На чтение: ≈ 10 мин.«Трудно быть богом» Алексея Германа – это не просто кино, это явление, причем в энной степени. Явление не просто повести, а манифеста советской интеллигенции, преображенного гениальным киновидцем. Плюс это метафора о времени – о будущем, втиснутом в испанский сапожок прошлого, выстраданная режиссером всей его жизнью. История этого фильма не исчерпывается 14 годами, которые прошли от начала создания до его выхода в прокат. Снять картину по повести братьев Стругацких Герман мечтал с конца 60-х. К моменту, когда режиссер реально приступил к съемкам, история человека среди нравственных дикарей изменилась почти до неузнаваемости. Так же как изменились страна и сознание живущего в ней творца. Романтизм и гуманизм 1960-х сменились скепсисом и безмерной усталостью 2000-х.
Герман поменял все. Даже закадровый текст не имеет практически никакого отношения к повести. Первые же его фразы переворачивают смысл происходящего – Антону, землянину-историку из далекого будущего, внедрившемуся в средневековую цивилизацию другой планеты под именем аристократа дона Руматы Эсторского, снятся сны о том, что он убивает. И он плачет во сне. Почему? От горя, стыда или облегчения? Посмотрев фильм, скажешь, что, вероятнее всего, последнее. Наяву ему убивать, как и вообще грубо вмешиваться в жизнь аборигенов, запрещено земными же законами и установками.А так хочется! Да и не может не захотеться, как выяснится из последующих кадров, густо перенаселенных, как коммуналка в предыдущей германовской картине «Хрусталев, машину!», лицами людей. Точнее сказать, харями, рожами, в лучшем случае личинами – такой паноптикум уродов вы найдете разве что на полотнах Босха, с которым эстетика Германа имеет явное родство.В визуальном отношении фильм «Трудно быть богом» – безусловный шедевр. Грязь, испражнения, морды людей, свисающие отовсюду кишки, колбасы, висельники – как все это преображается режиссером в такую черно-белую совершенную красоту, какой-то космически отстраненный натюрморт, совершенно не понятно! И это, конечно, чудо, которое позволяет нормальному, цивилизованному человеку преодолеть брезгливость и досмотреть происходящее на экране до конца. Потому что воистину трудно заставить себя смотреть три часа на рыгающую, копошащуюся в навозе дебилоидную разновидность человечества, буквально мочащую друг друга в сортире. Тут предлог, что убивают «умников», очень условен – лица «книгочеев» практически неотличимы от их преследователей.И в этом, пожалуй, главная претензия поклонников Стругацких к Герману. Потому что нет в фильме никакого противостояния добра и зла, как это было в литературном оригинале. В повести Румата обостренно любит не только людей, сохранивших в себе человеческое, – своих слуг, возлюбленную Киру, друга – барона Пампу, всех этих поэтов, врачей, философов, которых вынужден спасать, но и остальных – жалких, невежественных, трусливых жертв террора правящих. Он позволяет себе ненавидеть только безусловных, сознательных палачей вроде всесильного идеолога происходящего дона Рэбы или главаря разбойников Ваги Колеса. Именно поэтому ему трудно быть богом (с маленькой буквы) – он слишком любит «подопечный» ему мир, чтобы не вмешиваться в окружающий его беспредел.В картине Германа любить абсолютно некого. Даже возлюбленную (впрочем, здесь вообще непонятно, кем она приходится герою), в лице которой Антон-Румата Стругацких любит весь этот мир. «Добрая, верная, самоотверженная, бескорыстная… Такие, как ты, рождались во все эпохи кровавой истории наших планет. Ясные, чистые души, не знающие ненависти, не приемлющие жестокость. Жертвы», – с нежностью говорит он про нее в повести. В фильме эта девушка никакой духовностью и добротой не отмечена.В книге диалог между врачом Будахом, олицетворяющим разум Арканара, и Руматой ключевой по важности. Герман опять-таки меняет в нем акценты и переворачивает его смысл. Если в повести арканарский умник говорит: «Господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой», то в фильме: «Создатель, если ты есть, сдуй нас, как пыль, как гной… или оставь нас в нашем гниении… Уничтожь нас всех, всех уничтожь!» Почувствуйте, что называется, разницу.И в этом случае один и тот же ответ Руматы: «Сердце мое полно жалости. Я не могу этого сделать» – воспринимается совершенно по-разному.Румата Германа говорит это формально, как будто отчитываясь. Перед кем? Возможно, перед самим собой – прообразом бога, каким он когда-то был. Герман сделал своего героя на 15 лет старше (поэтому выбор Ярмольника на роль Руматы вполне оправдан). В повести герой в Арканаре всего пять лет, а в кино все двадцать. И он сам уже прошел «все ады вселенной», главный из которых был описан еще Достоевским: ад – это когда «нельзя уже более любить».Герман не щадит зрителя, честно отвечая на жестокие вопросы. Сможет ли самый высокоморальный и цивилизованный человек прожить двадцать лет в вони, крови и грязи и остаться прежним? Большинству из нас хватит срока в надцать раз меньшего. Шелуха цивилизации – брезгливость к грязи, манеры слетают довольно быстро. Постепенно рассеиваются, как туман, культура и образование. Так, Ярмольник-Румата силится и никак не может вспомнить продолжение хрестоматийного стихотворения Пастернака: «Гул затих. Я вышел на подмостки…» Вероятно, подсознание посылает Румате «Гамлета» не случайно – как и принц датский, он решает мстить злу методами зла.Заслуга режиссера в том, что ни Леонид Ярмольник, ни любой член массовки, как ни дико это звучит, не играют. Герман максимально погрузил актеров в этот кошмарный мир. Ярмольник сам отбыл в «Арканаре» 5 лет изматывающих съемок, что если не подвиг, то что-то близкое к нему. Он не играет апатию, депрессию, тоску, нарастающее раздражение, он их испытывает. И в то же время играет: усталой уверенной мощью фигуры, тусклыми полубезумными глазами, всеми этими вздрагиваниями «а?» в сторону камеры, то есть Земли. Он замечательно играет необратимость («и неотвратим конец пути») – раз его герой начал с того, что отрубает уши и ломает носы, закончит он тем, что будет самолично вспарывать животы и вырывать сердца палачей.Последние кадры сознательно отсылают к финалу «Хрусталев, машину!» – Румата тут выглядит как отсидевший зэк сталинских времен. Он и есть предводитель банды, уничтоживший своих врагов. Наконец-то, перестав быть богом, он чувствует себя человеком – таким, по мысли Германа, каким он родился и каким является на самом деле, без всяких философских драпировок. Просто человеком без какой-либо опоры на Бога, недаром в картине никто не верит в его существование.Ради чего Герману было воротить такой огород, не ради же банального утверждения о повторяемости истории и о том, что человек есть скот? Да и мысль, что хомо сапиенс вообще не способен быть богом, тоже ненова. Когда жена и соавтор Германа Светлана Кармалита говорит, что Алексей Юрьевич снимал «Трудно быть богом» про любовь, она, возможно, имеет в виду, что в своем последнем фильме он был абсолютно честен. А это и есть высшая любовь к человечеству. И все-таки режиссер странно медлил и медлил с этой правдой. Может быть, Герман, вопреки собственным убеждениям, все-таки надеялся, что человечество не столь безнадежно. В финале ленты бесконечная грязь сменяется белоснежным покоем. В последнем кадре даже Арканар выглядит прекрасным и умиротворенным. Людей мало, и они не портят занесенный снегом пейзаж, похожий на чистую страницу, с которой хочется все начать заново…
Выбор читателей
Комментарии