Страсти по Островскому

Честно признаюсь, не люблю ТЮЗ. И вообще – давно и непоправимо не люблю детские театры. По-видимому, стойкую неприязнь, а затем полное отторжение спровоцировали те несколько спектаклей, на которые я, как и все озабоченные приобщением к культуре родители, водила своих детей, когда они были в дошкольном и младшем школьном возрасте. Не столько сами пьесы, сколько откровенная халтура актеров, их плохо скрываемое презрение к публике вызвали во мне органическое отвращение. Не думайте, что я сноб, ни в коей мере – просто с юности люблю настоящий театр, ценю хорошую игру актеров, а не площадные зрелища, которыми сегодня без устали снабжают провинцию. Неудивительно, что когда для освещения работы 4-го Всероссийского фестиваля «Колесо», проходившего в нашем городе, мне предстояло посетить несколько спектаклей Театра юного зрителя, я заранее себя жалела, ожидая увидеть все что угодно, кроме искусства.

Нежелание идти было таким сильным, что на спектакль я попала с пятнадцатиминутным  опозданием. На сцене шла «Гроза». Нет, до самой грозы было еще далеко – в зрительный зал я попала в начале первого действия, во время диалога Кулигина с Борисом Григорьевичем. Заранее скучая и приготовившись терпеть («работа есть работа»), я стала смотреть на сцену. Декорации были исполнены в необычном, так сказать авангардном стиле. На нескольких поперечных  ярусах развешено было нечеловеческих размеров белое белье – простыни, рубахи, штаны, причем висели они так плотно, почти без просветов, что создавалось впечатление глухих стен или заборов. Но я недолго анализировала декор – меня отвлек монолог Бориса.

Герой, которого мы со школьной скамьи привыкли воспринимать слабым и никчемным человеком, обращал на себя внимание своей необыкновенной красотой и искренностью. Я видела скорее Ромео, страстно влюбленного, удивительно трогательного и, конечно же, вызывающего безоговорочную зрительскую симпатию. Было сразу же понятно, что не полюбить его Катерина не сможет, устоять перед такой искренностью и обаянием не сумеет. Человек из другого мира, с другим воспитанием, Борис в исполнении выпускника ГИТИСа Михаила Инчина выделялся из общей калиновской массы, что подчеркивалось даже сценическим костюмом – одежда его была скорее современной: брюки, рубашка, свободный вязаный жакет, необычайно к нему идущий. В то время как все герои «темного царства» облачены в одинаковые по стилистике и цвету костюмы – белые стеганые ватные халаты, призванные, скорее всего, подчеркнуть азиатскую сущность здешней деспотии.

Даже Кулигин, по-европейски ориентированный на просвещение и прогресс, одеждой не отличался от своих земляков.  В нелепой шляпе и помятом неказистом пиджаке, он, живой, простой, бесхитростный, показался мне давно знакомым: я много встречала таких, совсем не пекущихся о внешней респектабельности  талантливых и неутомимых самоучек, одержимых жаждой совершенствования и преобразования. Кулигин произносил давно и хорошо знакомые мне реплики, только почему-то у меня не проходило ощущение, что я их слышу впервые. «Чудеса», – подумала я и стала  смотреть на сцену с все возрастающим интересом и удивлением.

А удивляться, по правде говоря, было чему. Из церкви – то есть с самого верхнего яруса, вознесенного над сценой на значительное расстояние, стали выходить горожане. Они двигались не обычно, а словно в замедленном темпе, в это же время раскатистым эхо раздавались реплики Феклуши (ее, к моему удивлению, играла молодая актриса). Красивым звонким голосом она прославляла щедроты Марфы Игнатьевны Кабановой и ее семейства.

Вслед за тем на верхнем ярусе появилась и сама Кабаниха. О том, что это она, я догадалась только по тому, что знаю пьесу. На самом деле узнать героиню было невозможно. Даже внешне она отличалась от того отвердевшего, железобетонного образа, к которому мы привыкли со школы. По лестнице спускалась красивая, ухоженная, отнюдь не провинциальная, хотя и несколько пожившая дама. Она больше напоминала чеховскую Раневскую, чем кого бы то ни было из персонажей Островского. Когда она заговорила красивым бархатным голосом, стало очевидно, что набившие оскомину монологи в ее устах приобретают совершенно иной смысл. Это была другая Кабаниха, новая, неизвестная, женственная и  обаятельная. Перед нами возникла примадонна, наслаждающаяся своею властью над людьми. Вкрадчивые кошачьи интонации, милые жесты избалованного вниманием ребенка… Скажу честно, всякий раз, когда Марфа Игнатьевна (ее даже и Кабанихой язык назвать не повернется) появлялась на сцене, от нее трудно было оторвать взгляд. Она выглядела живой, неоднозначной и…очень современной. Я много встречала дам, на нее похожих, особенно среди чиновниц и начальниц. Та же уверенность в собственной непогрешимости, та же величественность и стать, то же упоение властью и то же – в исключительных случаях (когда жертва готовится уйти) – обаяние и кокетство.

Неожиданное прочтение хрестоматийного образа показалось мне и удивительным, и интересным. Режиссер создал такую героиню, в которой даже самый проницательный человек не посмел бы заподозрить тирана. Но она, по-видимому, и не была тираном. Она просто четко вела свою собственную игру, верила в свой собственный порядок и доступными ей средствами (а арсенал таковых у Марфы Игнатьевны в исполнении заслуженной артистки России Людмилы Павловской был удивительно разнообразным) заставляла окружающих ему соответствовать. Только дети, Тихон и Варвара, знали железную хватку своей матери и готовы были согласиться со всем, лишь бы не попасть в липкую, удушающую паутину ее «любви» и заботы.

Должна сказать, что образы Тихона и Варвары тоже заметно отличались от хрестоматийных. Это были не застывшие маски, написанные одной краской, а живые люди, такие, которых среди нас множество. Поразил Тихон (его играл Олег Шапков)  –  энергичный, обаятельный, по-своему любящий и страдающий – словом, самый настоящий. И его реплики звучали неожиданно ярко, приобретали другое звучание. Сочный голос, яркая мимика, жувиальность в каждом жесте и движении – он отнюдь не тихоня и не мямля. Слабость у него глубоко внутри – он с детства боится матери, привык ей во всем подчиняться. А разве у нас не много таких мужчин? Имя им легион…

И Варвару мы увидели гораздо более лиричной, чем можно было ожидать. Перед нами предстала внимательная, чуткая, женственная натура. Даже в откровенной сцене с Ванькой Кудряшом, которая должна была, по мысли режиссера, контрастировать с целомудренным объяснением Катерины и Бориса, Варвара не выглядела вульгарной, скорее уставшей от своего недогадливого, недалекого ухажера. Интересно, что молодые зрители, как девушки, так и юноши, с которыми я поговорила после спектакля, чтобы  сравнить их впечатления со своими, признались, что больше всего в постановке им понравилась и запомнилась именно Варвара. Это неслучайно: в игре актрисы (а это была Анастасия Ковалив) отчетливо  прочитывалась тоска по идеалу, жажда настоящей любви. А разве не похожи на нее современные девушки, вынужденные за неимением достойных мужчин вступать в отношения с сомнительными кавалерами? Ведь зов плоти многие из них слышат гораздо раньше, чем начинают чувствовать томление Духа – это горькая правда нашего времени, и «Гроза» Островского в прочтении нижегородского режиссера Владимира Золотаря – об этом тоже.

Чем дальше разворачивалось действие, тем больше я проникалась симпатией к режиссеру. Несмотря на очевидные промахи в использовании театральных штампов, несмотря на  ничем не объяснимую затянутость некоторых мизансцен, его прочтение классики вызывало уважение. Потому что за всем этим слышался очень серьезный разговор о том, как страшно жить во лжи, как тяжел грех и насколько непереносима двойная мораль. И о любви тоже было сказано очень серьезно. Поэтому и зрители смотрели внимательно, и актеры играли ярко и проникновенно.

Я намеренно оттягиваю разговор о главном образе «Грозы». Наталья Макарова, приехавшая в наш ТЮЗ из Алтайского театра драмы имени Василия Шукшина и успевшая получить несколько престижных театральных премий за талантливо сыгранные роли, и здесь играла очень талантливо и ярко, но…совершенно не то, что вкладывал в образ сам Островский. И выглядела героиня совсем не так, как может выглядеть искренне верующая молодая женщина, воспитанная в ласке доброй и любящей матушкой. Если худобу и угловатость Катерины зритель еще готов был как-то с натяжкой принять, то резкие движения, надрывный голос и общая экзальтация, свойственные людям с раздвоенной, надломленной психикой, дезориентировали публику, вводили ее в понятное смущение. Еще труднее было принять ее короткую \”тифозную\” стрижку. Катерина производила впечатление нервно больной, она была больше похожа на современную наркоманку, чем на женщину, с детства привыкшую к молитвам и житиям святых.

И все-таки «Гроза» – несомненная удача театра. Уже в начале второго акта стало очевидно, что такое глубокое проживание ролей не может не вызвать у публики ответного отклика. Из зрительного зала пошла «встречная волна», и не почувствовать ее было невозможно. Было приятно видеть, что зрители, в том числе молодые, не избалованные качественными театральными и телевизионными «продуктами», все еще не утратили способность откликаться на настоящее. Несмотря на то что спектакль в целом непростой, заставляющий думать, после  первого действия, которое длилось полтора часа (и вполне можно было предположить, что ползала уйдет), все остались и очень внимательно – тихо и напряженно, не хрустя бумажками, не разговаривая, выключив телефоны, – досмотрели до конца. Признаюсь, такого в нашем ТЮЗе я не  видела никогда, так что режиссера и всю труппу можно поздравить с победой. Потому что зрителю есть над чем поразмышлять, есть о чем поговорить. Уверена, что кого-то увиденное на сцене побудит внимательно перечитать пьесу, кто-то, возможно, только после посещения спектакля захочет взять в руки и впервые прочесть классическое произведение. Не для учителя. Для себя самого.

Фото с сайта www.nnews.nnov.ru