Учительские истории

“Болтайте по-французски”

Телефон “Натальи” я помню до сих пор. Наталья Яковлевна Лицова – маленькая, яркая, подтянутая. Живые карие глаза, красивый нос с горбинкой и короткие пышные волосы. Все мужики оборачиваются. Но не это главное. Главное то, что она – моя учительница французского плюс “классная”, то есть классный руководитель (как официально!). Слово же “классный” оправдало себя и в другом смысле: в переводе с “разбитного” русского – “отличный”.

ранцузская группа в 68-й московской спецшколе. Мы, ученики, сидим вокруг ее стола. Утро. Все хотят спать и зевают. Заходит Она. Сон как рукой снимает. И только благодаря излучаемой ею энергии, которой так много, что кажется, сейчас вспыхнут бумаги на столе.

На Ее уроках не соскучишься. Почти каждое задание начиналось словом “придумать”. И мы придумывали истории (на французском, конечно), составляли туристические маршруты по Франции, слушали биографии французских писателей, а потом гадали: подходит биография к портрету или нет… Стихи не просто учили и переводили, а: “Кто может сделать стихотворный перевод, пускай сделает”. И мы делали. Не в рифму или в рифму. Иногда у кого-нибудь получалось очень хорошо. Все слушали, затаив дыхание. Один раз Наталья Яковлевна сказала нам: “Вы можете болтать на уроке, но с одним условием: болтайте по-французски”.

На уроках “Натальи” мы вели себя идеально (в отличие от других занятий). Не балбесничали. А она никогда не повышала голоса, давая нам почувствовать себя взрослыми. Ведь взрослых уважают, на взрослых учителя не кричат… Сейчас, уже несколько лет спустя, Наталья Яковлевна сказала: “Мне было важно не послушание, а когда дети – личности. Я ценила в них независимость. Умение “прямо держать спину”. Иначе – не интересно”.

– Не интересно кому?

– Ни мне – преподавать, ни им – учиться.

Когда исчез “железный занавес”, “Наталья” стала выбивать нам поездки: Югославия, Италия, Франция… Давая возможность увидеть мир, сама ходила по инстанциям, искала спонсоров (это слово уже тогда вошло в наш лексикон) и всегда оставалась увлеченной и энергичной. Личностью. Лидером.

Помню, как добивалась у завуча разрешения девочкам ходить в школу в брюках, ведь русские зимы – лютые и не все жили возле школы. (В те годы форма была обязательна, и подобная чушь вырастала в проблему). Но приходилось отстаивать и что-то другое… Ведь ребенок всегда не защищен. Сам за себя постоять не может. Тогда появлялись и противостояние, и конфликты…

“Наталья” на самом деле работала страстно. И с таким же “горением” делала в жизни все: растила двоих сыновей, принимала гостей, вела хозяйство. И все школьные проблемы “попадали” к ней домой. Ученики перемещались между школой и ее квартирой. Сама “Наталья” была окружена ореолом неукротимого, яркого жизнелюбия, азарта, окрашивающего то, за что она бралась.

…Лето. Большая, уютная комната в одном из “деловых” зданий на Профсоюзной улице. Мягкие диваны. На стенах снимки – Берег Слоновой Кости, Тунис, Цейлон, Лазурный Берег. На столе – кипа разноцветных журналов с видами разных стран. Наталья Яковлевна, как всегда, – красивая, энергичная. Часто в соседней комнате звонит телефон. “Наталья” берет трубку, быстро и по-деловому говорит по-французски, потом возвращается. И мы беседуем. Бывшая ученица с бывшей учительницей. Почему бывшей? Наталья Яковлевна ушла из педагогики. Закончила Высшую школу туристического бизнеса, и теперь – президент ассоциации “Евроcемья”, состоит в президентском совете Ассоциации друзей Франции.

– Когда-то я пошла преподавать в школу без колебаний, потому что сама так хотела. Но иногда человек меняет “ориентацию”. Ему становится “тесно”. И лучше это вовремя заметить и что-то изменить, чем копить отрицательные эмоции и “отыгрываться” на детях.

Вообще надо заниматься чем-то до тех пор, пока оно захватывает тебя целиком. Или вообще не заниматься!

А ведь именно этому учила она нас в школе. Редко пользуясь пугающей учеников системой отметок, давала возможность усердствовать не “ради галочки”, а ради своей и нашей заинтересованности. А таковая, кстати, подразумевалась. От “Натальи” передавалась ученикам. Только очень нечувствительные могли не поддаться. И оставались в скуке и бездействии за “сценой”, пока на самой “сцене” шел интереснейший спектакль… Конечно, многие усердствовали и потому, что не хотели “вылететь” из спецшколы. Но удобное “усердие” касалось скорее других предметов, а не французского с Натальей Яковлевной. В ее же глазах, если она замечала признаки формального отношения, появлялась льдинка презрения…

– Для меня началась новая жизнь.

– А “новая”, какая она?

– Без ограничений. Тут, в ассоциации, я могу сама придумывать и сама реализовывать. Так думают все, кто здесь работает. Это – коллектив единомышленников, соратников, связанных одним творческим началом: придумать – реализовать. Такое очень не просто дается! Многие считают, что работать в турфирме – только ездить вместе с туристами отдыхать. Ничего подобного! Эта работа – не для “слабеньких”: организация поездок, договоры, “пробивание” чего-либо, контроль… Рабочий день не нормирован.

Кстати, многие работницы фирмы – бывшие педагоги. Конечно, жалко, что такие, как “Наталья”, уходят из педагогики, но если бы ее кредо “Делай только блестяще или не делай вообще” было убеждением каждого учителя, жалеть было бы не о чем.

Виктория МАКСИМОВА, студентка МГУ

Я научилась врать. И тогда покинула школу

Самое главное в нашей школе-борьба с семечками. Точнее, с теми, кто их грызет. Семечки – наваждение. Семечки – навязчивая идея. Я слышу это слово десять раз в день. В классах, в коридоре, в учительской, в канцелярии. Семечки, семечки, семечки…

льга Сергеевна, а у Рыбакова семечки! – хором докладывают детки.

– Я только на перемене грызу! – отбивается Лешка. – Честно!

Дежурные девятиклассники тащат по коридору взьерошенного пацаненка.

Тот ругается и божится: “Да я в руку грызу!”

Меня то и дело ловят в коридоре классные дамы.

– Ольга Сергеевна, это вы во вторую смену в моем классе учились?

– Нет, а что?

– Да кто-то семечек нагрыз!

– Нет, мы вчера в десятом кабинете занимались. Честно! – я клянусь всеми святыми и мысленно хвалю себя за то, что не взяла ключ от проклятого кабинета, где вчера грызли СЕМЕЧКИ! Иначе убирать пришлось бы нам.

Мои дети не любят убирать мусор руками. Руками, потому что от нас прячут веники, совки, тряпки, мел. В школе не хватает помещений. У нас нет своего класса, каждый день мы мотаемся по свободным кабинетам. Мы – изгои, поэтому от нас все прячут. А зачем нам чужие веники, если у нас нет своего класса?

Учимся во вторую смену, уходим из школы поздно. Отвечаем за чистоту кабинетов, в которых занимаемся. Т.е. должны убирать за всеми, кто учится в первую.

Часто мы оставляем кабинет грязным. Я не разрешаю детям подбирать руками чужие огрызки и слюни. Классные дамы жалуются директрисе, она вызывает меня. Никто не хочет понимать, что убирать мусор руками негигиенично.

В школе я научилась врать с честными глазами.

– Ольга Сергеевна, это вы вчера у меня занимались?

– Что вы! Мы в пятнадцатом учились, – вру я. А глаза честные.

Сижу в учительской и от нечего делать листаю журнал о сдаче дежурств по школе. Записи стандартные:

“Дежурил 8-й “Б”. Дежурили все.

За неделю выявлено шесть злостных нарушителей.

Борисов, Дубов, Румянцев – бегали. Даудова, Нартыев, Коваленко – с семечками. Самый чистый класс – 7-й “А”. Самый грязный класс – 8-й “В” (семечки)”.

Марина преподавала иностранный язык в 5-м “Г”. Там училась девочка Женя. Она часто прогуливала. Я не вела русский язык в этом классе, но девочку знала. Высокая, угловатая, с широкой улыбкой.

Однажды утром Марина встретила Женю у директорского кабинета. Конечно, спросила, почему девочка вторую неделю не ходит в школу. Женя расплакалась навзрыд.

Марина испугалась, привела девочку в учительскую и долго не могла успокоить. Вокруг столпились учителя.

У Жениной матери – сожитель. Скандалит, устраивает притоны. Бьет мать. Недавно та попала в больницу со сломанной челюстью. Вчера мать выписалась, а вечером он ее снова избил. Мама не может встать. Послала Женю к директору. Больше некуда. Участковый отмахивается: “Сами разбирайтесь”. Выгнать его мать не может. Он грозит их всех передушить. У Жени еще две сестренки. Когда мать лежала в больнице, он издевался над детьми.

Женя всхлипнула и отчаянно выкрикнула:

– Он меня заставляет голой ходить! Говорит: “Привыкай, уже не маленькая”. А вчера он себе палец отрубил! Мы теперь спать боимся, вдруг он и нам что-нибудь отрубит.

Преподаватели поохали, искренне пожалели детей, осудили мать за неразборчивость и разошлись. Женя директора не дождалась.

Директриса была не в духе. Хмуро кивнула:

– Марина Анатольевна, вы мне нужны.

– Вы мне тоже.

– Вчера ваши дети занимались в кабинете биологии. Я сейчас оттуда. Галина Петровна в шоке! Под каждой партой – семечки!

– Ирина Владимировна, я сейчас не об этом.

– А я об этом! – директриса ударила кулачком по столу. – Это ваш класс! Мало того, что они у вас наглые, грубые, развязные, так еще и семечки грызут. Прикажете мне следить за дисциплиной? Деньги за классное руководство вы получаете?

– Уберем! – вспыхнула Марина. – У меня к вам действительно дело.

– Хорошо, – терпеливо вздохнула директор. – Ну что у вас опять?

Выслушав Марину, Ирина Владимировна не растерялась.

– Кто у девочки классный руководитель?

– Санжаров.

– Если не трудно, пригласите, будьте добры.

Молодой “англичанин” недоумевал и обаятельно улыбался Марине и директору. Ирина Владимировна начала издалека:

– Валерий Андреич, а у вас в классе Женя Антонова учится?

– Учится.

– А где она сейчас? – директриса хитро подмигнула Марине.

– Ее нет в школе.

– А почему она не ходит в школу? – наступала Ирина Владимировна.

– Болеет, наверное, – “англичанин” пожал плечами.

– Это вы так считаете! А у меня другие сведения, – и она повторила Маринин рассказ.

Санжаров делал ужас на лице и озабоченно кивал.

– Сходите домой к девочке. Если подтвердится, сообщите мне, – приказала Ирина Владимировна.

– Сегодня?! – ужас в глазах “англичанина” стал неподдельным.

Директриса все понимала. Она сама была молодой.

– Выберите свободную минуту и сходите. Вы скажите этой мамочке, пусть живет, с кем хочет и как хочет, но чтобы нормальные условия ребенку создала!

– А это возможно? – спросила Марина.

– Валерий Андреич, меня не волнуют отношения мамочки с ее любовниками, так и скажите. Пусть хоть поубивают друг друга, но ребенок страдать не должен. Если этот подонок изнасилует девочку, отвечать будет школа!

– А ребенок что будет чувствовать? – Марина никогда не вписывалась в стандартные учительские рамки.

– Марина Анатольевна, я приняла меры, – директриса закрыла тему.

После уроков я заглянула в учительскую. Маринка сидела на диване и ревела, как девчонка. Я ей не поверила. Я всего три месяца отработала в школе и многому не хотела верить. Но кое-что уже знала. Например то, что Санжаров к Жене не пойдет. Парень спасается от армии. Спасается удачно, и плевать он на все хотел. Санжаров не пойдет. Он бросает связку ключей в лицо моему Бикмулаеву и бьет железной линейкой по голове моего Бармалеева. Санжаров не пойдет.

На педсоветах наша директриса убедительно доказывает, что с любым ребенком можно найти общий язык. Главное, правильный подход. Недавно у одной девочки сгорел дом. Директриса организовала сбор средств в помощь погорельцам. За помощь похвалят, за красноречие отметят в роно. А за то, что под самым носом ломается жизнь ребенка, а школа глазами хлопает, медаль не дадут.

Там – доброе дело, тут – отношения с прокуратурой.

На лестнице слышу директорский окрик:

– Иншаков!!! Да я ж тебя заставлю весь коридор подметать, нахал бессовестный! Марш в туалет! Чтобы в кармане ни одной семечки не осталось!

Главное, чтобы в нашей школе семечек не было!

К Жене ходила Марина. Отчим хамил и говорил, что Марина ничего не докажет, потому что она – нуль.

Я давно не работаю в этой школе. Марина в письмах рассказывает новости. Директриса выступает с речью у памятника погибшим бойцам и плачет от избытка чувств. Санжаров ходит с обручальным кольцом на пальце. Женя пропускает уроки. В школе борются с семечками.

Ольга РЕШНЯК

Волгоградская область

Честная тройка

аканчивая институт, я больше всего боялась наделать в жизни ошибок. Причем любых. Мне казалось, что ошибки покроют мою жизнь несмываемым позором. Но пуще всего я боялась педагогических огрехов. А они преследовали меня наяву, снились ночами, шли за мной по пятам, как “сумасшедший с бритвою в руке”. Дети на моих уроках галдели, мы не успевали пройти программу, но главное – я ставила много двоек, а так как в школе была одна классная параллель и везде историю вела я, то школа неумолимыми скачками подвигалась на последнее место в районе по показателям. Я слыла злым роком педагогического коллектива. Директор хватался за голову и лысел не по дням, а по часам.

Дальше – больше.

Как-то повела семиклассников в поход с ночевкой, а они сбежали в ближнюю деревню и вернулись только под утро. Пьяные, потому что вся деревня в тот день варила самогон.

В школу приехала комиссия из роно – для проверки трудового воспитания. Когда мой класс вкупе со мной пилил дрова для колхозной конюшни, один ученик забрался на ветхую крышу и раскачивался на ней, пока она не рухнула. Каскадер провалился в кормушку с овсом, а мне за смелый эксперимент вкатили выговор.

Короче, на следующий день директор подвел ко мне маленькую, крепко сбитую старушку и сказал: “Это ваша наставница. Марья Ивановна уже десять лет на пенсии, но она еще не забыла, как преподавала историю. Дисциплинка у нее на уроках была…” Директор потряс в воздухе кулаком: “Закачаешься!” “Не то что у некоторых”, – подумала я про себя, вспомнив, как раскачивалась крыша во время трудового десанта и раскачиваются парты на уроках в 8-м классе. “Марья Ивановна вас научит”, – мстительно добавил директор.

Уже на следующий день она усердно принялась демонстрировать мне свое педагогическое мастерство. Прямо на уроке в 10-м классе. Класс, как обычно, стоял на ушах, невзирая на то, что прозвенел звонок. Мария Ивановна непоколебимо стояла у доски, как каменный идол на острове Пасхи.

Когда Марья Ивановна в десятый раз произнесла свое “усялися”, я спросила у своей соседки Нюшенковой, что это слово обозначает. “Это она просит всех сесть”, – вежливо ответила Нюшенкова, которая стояла, привалившись к стене, и безмятежно красила губы помадой. В это время мимо нас пронесся Черепанов верхом на Ларионове. Нюшенкова презрительно глянула на них и захлопнула крышку пудреницы.

Наконец с грехом пополам все “усялися”.

Марья Ивановна приступила к действу, именуемому в методических пособиях “опросом”. Опрашивала она очень оригинально: вызывала к доске самого ленивого (этих “самых” было полкласса, директор ласково называл их “отряхолками”) и задавала вопрос. Причем вопрос крайне конкретный, например, “Что было в 1917 году?” Я слушала с недоумением: меня в институте учили иначе. Формулировка должна идти от события. Но Марья Ивановна применила творческий подход, учла местные условия и стала спрашивать наоборот – от даты к событию. Правда, нетрадиционность подхода положения не спасала. “Отряхолок” скучающе глядел в потолок. Итак, что было в 1917 году? Рево…

– Ну же, – поощрительно сказала Марья Ивановна. –

-…люция! – громко зашептали со всех сторон.

– Люция, – повторил опрашиваемый.

– Дай полный ответ, – потребовала дотошная наставница.

– Ну революция, – переминаясь с ноги на ногу, снисходительно уточнил юный эрудит.

– Вот, – удовлетворенно произнесла Марья Ивановна, выразительно поглядывая в мою сторону, – знаешь ведь. Только ленишься. Садись, тройка.

Ольга КОНДРАТЬЕВА