Эта встреча с поэтом состоялась накануне его приезда в Тверь под занавес уходящего 2002 года, где он потом выступил с огромным успехом в ТЮЗе. Но для меня она была одной из многих, поскольку с Евгением Александровичем мы были знакомы более сорока лет, много раз встречались и, случалось, подолгу беседовали. Естественно, было бы кощунственным не фиксировать какие-то мысли и воспоминания незаурядного собеседника на бумаге. И не делиться ими с читателями.
Синоптики обещали сильный снегопад, пургу, ураганный ветер…
Стоял тихий, ясный, в меру морозный декабрьский солнечный денек. Мы с фотокором и водителем ждем хозяина, который вот-вот должен вернуться с прогулки.
– Евгений Александрович собачек выгуливает, – сообщила любезная «дачеправительница» Нина Ивановна.
Когда в конце улочки появился Евгений Евтушенко с двумя своими «собачками», мы, не сговариваясь, двинулись к редакционной «Волге». Подальше от греха, вернее от Гектора, огромной кавказской овчарки. Собаки почти не обратили на нас внимания.
Я почему-то вспомнил (и машинально произнес) строки из давнего стихотворения Евтушенко: «Лишь не понять щенку – мохнатому уродцу: чего ты так мудришь, чего я так мудрю…»
– Это не о Гекторе, – грустно сказал Евгений Александрович, – увы, собачий век недолог. Люди живут дольше…
Он сделал паузу, затем по-мальчишески азартно, с хитринкой в голосе добавил:
– А если постараться, стихи могут прожить и дольше нашего!
Отдать деревню, чтобы взять город
Сегодня трудно представить, что многие произведения прославленного поэта, которыми зачитывалось не одно поколение наших соотечественников, с большим трудом пробивались на страницы журналов и сборников, что у каждого из них была своя драматичная история. Порой публикации предшествовала жесточайшая война с политической цензурой, в которой, как водится, не обходилось без грязи, предательства, вынужденных компромиссов и даже жертв.
Поэма Евгения Евтушенко «Братская ГЭС» уже была набрана в типографии, ее взялся напечатать журнал «Юность». Однако она и, разумеется, сам автор подверглись яростным атакам со стороны тогдашних кремлевских идеологов, особо «бдивших» за Евтушенко после выхода в свет его нашумевшей «Автобиографии». Не дожидаясь исхода очередной баталии, Евгений Александрович поехал на Братскую ГЭС, непосредственно к героям и прототипам еще не ставшей известной, но уже опальной поэмы.
Остановился у родственников на станции Зима. Вскоре позвонили из Иркутского обкома партии. Секретарь по идеологии попросил срочно прилететь для разговора. Привычно подумалось о банальной проработке. Но когда он вышел из маленького самолета и увидел добродушно улыбавшегося человека с бутылкой шампанского и бумажными (!) стаканчиками в руках, то с удовольствием понял, что ошибся. Прямо тут же, на взлетном поле, стаканчики были намочены, а бутылка, напротив, осушена.
Уже в кабинете секретарь по идеологии предложил Евтушенко выступить где тот захочет и сколько сможет («желательно побольше!») раз.
«Вы что, московских газет не читаете? О «несмываемых синяках предательства» и прочих моих «преступлениях», – удивился Евгений Александрович. Последовал обескураживающий ответ: «Вы же сибиряк и знаете, что здесь солнце встает на пять часов раньше, чем в Москве».
Тем не менее обстоятельное письмо Иркутского обкома в ЦК партии, где всячески одобрялись и поддерживались встречи поэта с тружениками края, высоко оценивалось его творчество и, в частности, поэма о Братской ГЭС, судя по всему, не произвело на московских чиновников особого впечатления. Набранная поэма по-прежнему ждала в типографии издательства «Правда» своей участи, которая, собственно, казалась решенной.
Главному редактору «Юности» Борису Полевому позвонил не менее главный тогдашний идеолог страны и категорически приказал не печатать «Братскую ГЭС». И тут произошло невероятное. Небольшая (около двадцати человек) парторганизация «Юности» провела внеочередное собрание, обязывающее коммуниста Полевого не подчиняться решению секретаря ЦК КПСС. Столь дерзкий, а потому совершенно неожиданный поступок коллектива популярнейшего журнала вызвал адекватную реакцию: поэму в принципе печатать разрешили (во многом благодаря поддержке А.Н.Косыгина). Но полностью признать свою неправоту партийная верхушка, конечно же, не могла.
Положительное решение сопровождалось огромным перечнем замечаний и ЦУ (ценными указаниями) по их обязательному устранению.
Для поэта наступил момент истины. Он был уверен: если не сейчас, то уже никогда поэма не будет напечатана. Знал, что в недрах партаппарата готовится документ о реабилитации Сталина, что роман Солженицына «Раковый корпус» запретили к публикации, что любые упоминания о репрессиях и лагерях тщательно вымарывались…
Вопреки настояниям друзей и близких людей, Евгений Евтушенко все же пошел на компромисс: какие-то строфы переписал, добавил новые, чтобы сбалансировать (и тем самым сохранить) острые куски в поэме. Словом, как в сражении: пожертвовал деревней ради города.
Рядовой Евтушенко
Евгений Евтушенко был самым молодым членом Союза писателей СССР, а также единственным рядовым в сплошь офицерском строю профессиональных литераторов. И хотя существует байка о том, что писатели по определению не способны выполнить простейшую армейскую команду «На первый-второй рассчитайсь!», поскольку все они себя мыслят (и озвучивают) исключительно первыми, их тем не менее периодически отправляли на сборы. Пришел черед и Евгения Александровича.
Здесь резонно заметить, что отношения с ГлавПУРом (Главное политуправление Советской армии), точнее с его идеологическим отделом, складывались у Евтушенко не лучшим образом. В основном из-за песни «Хотят ли русские войны?». Сейчас это звучит смехотворно, но тогда на полном серьезе ее категорически не пропускали в эфир. Приговор казался окончательным: «Слова деморализуют дух наших солдат». И только личный телефонный звонок Екатерины Фурцевой на Всесоюзное радио помог песне вырваться из цепких лап цензуры на волю. Она быстро обрела всемирную известность. Как ни парадоксально, в первую очередь благодаря Ансамблю песни и пляски как раз той самой Советской армии. Впрочем, говорят, что в одной из аранжировок песни забавным образом проявились отголоски своеобразной цензорской корректировки. После каждой вопрошающей фразы солиста «Хотят ли русские войны?» хор как бы эхом отзывался: «Хотят… хотят… хотят…»
Однако вернемся к рядовому Евтушенко. Одновременно с повесткой на сборы ему вручили приглашение на беседу в идеологический отдел ГлавПУРа. Евгений Александрович знал, что обычно члены СП проходят военную переподготовку в армейских газетах, которые (и это ему тоже было ведомо) имелись во множестве воинских соединений, разбросанных по всему необъятному пространству бывшего Союза. Последнее обстоятельство, согласитесь, давало политуправленцам широкие возможности для реванша: им всего-то оставалось найти «подходящее» местечко службы для автора «крамольной» песни. Однако Евтушенко предвидел подобный расклад, а потому решил действовать по принципу Братца Кролика из «Сказок дядюшки Римуса», который, попав Лису в лапы, попросил хищника делать с ним все что угодно, только не бросать его в ракитовый куст. На вопрос, где бы он хотел служить, Евгений Александрович с «искренним» прямодушием заявил: «Где угодно, лишь бы не в Грузии!» «Дело в том, – пояснил поэт, – что мое отношение к Сталину, мои стихи о нем там воспринимаются неоднозначно, сами понимаете…» Этого оказалось вполне достаточно, чтобы его тут же направили в Закавказский военный округ. А «братцу» Евтушенко того и надо было.
Редактор армейской газеты полковник Головастиков встретил новобранца согласно уставу, но не воинскому, а душевному. Он знал и любил стихи Евгения Евтушенко, смотрел на своего подопечного почти с восторгом. Первое, что сделал, – повез поэта на Пушкинский перевал (там Евтушенко написал поэму). Затем были многочисленные поездки по гарнизонам, чтение стихов перед личным составом, причем порой в неординарной обстановке. Так, в газете был напечатан снимок, на котором Евгений Александрович, стоя на башне Т-34, читал стихи в танкистском шлеме. Текстовка весьма примечательная, в духе того времени: «Стихи Евгения Евтушенко так же точно поражают цели, как снаряды наших танков!»
Казалось бы, интерес к обычной армейской газете должен был ограничиться рамками округа, однако ее с пристрастным любопытством читали и московские партийные функционеры. В частности, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов. На очередном комсомольском пленуме в русле антиевтушенковской кампании, развернувшейся на страницах центральной прессы (статья «Куда ведет хлестаковщина» и другие), он гипотетически заявил: «Если наступит война, то неизвестно, в какую сторону повернут те танки, с башен которых читал свои стихи Евтушенко!»
После фарисейского выступления главного комсомольца страны Евтушенко с присущей ему моментальной творческой реакцией на события сочинил ставшее знаменитым «Письмо Есенину»:
…Когда румяный комсомольский
вождь
на нас, поэтов, кулаком грохочет,
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить свое подобье хочет…
Его слова, Есенин, не страшны.
Но тяжко быть от этого
веселым…
И мне не хочется, поверь,
задрав штаны,
бежать вослед за этим
комсомолом…
А тем временем замечательный полковник Головастиков гнул свою «генеральную линию». Заручившись поддержкой тамошних военачальников, он представил рядового Евтушенко к досрочному офицерскому званию, искренне полагая, что поэт такого ранга просто обязан носить «звездные» погоны. Увы, его в чем-то романтический порыв вызвал лишь бурю негодования в столице и негативно сказался на воинской карьере самого полковника.
А Евгений Александрович так и остался рядовым, единственным во всем Союзе писателей. Чем, впрочем, искренне гордился: «У меня никогда не было генеральских амбиций, в том числе и в литературе».
Виктор ЧУДИН
Справка
Виктор Андреевич Чудин – выпускник Литературного института имени А.М. Горького (1976 год, семинар Льва Ошанина). Участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве. Автор более двадцати книг стихов, прозы, публицистики, художественных переводов, а также пяти оригинальных пьес и многих инсценировок. В 1981 году был принят в Союз писателей СССР. Член Союза писателей, Союза театральных деятелей и Союза журналистов России.
Комментарии