то дерзкой (иные дефиниции и подводки сейчас уточнила бы). В итоге он вышел более дневниковым, чем предполагает жанр, возникавший методом проб и ошибок. Теперь знаю: голос автора должен быть максимально приглушен. В отличие, скажем, от авторского «Словаря модных слов» Владимира Новикова, где возможны и уместны комментарии типа: «Противное слово. Не хотелось даже включать его в книгу…» (о слове «гнобить»); «Кавычки здесь – как перчатки, без которых не хочется прикасаться к этому образчику речевого китча и безвкусицы» (о выражении «имеет место быть»). «Словарь перемен» в идеале – бесстрастность, точность, информативность. К этому я и стремилась, складывая вторую и третью книги.

Не сразу стало ясно: бумажному словарю нужна дистанция. Поэтому «Словарь 2015-2016» вышел в 2018‑м, «Словарь 2017-2018» – в 2022‑м. Такой лаг позволяет пополнять словарь упущенным в режиме реального времени. Лучше понять, какие из неологизмов пусть ненадолго, но все-таки вошли в речь. И главное – увидеть недавнее прошлое, пусть в минимальной, но все же завершенности.

– Вообще, какая в целом складывается картина – хотя бы и очень субъективная?

– Мир усложняется стремительно, как и язык, а значит, и мы за этими переменами не поспеваем. Заимствования громоздятся друг на друга, почти не приближая нас к разгадке происходящего с нами и в нас. Все непонятное мы обвешиваем неологизмами, словно елку игрушками, и радуемся их пестроте. А непонятное так и остается непонятым. Не этому ли невесело улыбался Алексей Слаповский: «…Милая, даже во взгляде моем ты видишь абьюз и харассмент» – это из рэп-монолога Гамлета, обращенного к Офелии (в пьесе «Гамлет-XXI»)?

Язык ненависти, захлестнувший в последние лет десять не только Рунет, но Рунет в особенности, – следствие той же растерянности перед непостижимостью ускоряющегося мира. И что же мы делаем? Заслоняемся от нее языком «постправды» и «альтернативных фактов»! И в итоге мы оказываемся там, где сейчас оказались…

И еще пара слов о загадочном – об экспансии предлогов «о» и «по», в конце 2000‑х казавшейся филологам разрушительной (решать о чем-то, беседа по экономике). Сейчас они к этому более терпимы и называют происходящее перестройкой предложной системы. Язык меняется медленно, но на наших глазах, и это завораживает.

Но лучше всего спрашивать о том, что происходит с языком, и учиться заинтересованно и бесстрастно смотреть на его метаморфозы у моих условных соавторов (на самом деле учителей) – Максима Кронгауза, Ирины Левонтиной, Владимира Плунгяна, Светланы Друговейко-Должанской, Гасана Гусейнова, Владимира Пахомова, Ксении Турковой, – их статьи и интервью публикуются в разделе «Приложения».

– Как бы вы оценили реакцию читателей?

– Я слышала и читала о словарях только хорошее. Но одобрение или симпатия, выраженная твоей книге, – это, может быть, просто симпатия, адресованная лично тебе. Другое дело – индекс цитируемости. В буквальном смысле у этих книг его нет. Но я вижу ссылки на словари в диссертациях, научных статьях. На нашу серию более 50 раз ссылается Вики­сло­варь, несколько раз – Википедия. Значит, мы нужны. А для кого-то и важны.

– Готовятся ли новые выпуски?

– Сейчас идет рутинное накапливание слов и выражений, входящих в речь. Строятся графики, составляются списки. Издательство «Три квадрата» ждет четвертую книжку. У словарей не бывает эпиграфов, но если бы был, то у нашего этот: «Сохрани мою речь навсегда». В общем, работаем и надеемся.

Ольга БАЛЛА