Тамара КАТАЕВА: В жизнеописании великих людей не должно быть запретных тем

О биографии Тамары Катаевой известно с ее слов: «Я педагог-дефектолог. Сменила несколько профессий. Последние десять лет сижу дома. «Анти-Ахматова» – первый литературный опыт».После выхода «Анти-Ахматовой» на Катаеву обрушился поток язвительных, злых публикаций: «Вот оно что! Дефектолог! Понятное дело, она на нахождении дефектов сдвинулась. Точно так же Фрейд работал с сексуально озабоченными невротиками и думал, что весь мир такой. Ну что сказать? Профзаболевание».Три следующие книги («Другой Пастернак: Личная жизнь. Тема и варьяции», «Пушкин. Ревность», «Отмена рабства: Анти-Ахматова-2») Катаева выпускала уже в ореоле скандальной славы…

– Вы развенчали Ахматову, Пастернака… Кто на очереди?- Я не серийный… развенчиватель. К тому же Ахматову развенчать до конца не удалось, а с Пастернаком такой задачи не стояло, над ним изначально никакого венца не наблюдалось. Кроме поэтического, разумеется. Но тут я самый трепетный его поклонник. Ахматовский пьедестал качается, но качать еще долго, и, конечно, не усилиями одного человека. «Анти-Ахматова» – она или наполовину черная, или наполовину белая. Это зависит от восприятия. Для меня эта книга совсем не черная. Как «Другой Пастернак» – это плач о несостоявшейся у него любви, так и «Анти-Ахматова» – гимн тому, чем могла бы стать Анна Ахматова, если б не проявила столько злого своеволия. Оба моих героя – трагедийные персонажи. В трагедиях не развенчивают, в них погибают.- Продолжаете ли вы практиковать как дефектолог или окончательно порвали с первой вашей профессией?- Мне кажется, что по отношению ко мне идет какая-то демонизация мирной профессии дефектолога. Если б я была по образованию инженером или юристом, думаю, мои литературные опыты никто не стал бы связывать со специальностью по диплому. Конечно, если б патологоанатомом или тренером по боям без правил – то другое дело. Нет, такой цепочки в моей профессиональной деятельности не наблюдалось, чтобы сначала в институте я расчленяла лягушек, потом занималась клиническими случаями, потом взялась препарировать деятелей культуры. С лягушками дело имела, о чем сожалею, даже лягушка должна пострадать во имя чего-то, да и то лучше б по своей воле. Ну а дальше с дефектологией мы пошли врозь.- Почему для первого опыта в жанре антибиографии вы выбрали именно Анну Ахматову?- Я заступалась за тысячи обманутых. Да какие тысячи – миллионы! Вы же не станете отрицать, что Анна Ахматова – это ВСЕНАРОДНОЕ достояние, образец нравственного, интеллектуального и прочего совершенства? Если б было не так, не было бы столько шума от «развенчания». В общем, это не было «первым опытом», как-то сознательно отобранной темой. Просто стала записывать комментарии к упоминаниям об Ахматовой в мемуарной литературе, в публицистике, везде, где люди, русские люди, наследники великой русской литературы, соотечественники действительно великих россиян не могли найти лучшего, чтобы обозначить идеал, как упомянуть Анну Ахматову. Вот каждому такому ахматовскому апологету я оппонировала, каждому огрызалась, каждому хотела раскрыть глаза и усовестить. Или высмеять.- У вас немало претензий к внутреннему облику Анны Ахматовой. Но вы признаете ее литературный масштаб? Попросту говоря, считаете ли вы Ахматову великим поэтом?- Я не считаю. И во мнении своем совсем не одинока, больше того, нахожусь в весьма достойной, даже блестящей компании. Михаила Бахтина, к примеру. И в человеческом, и в поэтическом величии он ей отказывал. Я признаю ее великой личностью. Титаническая, непрекращающаяся работа над выстраиванием собственного имиджа сама по себе, если отстраниться от того, что он оказался напрасным и когда-то она все-таки займет свое истинное место, не может не вызывать восхищения.- По вашему мнению, Ахматова виновата в том, что не спасла Мура – сына Цветаевой. Почему вы считаете, что она была обязана это сделать? В ту пору в Ташкенте находились и Лидия Чуковская, и Фаина Раневская. Они тоже ничем не помогли Муру, но к ним у вас претензий нет, а к Ахматовой есть.- Никто из упомянутых вами дам не претендовал быть Марине Цветаевой СЕСТРОЙ. Никто не сказал о себе, о Цветаевой и еще о двух своих товарищах, что их в мире, во всем мире, всего четверо. Кто ж об их детях позаботится, случись что, если не кто-то еще из четверки? Пастернак тоже особенно бурно не хлопотал, но хотя бы перед женой казнился. А Ахматова поджала губки – «обычный панельный парижский мальчишка». Париж бы взорвался, если б по панелям толпой такие мальчишки ходили. Вон двухтомник его вышел… Да будь он хоть кем, это ее долг перед Цветаевой.- Вы обвиняете Ахматову во всех смертных грехах – лени, зависти, гордыне, скупости, жадности… Под вашим пером она просто скопище всех пороков. Такой взгляд на Ахматову мне представляется очень пристрастным. Чем эта пристрастность продиктована?- Я вовсе не пристрастна. Если б Ахматова была просто ленива, мелочна, труслива, меня бы это совсем не взволновало, и я не увидела бы причины писать об этом книгу, выставлять недостатки дамы напоказ. Она не обязана быть другой, и черты ее характера – ее личные проблемы. Но в том-то и дело, что она СЧИТАЕТСЯ мужественной, жертвенной, бескорыстной и пр. Все ее достоинства, которые мне предлагает миф о ней, я исследую. Соответствуют ли они реальности? Как возникли? Кто их ввел в оборот?- Положим, Ахматова действительно творила миф о себе. Но это обычное поведение для большого поэта. Разве есть в этом что-то предосудительное?- Придумывать себе жизнь свойственно не только поэтам, большим и малым. Насколько предосудительно? Наверное, зависит от того, что, сколько и с какой целью придумывали. Пушкин, например, занимался жизнетворчеством, для того чтобы оградить свою реальную жизнь от любопытства «черни». Выдать ожидающим ожидаемое, а свое личное оставить для своего сугубо личного пользования. Против такого права не поспоришь. Ахматова не придумывала, она обманывала.- Пастернак получился у вас слабеньким мужичонкой, этаким подкаблучником. Его личная жизнь препарирована именно под этим углом. Скажите, вы заранее создаете концепцию, а затем под нее подбираете документальный материал или наоборот?- Пастернак не подкаблучник. Ни одна женщина не добилась от него того, что действительно хотела заставить его сделать. Он бросил Евгению и не женился на Ольге. Женой, как и хотела, осталась Зинаида, но только потому, что она фактически умерла со смертью старшего сына, и ее безжизненность равнялась жизненности Пастернака. То есть ему не с чем было бороться, тем более нечему подчиняться. Ну а то, что он ежеминутно не бил кулаком по столу, так это и не самый главный признак хозяина в семье.Теперь о том, когда приходит концепция. Всегда знаю все с самого начала. До смешного. Описываю отношения в мельчайших деталях, реконструирую, как будто стою за занавеской, и – надо же – нахожу документальные подтверждения! Обычно они меня даже не радуют, а наоборот: я думала, что угадала, а оказывается, так оно и было. Не имеет значения, насколько глубоко этот источник информации был спрятан. Впрочем, это же мой метод: я работаю только с самыми общеизвестными источниками, принципиально не докапываюсь ни до каких тайн, принципиально не пользуюсь секретами, которые мне могут (до сих пор!) сообщить очевидцы. Это ведь все не слишком далекие истории, живы люди, полные тайн. Но я работаю со всеобщим знанием, с тем, что общеизвестно.- В жизнеописании великих людей, по-вашему, не должно быть запретных тем?- Абсолютно не должно. Ну что «запретного» сейчас можно откопать о Шекспире? Найди хоть что – и все будет обогащать существующую картину. Его ли личности, эпохи ли, нас ли самих. Если великий был действительно велик, то и разрыв между «низменностями» его земной жизни и высотами, куда улетел его дух, будет еще более впечатляющим. Ведь он свое «запретное» знал и либо смирялся, либо боролся, преодолевал, сосуществовал. В общем, картина получается все более объемной. Сама я биографии хоть и люблю, но как отдельный, самостоятельный жанр, когда это действительно необычно прожитые жизни, удивительные характеры. Скорее, я люблю просто хорошо написанные биографии. А любимые авторы как личности меня обычно не особенно интересуют. Мои самые любимые поэты – Мандельштам, Цветаева – как предметы исследования биографов меня совсем не увлекают.- Вы пишете, что Ахматова в сексуальной жизни была не так уж темпераментна. Откуда вам это известно?- Читаем классиков:«Нервна, притворна и бескровна. // Все принца ждет, которого все нет, // Глядит с мольбою, горестно и смутно: // «Пучков, прочтите новый триолет…» // Скучна, беспола и распутна» (И.А.Бунин).Или так:«Алексей Толстой вместе с Волошиным примется за пьесу, где будут выведены Ахматова и Гумилев. Поэтесса Елена Грацианова сознательно создает себе репутацию «фантастической женщины» и femme fatale, оставаясь при этом холодной как лед. Антиэротичная Елена соблазняет людей, чтобы воспользоваться ими для литературного или социального успеха» (А. Варламов. «Алексей Толстой»).Ну и, знаете, мой метод не научный, а художественный. Мне это известно просто так. Она моя героиня.- Для вас существуют этические границы при вторжении в личную жизнь выдающихся писателей, художников, композиторов? Если вы признаете эти границы, то каковы они?- Разумеется, признаю. Эти границы есть, и они существуют до тех пор, пока их есть кому защищать. Самому ли писателю, художнику, композитору, его близким, его поклонникам. И защищать эти границы они могут только одним: не выставлять того, что они считают личным, находящимся внутри этих важных для них этических границ, на всеобщее обозрение. Как только что-то становится общеизвестным, граница сразу передвигается, включая в себя всех тех, кому стало известно, кому сообщили. Знающим нельзя запретить думать, интерпретировать, соглашаться или выдвигать свои версии, это уже права других людей.- Вы не вводите в научный оборот никаких новых сведений об Ахматовой и Пастернаке. Ваш метод – толкование, точнее даже, перетолковывание известных фактов. В чем, на ваш взгляд, достоинства и недостатки такого метода?- Шекспир тоже не придумывал новых сюжетов. Перетолковывал старые. Недостатки: повторить мой метод невозможно. «Анти-Ахматова» – тупиковая ветвь методологии. Достоинства: даже самые ярые противники признают, что, плюясь и скрежеща зубами, прочитывали мои книги залпом. Увлекательность – это такая эфемерная материя, с трудом признаваемая за достоинство профессионалами, но на самом деле так мало кому дающаяся. Это какая-то соль текста. И если соль не будет солона… Так что если размеренную, вязкую историю долголетней семейной судьбы Пастернака люди читают не отрываясь, то мне есть для кого работать.- Вы выносите писателям моральные приговоры. Вы бы рискнули сделать это при их жизни? На ваш взгляд, корректно ли это – осуждать человека, который заведомо не может вам ответить?- При жизни Ахматовой не стала бы. Ждала бы, что она уйдет в монастырь и сама раскается. Шутка. А если серьезно, то меньше всего хотела бы оказаться на пересечении каких-то жизненных кругов с нею. Более тяжелой, лживой, деспотической атмосферы, которая возникала везде, где была она, трудно себе представить. Но ее жизнь – это вопрос ее совести. Зачем ей было бы выносить приговоры при жизни? Воспитывать ее, чтоб исправилась? Тем более что она, я думаю, сама выносила себе приговоры, может, и посуровее моих.Пастернаку никаких приговоров не выносила. Я страдала вместе с ним.