Театр не заканчивается вешалкой, или Почему злодеи живут долго

Занавес, как принято говорить, опустился. Долго звучали аплодисменты. Публика этого огромного и целиком заполненного зала не спешила в гардероб. Но именно там нас ждал сюрприз – да, в очереди за шубами.

Так это верно! Так всегда и случается, и у нас так же было, совсем недавно, – вступила с нами в разговор дама средних лет. Она явно имела в виду спектакль. Далее я должна извиниться перед читателем, что не могу точно воспроизвести ее слова. Но за смысл отвечаю.

– У нас был чудесный начальник, и атмосфера хорошая, я давно там работаю. И стоило появиться этому человеку – все разрушилось. Доносы кляузы, один с инфарктом, двое уволились, и я, как на каторгу, хожу. За каких-то полгода, даже меньше…

Вряд ли читатель догадался, после какого спектакля произошел этот взрыв сугубо личных, сегодняшних эмоций.

Шекспир. “Отелло”.

Думаю, так подействовал финал трагедии, непривычно и мастерски поставленный режиссером народным артистом России Б.Морозовым.

Яго остается на сцене один. Уносят многочисленные трупы, уходит с трудом, прихрамывая, Кассио, солдаты поддерживают его. А виновник и “триумфатор” всех злодейств никому не нужен, даже страже…

А когда мы спускались в вестибюль, у нас с моей спутницей разговор шел о том, что интересно бы увидеть спектакль, где Яго и Отелло предстанут равновеликими фигурами – только полюса различны. Как поединок добра и зла, гения и злодейства. Ведь играл же один актер и Отелло, и Яго. Правда, это был Эдмунд Кин, о котором говорили, что подобные актеры рождаются раз или два в столетие.

Признаюсь, я впервые видела “Отелло” на сцене. Впечатление (очень давнее) от фильма Бондарчука было чисто литературным, ревнивец-мавр воспринимался как экзотика, дичь. Книги про гениального Остужева и великого Леонидова оставили свой след – но книги есть книги. А живых мыслей и эмоций не довелось пережить. Почти абстракция – или студенческий китч: “Отелло, мавр венецианский, один домишко посещал. Шекспир узнал про это дело и водевильчик накатал”, – распевали мы в 20 лет весело, и про Яшку-лейтенанта, и про папашу-дожа венецианского. Много там было переврано, в этой залихватской пародии: отец Дездемоны Брабанцио вовсе не дож, а Яго – не лейтенант, а поручик, и в этом отправная точка интриги, первый виток зависти.

Что самое замечательное в этом спектакле? Конечно, Отелло (засл. артист России Д.Назаров). Черен, огромен, страшен? “Влюбилась в то, на что смотреть нельзя”? Когда появляется Дездемона, зритель сразу чувствует, что они нерасторжимы. В системе Станиславского было, оказывается, такое понятие, задача: создать жизнь человеческого тела. Дуэт гиганта мавра и юной венецианки покоряет зрителя, потому что он органичен. Когда девочка Дездемона находит защиту от гнева любящего ее отца за плечом, а потом и спиной великана Отелло, а его лицо при этом, вся мимика и пантомимика выражают целую гамму – радости, нежности, гордости, света, игры, чуда, – и потом, когда Отелло покидает сцену, а любимая умещается на его широком плече, – зритель, уверена, восхищен и телесной, и духовной гармонией, радостью их союза.

А потом зритель увидит другое лицо – раздираемого мукой подозрений, подстрекаемого наговорами “честного Яго”, потерявшегося и растерявшегося, адски несчастного Отелло. Какова была любовь, если ничтожное сомнение может так изменить человека. Ревность? Нет, я соглашаюсь с Пушкиным: простодушие – чистодушие, невозможность жизни без веры в любовь и чистоту своей Дездемоны. Ведь и союз их, согласно Шекспиру, начался не со страсти, а с того…впрочем, кто же этого не помнит? “Любви, что зарождается в беседе души с душой”.

Ясно, впрочем, что без исполнителя на заглавную роль ни один режиссер ставить Шекспира не будет. Мировой театр знал величайших Отелло. Скажем, “африканский Росси” – Айра Ольдридж. С мавром его роднили не только происхождение и королевская кровь, но и то, о чем мы порой забываем: Отелло отнюдь не дикарь по разуму (“неотесанный кочевник” – это слова Яго, он и сам так не думает, просто выманивает у оболтуса Родриго деньги). Айра Ольдридж закончил университет в Шотландии, написал диссертации на латыни, за что был удостоен медали. Роль Отелло была его дебютом в Королевском театре Лондона, она принесла ему славу. И не только.

Во время одного из представлений его пригласили в ложу важного члена парламента, тот его осыпал похвалами, тут же присутствовала его дочь… Дальше можно догадаться: влюбившись в черного трагика, она, бросив все на свете, тайком ушла к нему и через неделю после первой встречи была уже женой актера.

К счастью, в их судьбе не было Яго. Через тридцать лет, когда слава о трагике гремела по Европе, после спектакля в Берлине прусский король пожаловал Айра Ольдриджу собственноручно золотую медаль, ему было присвоено звание почетного члена Королевской академии наук и художеств, актер посетил и Россию (в 1858 г.) – Петербург, Москву, Нижний.

Но трагедии не может быть без Яго, вся интрига на нем.

Яго становится для каждого наперсником, другом. Он выжидает и находит ту минуту, когда человек растерян, отчаялся, сомневается, и тут он – “честный Яго”, “благородный Яго”, парадокс, но все называют его так, и Отелло, и Кассио, и Дездемона. Другого бы это смутило, ведь цели его очень приземленные, сам он не заблуждается на свой счет: “Нет, милый мой, не то я, чем кажусь”. “На этой службе я служу себе”. “Быть тем или другим зависит от нас”. “Топиться! Лучше топи кошек и щенят”,

Яго даже трудно назвать лицемером. Потому что он абсолютно безнравствен, целиком эгоистичен. Он корыстен и завистлив: почему богат Родриго, а не я? Почему не я, а Кассио помощник генерала? Почему не у меня, а у него прелестная юная жена? Нащупать слабое место, дождаться подходящего случая, подловить на чем угодно, воспользоваться всем, что подвернется – платок, Кассио, Эмилия, Бианка, вино, драка…

Контраст между величием погибших и посредственностью оставшихся жить – Шекспир был лишен “поэтической справедливости”: погибают герои, только герои. Злодеи живут долго.

Моя спутница в конце этого вечера сделала свое открытие:

– “Отелло” – самая истинная трагедия Шекспира. Ведь задача трагедии не примирить со злом жизни, а показать и зло, и его последствия.

И это было не единственное ее открытие.

70-й сезон Театр Российской Армии, его главный режиссер Борис Морозов ознаменовали – впервые на этой сцене – трагедией Шекспира.

Татьяна МАТВЕЕВА

P.S.

На задней странице программки – реклама (как теперь водится) со слоганом: “Время худеть”. Случайно, конечно. Игра слов – худое время. Время – для “честных Яго”?