Собирая металлолом, он угодил в тюрьму

Вечером Ярославль очень напоминает трехэтажные улочки Замоскворечья. Для себя я сделала открытие – оказывается, в этом городе тоже есть Красная площадь. Я возвращалась домой, в Москву. Впереди – пять часов езды на автобусе. В кармане тихо позвякивал крошечный глиняный колокольчик. Хотелось думать о Джоне Григорьевиче и его музее. Но мое молчаливое восхищение было нарушено. “Проклятые жиды! Это они во всем виноваты. Распродали страну, сволочи!” – говорил один попутчик, и второй в угоду первому откликался посредственным, хриплым матом. В этот момент мне вдруг захотелось услышать “Элегию” Массне из старого патефона…

В детстве марки, календарики, наклейки, монеты и прочие безделушки как-то неизбежно становятся предметом нашего рассеянного внимания. Мы старательно захламляем наши полочки и шкафчики, проводим не один час в разглядывании собственных коллекций и думаем, что все это добро когда-нибудь кому-нибудь пригодится. Но однажды в нашем лексиконе появляется слово “хлам”, а хламу место на свалке. Так с первыми шагами взросления проходят детские увлечения. Коллекционировать все подряд могут позволить себе только дети.

Но есть среди нас странные люди, которые всю свою жизнь превращают в собирательство. Вот один из них. Джон Григорьевич Мостославский, известный артист оригинального жанра – иллюзионист и психоэкспериментатор, стал первым в России владельцем частного музея “Музыка и время”. Открылся он пять лет назад в самой древней и красивой части Ярославля, и с тех пор жители города называют его домиком счастья. Здесь в двух комнатах – на первом этаже и в подвале – Мостославский разместил свою коллекцию колокольчиков, в окружении которых покоится множество старинных вещей: часы, музыкальные инструменты, стулья, кресла, зеркала, патефоны и граммофоны. Экспозиция превратилась в интерьер старинной квартиры, находясь в котором тут же хочется нарядиться в платья эпохи последней русской императрицы Александры.

Музей… нет, это, пожалуй, даже не музей. Здесь все звенит, двигается, тикает, поет, играет и живет своей жизнью. Можно подумать, что вы попали в обитель старого часовщика, или шарманщика, или музыканта. Или вы – герой сказки “Аленький цветочек” и находитесь в волшебном доме, где все можно трогать, но где невидимый хозяин всегда рядом. Между прочим, это почти правда, ведь Джон Григорьевич – гипнотизер и фокусник и запросто внушит вам, что он невидимый. А если, не дай Бог, разозлите, превратит в дерево.

Началось все с маленького бронзового колокольчика, который…

– Выпросил, да, выпросил у одной бабушки в подарок матери. Мне было 9 лет. Я сделал старушке двадцать примусных иголок – раньше к примусам нужны были иголочки, а их не выпускали, – и за это она подарила мне мой первый колокольчик.

Маленький Джон – ничего общего с Робином Гудом он не имеет – родился на берегу Амура, в Благовещенске, в семье потомственного фокусника. Теперь ходят слухи, что в девять лет он убежал из дому, чтобы таскать чемодан за Вольфом Мессингом, но это всего лишь красивая легенда. На самом деле все было гораздо прозаичнее. Джон действительно два года гастролировал с Мессингом, но с разрешения матери. Кстати, имя Джон – не псевдоним. Просто актерам всегда давали звучные имена, дабы они не придумывали потом себе прозвища. Дорого же обошлась моему герою эта звучность!

– Однажды меня вызвали на совет дружины и сказали: “Этот мальчик с именем Джон – пережиток капитализма. Все пионеры для Родины собирают металлолом, макулатуру, а он собирает металлолом в виде колокольцев, но все это прячет. И мы ни разу не видели его колокольца у нас в металлоломе”. Так меня исключили из пионеров. В одно время я даже хотел утопиться. Но мать успокоила, сказала: “Самое страшное, если не примут в комсомол, а значит, и в партию. Что ж, будешь как твой отец – беспартийный”. Теперь и партии той, единой, уже нет, а колокольца я продолжаю собирать.

Мостославский влюбился в колокола девятилетним мальчиком, и вот уже 40 лет они не отпускают его от себя.

– Я стал интересоваться, почему они так широко используются – на церквах, пожарных вышках… У вас случайно на микроволновке не стоит колокольчик? Нет? А зря. Раньше у каждой хорошей хозяйки справа от печи стоял колокольчик. Он приносит в дом добро, благополучие, достаток, хранит от пожара, болезней, воров, звон его изгоняет злых духов и даже клопов, тараканов и мышей. Вы где-нибудь видели, чтобы в церквах водились тараканы?

Сегодня в коллекции Мостославского более полумиллиона всяких колокольчиков: больших и маленьких, бронзовых и деревянных. Есть поддужные, подпружные, настольные, дверные, рыбацкие, колокольные, бубенцы – видимо-невидимо. Среди них встречаются колокола, видевшие Россию еще до наполеоновского нашествия. На Руси они были самыми желанными подарками. По “юбочке” пускали дарственные надписи: “на счастье”, “кого люблю – тому дарю”, “купи, барин, не скупись, со мной езди, веселись”, “купи меня, я увеселю тебя”.

– Все, что вы сегодня здесь видите, собирать запрещалось. Эх, черные дни моей жизни… Рассказать о том, как меня сажали в 60-х? Да не хочется и вспоминать. Ну отбирали, сажали, выпускали, вновь сажали – обычное дело. Тогда если человек занимался антиквариатом, он, по определению, считался потенциальным преступником. В уголовном розыске Ярославля велся журнал, где даже была строчка “Джон Мостославский, артист по профессии, иллюзионист, опасен, склонен к приобретению антиквариата”.

Джон Мостославский хмурит брови и жмурится при одном только упоминании о том тяжелом и бессмысленном отрезке своей жизни. Да, пожалуй, трудно представить за решеткой этого маленького, веселого человека в пестрой жилетке. Как я ни старалась мысленно вырвать его из изящной обстановки клавесинов и музыкальных шкатулок, ничего не получалось.

– Когда к власти пришел Горбачев, я наконец почувствовал, что могу показать людям эту коллекцию. То был настоящий переворот в моей жизни. Я с облегчением почувствовал, что могу все это обнародовать, что никто не будет преследовать. А потом меня поддержал Департамент культуры города, даже предлагали залы в государственных музеях, но я сказал – только частный. И губернатор области, и мэр города, спасибо, помогают. Наверное, уже поняли, что я совсем не опасен, а даже наоборот.

Над головой коллекционера забили часы.

– Знаете, чьи они? – мгновенно переменил он тему. – Их стрелок касался Антон Павлович Чехов, потом подарил часы своему брату, который долгое время жил в Угличе. Брат эмигрировал за границу, а часы остались в России. У меня тут много занятных вещиц со своей историей. Вот гляньте, эти часы когда-то украшали стол поэта Максима Богдановича. После его смерти – так случается, что родственники с удовольствием прощаются с любимыми вещами умерших, – его тетка предложила их моему часовщику. А эти, с Фемидой, когда-то принадлежали губернскому прокурору.

Все часы в этом чудо-домике работают и специально заведены на разное время, чтобы посетитель мог в течение всего своего пребывания в музее наслаждаться их непохожим один на другой боем. Разное время, разные звуки. Создается впечатление, что находишься во всем прошлом одновременно: и в 14-м, и в 99-м, тут у тебя полночь, а тут – пора пить утренний кофе. Странное ощущение.

– Я такой человек, что всегда находился в поиске своего счастья, не сидел на месте, путешествовал… Да и как иначе? Гастроли! Одновременно я пополнял коллекцию. Вы видите здесь не только колокола и часы. Здесь вещи, собранные со всей Ярославской губернии. Взгляните: эту статуэтку, – показывает на огромного, бронзового зубра, – отловили в Рыбинском водохранилище, за ногу ребята поймали. Один из них, студент педуниверситета, сказал: “Я знаю одного ненормального, он железо покупает”. Многие бабушки, не получая пенсию, продают всякие старинные предметы. Хорошо, что они несут их мне, а не перекупщикам… Что такое? – хозяин встрепенулся. – Свадьба?!

Молодожены – самые частые гости Джона Григорьевича. Вот и теперь нашу беседу прервала очередная счастливая парочка. В Ярославле с открытием музея появилась свадебная традиция: приезжать сюда после регистрации. Молодые фотографируются, пьют шампанское, загадывают желание и, чтобы оно обязательно сбылось, звонят в колокольчики. Невесте вручается во временное пользование хомут, она торжественно надевает его на жениха, тем самым оправдывая простонародное “охомутала”.

Для современного человека прикоснуться (в буквальном смысле) к коллекции Мостославского – все равно что съездить в экзотическое путешествие. Эта ожившая старина не дает покоя и иностранцам. А дети в музее чувствуют себя, как дома, ведь все разрешают пощупать, повертеть. Даже граммофон и тот работает как новенький. Он был найден в сельском клубе. Джон как-то после представления зашел в комнату киномеханика и обратил внимание на красивую “урну”. Это была труба от граммофона. Подставка служила сиденьем кассиру. Джон забрал его, отреставрировал, и теперь люди не просто смотрят, они слушают.

– У меня более 15 тысяч граммофонных и патефонных записей, – указывает на огромные стеллажи с пластинками. – Чего желаете? Есть “прижизненные” Ленин, Сталин, Молотов, Троцкий. А хотите классика: Шаляпин, Собинов, Вертинский, Карузо. Есть духовная музыка в исполнении хора Исаакиевского собора… Или повеселее – танго, чарльстон, фокстрот, вальс?

Я выбрала “У самовара я и моя Маша”. Смотрела на эту “допотопную” конструкцию, как на чудо света.

– Однажды пришел ко мне Кобзон, – продолжал Мостославский. – Поставил я вот так же пластинку, а он спрашивает: “Кто это поет?”. “Да это ты же и поешь!” – отвечаю. А он: “Не может быть, как давно это было! Где ты их взял?” А я их в уцененке по 10 копеек покупал. Вот оно как. А жена утверждает, что я от рождения дурак.

Джон Григорьевич живет там же, где и его коллекция. Правда, у него есть еще два особнячка – еще один музей и усадьба за городом. (Просто вижу, как скривились бы сейчас те мои попутчики из автобуса: “Частный собственник. Жид проклятый!”) Мостославский часто остается здесь допоздна: многое приходится реставрировать, восстанавливать. Уже, правда, все сам не успевает, хозяйство большое, зато помогают сыновья. Средний сын сейчас на гастролях в Швейцарии, он тоже иллюзионист. Что поделаешь, династия – выбирать не приходится.

– Представляю себе музей лет через восемьдесят. Может быть, появятся коллекции пластиковых бутылок из-под кока-колы или жестяных банок из-под пива, – фантазирует фокусник. – Кстати, я открыл второй музей – “Музей одной картины”. Предполагаю устраивать там выставки других частных коллекций. Кто знает, может быть, ваш ровесник через полвека выставит там свою коллекцию пейджеров.

Но если без шуток, меня лично забеспокоила судьба музея “Музыка и время”. Ведь частный музей существует, пока есть человек, который им занимается, и вещи порой переживают своих хозяев… Неужели весь этот труд пропадет?

– Я думаю, что музеи вечны. Если не будет землетрясений, войны, апокалипсиса… магазины разрушатся, рестораны разрушатся, а музеи должны стоять. Кто бы ни пришел к власти – коммунисты или черти! Пусть разрушают, пусть национализируют, все равно историю и память всю не уничтожишь. У меня там есть, кстати, интересный манифест, изданный Лениным в 1918 году, где он говорит, что все, что оставили богатые люди, надо сохранить. Сейчас коммунистов, если хотите, в народе не боятся. Больше боятся демократов, им надо срочно выплачивать зарплату музейщикам, учителям, врачам, если они вообще хотят получить дополнительные голоса на выборах… Я, признаться, на выборы принципиально не хожу, не беру на себя грех.

Наша беседа подходила к концу, а я еще не задала самого простого, хрестоматийного вопроса.

– Так как же вы попали в Ярославль?

– А как вы попали в Москву?

– Ну я-то там родилась…

– А я актер. О-очень много ездил. После армии мне было предложено работать в Ярославской областной филармонии. Раньше все артисты были приписаны к каким-то филармониям. Теперь многие стремятся в Москву, потому что там тусовка, там легче засветиться. а я не тусовщик. Я живу здесь уже 35 лет. Несколько раз меня выдвигали на звание почетного гражданина, но не давали. У меня есть три крупных недостатка: я еврей, меня зовут Джон и я сидел.

Мария КОЗЛОВА