На чтение: ≈ 23 мин.Я помню эту печаль. Она лилась в спину. Обволакивала густо. Она была настолько материальна, что в величественном молчании Казанского собора слышался ее струящийся ход. Нужно было оглянуться. Нужно было оторваться от экскурсионной группы, уводящей в прямолинейный расклад Государственного музея истории религии и атеизма, но произошло это лишь через годы. Лишь через долгие годы Пречистая Дева Мария разрешила загадку печали, склонив свой лик к Младенцу. Тот источал свет, теплый и мягкий. Он взирал прекрасными глазами на мир. И в глубине тихих глаз жила, не иссякала его сокровенная печаль. Обо мне.
За столом – вся дружная семья
Ступенька, ведущая к причастию
Медленно тянулись дни в рождественском сорокадневном посту. Дни очищающие, исповедальные. Как говорит матушка Иулия из прихода святого великомученика и целителя Пантелеимона-на-Ручье, в эти дни все прихожане стараются приступить к таинству исповеди. В праздник Рождества Христова, а это основное событие для церковного человека, им предстоит причаститься к святыне Христовых тайн. Согрешившему и непокаявшемуся невозможно соединиться с Богом.
Матушка, обдавая ласковым сиянием глаз, негромко молвит, что настоятель прихода, отец Сергий, обычно дает такое послушание: ни с кем не поссориться и никого не осудить в дни поста. Так просто. И так сложно. Маленькой дочке матушки Иулии, Серафиме, легко улыбаться: она – одуванчик, счастливый и парящий, а мне приходится уворачиваться от воспоминаний, от которых сердце полно обид. Из давок в час пик, из пробок, чужих настырных локтей, заброшенных детей, колкостей, пощечин складывается наш жизненный круговорот. Он вкручивает в себя все новые и новые судьбы, и вот я вижу, как мимо меня по набережной бредет обколотый подросток. Слышу, как сзади, на троллейбусном сиденье, хлюпают джин-тоником восьмилетние мальчишки. Чувствую равнодушие матери, забывшей свое дитя. Испытываю презрение алчущего к смиренному. Выскользнув из круговорота, только на миг прозреваю во влажно поблескивающей глазной бусинке голубя, залетевшего в магазин. Его свалявшиеся перья жидки, крылья опущены. В скрипучий мороз ему не выжить на улице, он жмется в угол, отгоняемый ногами. И нет ни капли разума в его отчаянном поступке, но и моей руки, протягивающей хлебную крошку, там тоже нет.
Одуванчик-Серафима разворачивает на скамье чистый лист, собираясь рисовать свой забавный мир, и я хватаюсь за это подходящее сравнение чистого листа. С душою. Все сорок дней с нее смывает сор повседневности: гнев, гордость, зависть. Для того чтобы начертать на очищенном пространстве – Слово. Так необходимо его понять, но так тяжело его уловить в сутолоке дней.
Матушка говорит: воцерковление человека прямо пропорционально его труду. Вложенному в самого себя. От этого зависит, произойдет или не произойдет его встреча со Спасителем. И пост – одна из ступенек, ведущих к причастию.
– Пост – не бездумное ограничение в еде. Постясь, человек воспитывает свою волю. Хочу, но не буду. Могу, но не стану. Он в состоянии управлять своими желаниями, и это – свобода. Избавление от рабства самого себя.
– Иногда в пост я кушаю рыбу, – робко вступает в разговор Серафима и протягивает мне нарисованный мир. В нем какие-то чудные линии и кружки.
– А конфетки? – выпытываю я.
Серафима лукаво вздыхает.
– А что ты хочешь найти под елочкой в Рождество?
Одуванчик скромно потупляет глазки и шепчет:
– Я хочу, чтобы святой Николай принес мне заколочки.
– А я хочу, чтобы ты никогда не плакала.
Как должна быть устроена семья? Ответ на этот вопрос каждый ищет сам
Тепло освещенного дома
Матушка Иулия предлагает мне знакомство с одной воцерковленной семьей, и я иду по снежной улице, размышляя, как построить беседу. Однако ничего выстраивать не надо. Надо просто зайти с мороза в ярко освещенный дом, разуться и сесть к столу. Прочтется молитва перед трапезой, воспоется хвала Господу, и три пары мальчишеских глаз, Даниилиных, Ваниных, Матвеевых, вопьются в тебя с нескрываемым любопытством, чтобы сейчас же уткнуться в скромный постный обед. Захрустят хлебными корочками, захрумкают овощным салатом. Сноровисто переменит приборы хозяйка дома – Юлия, и поднимет на собеседника умные глаза глава семьи – Леонид.
– Знаете, сколько я шел к своей первой исповеди? – смотрит он испытующе. – Семнадцать лет. Хотя крестился на втором курсе Ленинградского государственного университета. Но так бывает, кого-то водят по пустыне сорок лет, кому-то дается сразу. Я провел в блужданиях семнадцать лет. Чего только не наговорил, чего только не намыслил за это время… – Леонид делает внушительную паузу. – Вот десять заповедей, они легко произносимы: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не завидуй и так далее. Многие могут похвастать даже тем, что слышали их, но мало кто претворяет в жизнь. А ведь это заповеди Ветхого завета, те же, что оставил Христос, еще труднее. Те, где надо любить друг друга и ради ближнего быть готовым пожертвовать собой.
– Почему нам так трудно исполнять это? – Леонид задумчиво складывает руки. – Когда начинаешь по-настоящему ходить в храм, исповедоваться, открывается горькая истина: Бог создал нас другими. Мы все испортили сами. У человека изначально не было потребности кого-то ударить, оскорбить, возненавидеть. Он вовсе не сдерживался, чтобы не совершить злодеяние, просто не испытывал в этом нужды. И когда сегодня заглядываешь в себя, пытаясь представить, как это – не смотреть на другого косо, то понимаешь, насколько низок твой духовный уровень. Посмотрите на наших бабушек. Они иные. Они плохих слов знают неизмеримо меньше нас. Значит, мы хуже? От этого приходишь в ужас. “Твое-мое”, “купи-продай”. Господи! Человек был когда-то един со всем окружающим миром. Не прятал себя в скорлупу и не охранял ее цепными собаками.
Юлия накладывает хлеб и добавляет:
– Человек перерезал пуповину, нить питающую, что идет от Господа. Не стало в нем любви. Силы души иссякли.
Леонид делает паузу и потом, будто изумившись чему-то в себе, продолжает:
– Удивительное дело, я только в 36 лет, в свой первый приход в храм, услышал ясные и понятные слова, как же должна быть устроена семья. Никто: ни родители, ни учителя, ни профессора, к сожалению, не говорили самых нужных и важных речей. О том, что мужчина должен беречь честь семьи, нести ответственность за всех ее членов, что мать должна заниматься прямыми своими обязанностями, а не добывать пропитание. О том, что отношения между супругами – богодарованы.
Юлия, остановив на несколько минут свой кухонный бег, рассказывает, что два с половиной года назад все было иначе и семья, как большинство современных семей, двигалась по замкнутому кругу. Готовая в любой момент распасться и пойти двумя параллельными путями. Все изменилось с приходом в храм. Равновесие перестало быть шатким, пришло осмысление, а вместе с ним и решение, что делать, чтобы сохранить то, что даровано свыше.
Юлия, поднеся супругу чашку чаю, присаживается за стол и устремляет свой взгляд в окно. Там медленно сгущаются ранние зимние сумерки. Падает снег.
– Познание Бога, познание себя в этом мире – бесконечно, – роняет она.
– И чем дальше, тем отчетливее становится осознание, что человек – существо больше духовное, чем телесное, – подхватывает Леонид.
Наш общий день плавно переходит в вечер. Уставшие от серьезной беседы, младшие дети ищут себе другие занятия, а двенадцатилетний Даниил, поражая познаниями в кулинарии, делится рецептами традиционных рождественских блюд. Сочиво, или кутью, готовят в самый сочельник, то есть 6 января. Это постное блюдо из разваренных зерен пшеницы или риса с изюмом и медом. Зерна здесь символизируют душу человека, которая способна прорастать, попав на благодатную почву, изюм – сладость райской жизни. Напиток, утоляющий жажду в сочельник, называется взваром. Настаивать его надо из кваса, меда и пряностей.
– И кушают это до первой звезды, – поясняет Даниил. – После ее появления, после Всенощного бдения, после радости Рождения Христа можно прийти домой и разговеться.
Какой-то неожиданной волной из детства до меня доносит кисельный запах сочельника. Он всегда плавал возле соседской двери, где многодетной семье на мед и квас не хватало денег, и там варили огромную кастрюлю киселя. Застывая, он делался похожим на студень. Мы поддевали кисель ложками и весело следили, как он шевелится, недовольный, в алюминиевой ямке. Через его розовое тело дрожали огоньки свечей, и в наши маленькие сердца поселялось предчувствие чуда.
Не станет в человеке любви, силы души иссякнут
Вечное
– А радоваться мы не умеем! – вполголоса восклицает вдруг Леонид, и за столом становится тихо. – Не умеем радоваться рождению Богомладенца. Еще попоститься, соблюсти строгую букву закона, нам доступно, а как возликовать Господу нашему – непонятно. Отчего это? – он ищет ответа за моей спиной, и мне почему-то зябко. – Оттого, что любви нет в сердце. Я понял это год назад на исповеди. Нет Бога в сердце, так откуда ж любви взяться? Вместо того чтобы пребывать с младенцем в яслях, мы живем в помрачении. А ведь Он родился, чтобы спасти нас. Крест принял, хотя одной мыслью мог мир уничтожить. Но говорил только: “Отче, не ведают, что творят, прости их”. Вот кому радоваться надо! Кого славить. Вот к чему постом готовиться надо. Вернулся после воскресения. По своей любви. Чтобы вытащить нас из мирской суеты, из злобы. “Зуб за зуб, око за око”, ложь, взятки, убийства. Ничего этого в Царствии небесном не нужно будет, там ничего, кроме любви, нет. Он пришел в мир, чтобы исцелить нас, сделать достойными Царствия небесного, потому что все мы – умрем. И Он, беспокоясь о нас, говорит, если ты пьешь, подличаешь, ты не сможешь этого делать Там, но страсть-то твоя в душе останется. Останется твоя вечная ломка, если ты – наркоман, ведь душа не умирает в отличие от тела. Уничтожить ее нельзя: она частичка Бога, Он вдыхает ее в нас, вдыхает, любя. И говорит Он, вы умрете, а как же душа с вечной ломкой? Несчастная! Я не смогу вам помочь, я не могу уничтожить себя. Вы не только себе – мне больно делаете.
Человек завяз в гордыне своей. И поглощает она его, как болото. И милосердие поглощает, и великодушие, и участливость. А что остается? Что?..
Рождество Христово
В протяжном завывании ветра, в песочно-снежной круговерти шли, держась друг за друга, два путника. Дорога была долгой. Мария часто отдыхала. Не идти нельзя было: Иосиф происходил из рода Давидова. Из Вифлеема. И надо было участвовать в затеянной императором Августом переписи населения.
Когда пришли в Вифлеем, город спал. Темный и холодный. Безлюдный. Ни один постоялый двор не принял путников. Приютила лишь пещера за пределами города, где пастухи находили убежище от непогоды. Трещал костер у входа. Шуршал песок. И ветер сгребал снег в огромные валы.
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
Чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти.
Мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
Из воловьих ноздрей, волхвы – Балтазар, Гаспар,
Мельхиор, их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
На лежащего в яслях ребенка, издалека,
Из глубины Вселенной, с другого ее конца,
Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Мария родила первенца. Спеленала Его и положила Его в ясли. К пастухам, что не спали, сторожа свои стада, слетел ангел на блистающих крыльях и возвестил: “Не бойтесь, сообщаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос Господь, и вот вам знак: вы найдете младенца, в пеленах лежащего в яслях”.
И случилось это две с лишним тысячи лет назад.
Торжество Встречи
Как солнцем постепенно наполняется весеннее утро, так капля за каплей насыщается храм торжеством Встречи. Мне, переступающей его порог 7 января, в самый рассветный, хрустящий морозец, представляется чаша, до краев налитая внутренним ликованием. Оно еще сжато ночной вычиткой Правила ко Святому Причащению, но в нем уже такая неудержимая сила ожидания.
Рождественская Божественная Литургия начинается в 10 часов утра. От свечных огоньков светло, будто в жаркий июльский полдень. Уносятся в купольное поднебесье песнопения церковного хора. В нем нежными колокольчиками проступают детские голоса.
Рождество Твое, Христе Боже наш,
Возсия мирови свет разума:
В нем бо звездам служащии
Звездою учакуся Тебе
кланятися,
Солнцу правды, и Тебе ведети,
С высоты востока, Господи, слава Тебе.
Впереди меня десятки спин. Позади – десятки лучащихся светом глаз. Находиться в этой ослепляющей бездне – необыкновенно легко. В ней нет подножного основания и нет оград. В ней есть только общее Слово и общая радость. И когда одни глаза сталкиваются с другими, я понимаю: они – едины.
Из широко распахнутых дверей храма доносится торжественная проповедь. Слышатся поздравления. Улыбок так много, что они, все сочтясь в одну, выплескиваются на забитую машинами площадь. Покрывают ее полностью.
– С Рождеством Христовым! – выкрикивает вдруг, не в силах сдерживаться, вечный приходской попрошайка. Утирает грязным рукавом слезу.
– И кто-то, резко остановившись, неожиданно ему отвечает:
– С Рождеством!
Потом кто-то еще. Еще. И еще.
Попрошайка влюбленно осматривает каждого. Вцепляется в протянутое яблоко и снова хрипло и громко произносит главные слова. Ему нравится их повторять. Потому что это единственный случай, когда он получает на свое отношение живой отклик. И тот, кто каждый день отрешенно проходит мимо, оглядывается и становится соучастником его неприхотливой, но такой важной радости.
Верую
Я снова вижу эту печаль. Но теперь уже не спина моя в обволакивающем ее плену, а глаза в глаза льется из глубины золотой свет. Он озаряет все предметы, и на оплывающих свечах оставляет легкий медовый оттенок. От этого они кажутся теплыми. Я читаю во вьющемся от свечей дымке невидимые письмена: “Небесный Учитель Христос дал начало новому народу на земле. Этот народ всецело зависит от неба и не связывает свои надежды ни с чем земным. Он нашел какой-то иной способ быть богатым, мудрым, благородным, быть могущественным и счастливым… Не прельщает его пустая слава, потому что все на свете он сопоставляет со славой Христа, не знает он и честолюбивых устремлений: тот, кто превосходит других, следуя Христу, становится меньше всех. Этот народ, даже когда его слишком донимают, не знает гнева и злословия, не говоря уже о мести, ибо он старается по-доброму относиться даже к тому, кто того не заслуживает. Нравы этого народа настолько невинны, что их одобряют даже язычники, потому что он, можно сказать, вернулся к чистоте и простоте, свойственным детям. Этот народ, словно птицы и лилии, живет одним днем, а согласие в нем таково, каким не всегда бывает согласие членов тела между собой…”
Где этот народ? Я за красотой бессонных рождественских песнопений ищу ответа в недетских глазах. Но лишь густеет печаль.
Душа каждого человека – христианка, сказала Юлия. Она открыта для любви и готова к изначальному определению добра и зла. И голос совести – это голос Божий. Но каждый, кто научился его заглушать оправданием, считает себя сильным.
Я живу в мире сильных людей. Мы научились сталкивать друг друга с обочины жизни, ставить подножки усердным, бить наповал слабых. Овеществлять себе подобных. Уничтожать себе неугодных. Но где наша сила, когда боль, остро и нестерпимо, вгрызается в нашу собственную жизнь? Где то бесконечное самоупоение, когда время начинает ускользать сквозь пальцы?
“О, если бы глупость человеческая пожелала вознестись к божественной мудрости! Отделив ничтожное от драгоценного, мы могли бы избавиться от всего дурного, пустого, излишнего. Ведь это самый простой, наиболее легкий и надежный способ преображения: избавившись от второстепенного, ограничиться лишь необходимым”. Преображения в человечность. Где за всяким словом и поступком стоит Любовь.
Мне все вспоминается мальчик в большом, как океанский лайнер, магазине. Это его невесомые ножки дошли до начищенного угла, в котором серым тряпьем жался голубь. Мальчик присел и заглянул в самую тоску покалеченной птицы. И протянул ладошку с семечком. И улыбнулся. И только потом был сметен с места мамашей, заботящейся о том, чтобы мальчик не подцепил заразу.
А что он принял сердцем во взоре бессловесной твари, то я пытаюсь отыскать сейчас в сотнях свечных бликов, отражающихся на ликах святых. В слезах радости, мерцающих на щеках. В студеных лучах Вифлеемской звезды. В себе. И проникая сущностью сквозь тысячи лет, любуюсь открытым лобиком Младенца. Уповаю. И верую. Родился Ты, чтобы ближний повернулся к ближнему. Отворил свою душу. Постиг, что ничего в ней нет, кроме полноты Любви. И как бы твой путь ни искривляла жизнь, пройди его ее не растерявши. И в этом истина.
Наталья АЛЕКСЮТИНА, Михаил КУЗМИНСКИЙ (фото)
Санкт-Петербург
Выбор читателей
Комментарии