УГ номер 8 (4 марта 1997)

Мастерская

Изобразительное искусство

Венецианов:

женолюб или женоненавистник

Такой вопрос возникает, когда смотришь на знаменитую венециановскую “На пашне. Весна”. Что это? Олицетворение русской души: женщина-Мать, женщина-Земля, женщина-Время года? Или опять остроумие художника рисует гениальную живописную карикатуру? Как обьяснить этот символ: крестьянка, возвышающаяся над конями? В серьезности изображения кроется какой-то подвох. То ли это насмешка над той, что “коня на скаку остановит”, то ли, наоборот, восхищение ею. Какую позицию занимает Венецианов по отношению к противоположному полу, можно только гадать, изучая его творческое наследие.

н приехал в Петербург в 1802 году в возрасте 22 лет. Выходцу из небогатой купеческой семьи повезло попасть в ученики к мэтру портретистики – художнику Боровиковскому. Венецианов увлеченно осваивал портретную технику, копировал в Эрмитаже картины итальянцев XVII века и испанца Мурильо. Но молодой задор и смешливость брали свое: все увиденное он зачастую превращал в сатирические шаржи.

Либеральность царствования Александра I воодушевила Венецианова издать “Журнал карикатур на 1808 год в лицах”. Девизом он выбрал латинское изречение “Смех исправляет нравы”. Но, к сожалению, нравы не хотели исправляться, и журнал запретили.

Неудача не остановила Венецианова в стремлении к общественной сатире. Он выступает с серией карикатур на распространенную среди русской аристократии французоманию. Именно в этих графических листах зарождается венециановский женский образ. Его наиболее популярная в то время карикатура – “Мадамов из Москвы вить выгнали”. Подпись намеренно копирует народный говор, а сюжет изображает элементарную женскую потасовку, где две победнее одетые россиянки вилами и метлами гонят по улице трех растрепанных, толстых, прижимающих к груди шляпные коробки, по-видимому, француженок. Единственный присутствующий на картине мужчина стоит спиной к происходящему. Правда, держа на всякий случай в руках грабли: мало ли какая посягнет на его мужское достоинство. Одним словом, на тропе войны оказались одни дамы. Да еще, судя по всему, непотребные.

По поводу этой, безусловно, стебовой работы можно говорить много. Об осуждении торговли телом, чем, очевидно, промышляли убегающие, об изгнании чуждого духа из родной страны, о национальном подьеме соотечественниц. Но, на мой пристрастный взгляд, Венецианов выглядит здесь глумителем и охальником, низвергшим все эти проблемы до уровня бабских склок.

Школа Боровиковского не прошла для Венецианова даром. Помимо своих сатир, он пишет портреты. В 1811 году за “Автопортрет” он был признан академией “назначенным”, а за большой портрет инспектора Академии художеств К.И.Головачевского с тремя учениками избран академиком.

Наиболее известен портрет Венецианова этого периода его соседки В.С.Путятиной. Образ девушки поражает простоватостью и некоторой угловатостью. Невозможно одназначно оценить это лицо, неискушенное и стервозное одновременно. Она не похожа на трогательную “пастушку” или светскую львицу, типичных для живописи тех лет. В девушке проглядывают тоска затаенная и болезненный вызов зрителю: смотрите, я не очень-то хороша собой и не надо мне ваших восторгов. Впечатление, что чувства ее пробиваются сквозь полотно и несколько удручают.

На портрете одной из аристократических активисток женского движения М.М.Философовой он написал: “Венецианов в марте 1823 года сим оставляет свою портретную живопись”. С традициями Боровиковского, если они были, покончено. Он открыл для себя жанровые портреты, содержащие зачатки сюжета и иногда перерастающие в жанровые сценки.

Женившись на дочери малоизвестного художника, Венецианов уезжает с семьей в свою усадьбу Сафонково, чтобы там писать своих дворовых крестьян и обучать живописи крепостных мальчишек. В деревне он открыл “целый мир поэзии и правды”, а также свою школу. По всей вероятности, стремление основать школу было связано с передовыми для того времени идеями просвещения беднейших слоев русского народа. Венецианов был одним из первых членов организованного в 1819 году Общества учреждения училищ по методике взаимного обучения – ланкастерских школ, этой легальной организации декабристского “Союза благоденствия”.

В его мастерской получали образование крепостные, дети ремесленников и мещан. Школу Венецианов содержал за свой счет. Его педагогический метод отрицал академическую систему обучения: рисование с “оригиналов” и слепков античной скульптуры. Он ведь и сам к модной античности относился своеобразно. Вместо привычных богинь на суд академии он представлял “купальщиц” и “вакханку” Машу.

Обнаженная девушка Маша, с чашей в одной руке и запрокинутой за голову другой, нисколько не похожа на античную героиню. Вся ее прелесть в том, как она неумело и напряженно держит чашу, в смущенной и чуть виноватой улыбке на ее простом круглом русском лице – она, видимо, стыдится своей наготы, робеет. Ни она, ни художник, пишущий ее, не могут и не хотят притворяться, и поэтому поза вакханки ничуть не мешает зрителю видеть в ней простую крестьянскую девушку.

В годы своего расцвета (20 – 30-е) Венецианов редко прибегал даже к такого рода “фантазиям”. Да и вообще, нарочно сочиненные композиции ему мало удавались. Так, совсем неудачна картина “Причащение умирающей”. Сила художника – в правдивости и полной безыскусственности. Его “Девушка с теленком” и не пытается сделать вид, что она в этот момент серьезно заинтересована своим теленком, она смотрит куда-то в сторону, потупив глаза, она смущена тем, что с нее пишут картину, – и в ней, в этой девушке, столько душевного здоровья и свежести, так она естественна в своем неподдельном смущении, что ее образ трогает, пожалуй, больше, чем сельские барышни Боровиковского.

Благополучие семейной жизни порождает у Венецианова “тип величавой славянки”, позже воспетой Некрасовым:

Их разве слепой не заметит,

А зрячий о них говорит:

Пройдет – словно солнцем

осветит,

Посмотрит – рублем подарит.

Жена послужила ему моделью для картины “Утро помещицы”. Бытовая сценка изображена в мастерски написанном интерьере, в котором угадываются индивидуальные черточки быта семьи. Но не только помещицей изображал Венецианов свою благоверную, ее черты проглядывают во всех девичьих лицах на работах художника.

Может быть, это именно она – жена и мать – молодая, стройная женщина в длинном розовом сарафане и алом повойнике легко и плавно ступает по вспаханному полю, ведя двух запряженных в борону коней. С заботливой нежностью оглядывается она на играющего у края пашни ребенка. И потому картина называется не только “На пашне”, но и “Весна”, что показывает она рождение и природы, и человеческой жизни.

С трудом верится, что в эпоху процветания условно-романтического пейзажа был создан этот глубоко лирический, далекий от всякого стремления к эффектности гимн русской весне. Широкое свежевспаханное поле, два-три тонких деревца, которые “как будто пухом зеленеют”. Краски легки и воздушны: здесь легко дышится, как бывает только весной. Во всем передано ощущение этой весенней легкости – и в облаках, улетающих ввысь, и в фигуре этой слишком высокой женщины. В ее стати чувствуются отзвуки классического понимания красоты. Но этот полуфантастический, опоэтизированный образ достаточно хорошо гармонирует с окружающим миром, он “вписывается” в пейзаж.

В гиперболизации женского образа вырисовывается неоднозначность сущности Венецианова. Его нельзя вписать в рамки одного какого-нибудь направления, они ему тесны. По колориту и смелости он наиболее близок к творчеству импрессионистов. При всей своей внешней серьезности его картины парадоксальны, в их простоте подчас скрывается издевка. Поэтому я никогда с уверенностью не отвечу на вопрос: женолюб или женоненавистник Венецианов.

Лора ЗУЕВА

Когда дети подросли

Так называлась лет двадцать или двадцать пять назад статья Лиды Графовой в “Комсомолке” о подросших детях многодетной семьи Никитиных, за чьим семейным педагогическим экспериментом следила редакция. Эта статья висела в школьном отделе и на квартире у молодоженов Лены (в девичестве Беляковой) и Валеры Хилтунен, журналиста “Комсомолки”. Они собирались повторить подвиг семьи Никитиных.

И вот прошли годы. В семействе Хилтуненов – не восемь, как у Никитиных, но все же четверо детей. Старший сын Денис отслужил в армии, поступил на психологический факультет МГУ. Старшая дочь Ольга вышла замуж и родила сына. Младшие дочки – Сашенька и Катенька учатся в знаменитой школе нашего друга Александра Наумовича Тубельского. Лена работает в организованном ею центре Монтессори.

– Лена, можно я о вас напишу в газету? “Когда дети подросли” – помнишь?

– Помню смутно. А писать не надо – после моей смерти пишите, что хотите.

– Так я, может, раньше тебя помру. И вообще – жить нам долго, поэтому смирись.

С Леной и Валерой у нас была общая коммунарская юность, общий клуб “Алый парус” при редакции. Мы все трое были членами неформальной Всесоюзной коммунарской организации. Лена и Валера еще детьми были в одной коммунарской смене в легендарном “Орленке” – Всероссийском лагере под Туапсе, но друг с другом там не встречались.

Дети Хилтуненов ездили с младенческого возраста по нашим коммунарским сборам, сидели на вещах посредине нашего огромного песенного клуба. Это было в 70-е годы.

А когда грянула перестройка и вслед за ней – разоблачение большевиков, которые были для нас кумирами, Лена сказала: “Я просто закрыла в душе ту дверь, где остались Ленин, Крупская, Коллонтай, Арманд, и никого туда не пускаю. Это идеалы моей юности. Кто же виноват, что они разошлись с реальностью”.

– Лена, а коммунистический идеал – я имею в виду, конечно же, не Зюганова с моим однокурсником Анпиловым, а наш, коммунарский, – у тебя в душе остался?

– Конечно. Только, оставив Свободу и Братство, я снимаю Равенство. Оно, к сожалению, невозможно.

– У меня другое мнение, но это не важно. А как ты себя чувствуешь в роли бабушки?

– Хорошо чувствую, только не называй меня бабушкой!

– Хорошо, тогда я себя назову бабушкой, ведь Ольга – отчасти и моя дочь, я с ней в детстве много возилась.

– Точно, твоя: косметика, мальчишки… Это не моя дочь, а твоя.

– Ты всегда была святой, Хил тебя только так называет. Муж твой.

– А с ним я, должно быть, разведусь наконец-то. Ведь дети подросли.

Ольга МАРИНИЧЕВА