Слабоумие. Отрывок из повести

Михаил Земсков – прозаик, драматург. Родился в Алма-Ате в 1973 году. Окончил механико-математический факультет КазНУ, сценарно-киноведческий факультет ВГИКа (мастерская В.И.Ежова).Автор книг «Перигей» (Вагриус, 2008), «Сектант» (Эксмо, 2010), «Когда «Мерло» теряет вкус» (СаГа, 2013), многочисленных публикаций в казахстанских и зарубежных литературных журналах и сборниках.Лауреат «Русской премии-2005» за сборник повестей и рассказов «Алма-Атинские истории». Лауреат конкурса монопьес «Человек» (2007) за пьесу «О любви к Чайковскому». Член Союза писателей Москвы.Основатель и руководитель Открытой литературной школы Алма-Аты (действует с 2009 года по настоящее время).

Мы танцевали. Или обнимались, медленно перемещаясь в пространстве. Вечернего парка. Вечернего города. Между деревьев и кустов. Каждое из которых могло неожиданно сбросить листву, нарушить что-то во Вселенной или учинить еще неизвестно что.Если это все-таки был танец, то он был странным, одновременно похожим и не похожим на буто – медленным, полным внутренней эмоциональности и напряжения тел, но и в то же время гораздо более гармоничным. Мы начали его сразу, как только сошли с аллеи на газон.Пятый день нашего с Аидой знакомства. Перерыв в занятиях буто. Поэтому вечером мы в парке. Мой телефон отключен.Я останавливаю движение. Смотрю на лицо Аиды и хочу ее поцеловать. Но она, опустив голову, не позволяет.- Я хочу тебя. Поехали ко мне? – говорю я.- Это очень много сейчас.- В каком смысле?- Иногда мне кажется, что я не понимаю, зачем нужен секс. Он ведь так обесценивает, так загораживает собой все. Это все равно как если ты изучаешь роспись по телу, тонкие узоры и штрихи, и вдруг в этот момент на тело выливают банку с белой краской. Точно так же после секса исчезают все тонкости и нюансы. С некоторыми людьми мне достаточно одного пожатия руки, одного взгляда, чтобы наполниться ими и переживать их внутри снова и снова всю жизнь. Я не могу себе представить, что было бы, если я вдруг после этого позанималась с ними сексом. Это было бы разрушением всего.- А со мной? Чего тебе достаточно со мной?- Пока не знаю. Пока я многого с тобой не знаю. Я долго переживала наши касания руками и твое горло с душой. Может быть, мне их одних хватит на всю жизнь… Наше совместное буто… Чтобы пережить это, мне тоже понадобится очень много времени, невероятно много времени. Секс с тобой сейчас – это будет безумством. Это все разрушит, как в мясорубке, перемелет всю точность и тонкость переживаний. А точность и тонкость ощущений и переживаний – это то, что мне очень нужно как актрисе, и то, что я больше всего боюсь потерять.Не показывая разочарования, я погладил ее по плечу:- Я тоже долго переживал наши касания и наши танцы. Это было необыкновенно прекрасно. Но мне кажется, что секс и усиливает ощущения, делает их острее и глубже.Аида высвободилась из моих рук.- Солнце садится, – и пошла навстречу ему по поляне. – Хочу стать солнцеедкой. У меня есть знакомые – они питаются только солнцем. Смотри на него, – она обняла меня сзади и повернула прямо против теплых мягких лучей. – Чувствуешь, как от него идет прана?- Прана?- Энергия, которой заполнен этот мир. Солнце – один из основных источников праны для землян. Вечером она особенно густая и добрая. Ты это чувствуешь?- Да, что-то чувствую. А как эти твои знакомые солнцем питаются?- Обыкновенно – как у Чуковского, помнишь: «Крокодил-крокодил солнце в небе проглотил», – усмехнулась она. – Хочу так же. По-моему, это очень разумно и экологично. Не нужно тратить деньги на еду. Не нужно мыть посуду. Никаких отходов. И никаких голодающих Африки. Только крокодил тогда опередил свое время. Его не поняли, избили. Не помню уже кто – медведь, по-моему, его поломал и бока ему помял. Это консервативное монструальное общество никогда не принимало прогрессивных индивидуальностей, опережавших время. Не зря это был медведь – символ дремучести, лени и отсталости.- И России, – вставил я. – Нет, в самом деле, расскажи, мне интересно. Они ничего не едят, что ли? Только солнечную энергию?- Да, стоят перед солнцем и смотрят на него. Солнце активизирует у них работу эпифиза – железы, которая находится в мозгу и в которой, как до сих пор многие считают, находится душа. Под воздействием солнечных лучей эта железа начинает выделять какое-то особое вещество, которое питает и душу, и физическое тело человека, и еда ему больше не нужна.- По-моему, это бред. И долго они уже так, на одном солнце?- Один – три месяца, другой – год.- И до сих пор живы?- Я не знаю, кого называть живым. Многие из тех, которых принято называть мертвыми, мне кажутся живее, чем абсолютное большинство тех, которых принято называть живыми. По-моему, тебе хватит солнца. А то еще объешься, и будет расстройство эпифиза, – она прикрыла мои глаза руками.- Наступила темнота – не ходи за ворота. Детские стихи иногда экзистенциально жутки. Может, это специально – психологическая подготовка к экзистенциальному ужасу этой жизни?- Я думаю, ты преувеличиваешь ужас жизни. Точнее, концентрируешься только на темном. Но в ней ведь есть и много прекрасного.Обнявшись, мы шли к выходу из парка.- У нее был фотофильтр, который оставлял на изображении только черный цвет. Ты это хочешь сказать?- Хочу раскрасить этот фотофильтр во все цвета радуги. Но еще я хочу сказать, что темное в этой жизни – это повод стать сильнее, чтобы бороться с ним и победить. Например, меня неприятности обычно вдохновляют – для того чтобы собраться с силами, нарастить мышцы, дать ответный бой и победить. Я еще в школе сказал себе однажды: «Я всегда буду только победителем». И с тех пор моя стратегия – никогда не отступать. Точнее, делать только тактические отступления, чтобы набраться новых сил и снова вступить в бой и победить.- Это забавно, – усмехнулась она.- Что именно?- Это все… Нападения, отступления, стратегии, тактики… Столько суеты для такого короткого промежутка времени перед черной бездной вечности.- Каким бы коротким он ни был – это все, что у нас есть. И хотя бы на нем я хочу быть победителем, а не проигравшим.- Кто на улицу попал – заблудился и пропал.Из темного тихого парка, в котором можно было потрогать любое дерево и убедиться в его реальности, к шумному, залитому огнями фонарей, размытому и не поддающемуся осязанию проспекту.- Только раки пучеглазые по земле во мраке лазают. Да в овраге за горою волки бешеные воют, – Аида продолжала читать детские стишки.Я временно поменялся машиной с Андреем – своим институтским другом. Он ничего не понял (впрочем, я почти ничего и не объяснял), но, не скрывая радости, сел за руль моего «Lexus». Я сел за руль его «Daewoo»… Но зато теперь, когда мы с Аидой ехали по городу, она была спокойна. С улыбкой смотрела на меня, что-то говорила или слушала.Вдруг достала из своего рюкзачка стеклянную колбу, зажала ее в ладонях.- Что это? – спросил я. Колба оказалась запечатанной.- Пустота.- В смысле?- Вакуум. Один знакомый физик для меня сделал.- Зачем?- Средство первой психологической помощи. Она меня успокаивает.- Колба с вакуумом?- Пустота. Когда осознаешь рядом с собой абсолютную пустоту, это очень отрезвляет, и беспокойство исчезает.- Ты сейчас нервничаешь?- По-моему, да. Когда я рядом с тобой, у меня часто ощущение, как будто маленькие невидимые мышки покалывают меня мелкими иголочками.Я погладил ее по коленке:- Сколько я их сейчас раздавил?Она быстро глянула на меня и усмехнулась. Я вырулил к обочине и остановил машину. Сел вполоборота к Аиде, чтобы лучше ее видеть. Она тоже повернулась ко мне, продолжая держать в ладонях колбу. Мы оба замерли в таких позах и только смотрели друг другу в глаза. При этом во взглядах было столько всего, что мне казалось, дрожаще-сияющие радужные оболочки глаз Аиды сейчас либо взорвутся, либо выскочат из глазных яблок, оторвутся от нее и станут жить сами по себе. Наверное, что-то подобное она видела в моих глазах. Мы как будто целовались взглядами и обнимались душами. В тот момент мне казалось, что действительно не нужно никаких более грубых движений рук, ног, физических тел. Только оставаться как можно дольше в этом пространстве самых тонких ощущений, ничего не проговаривая и не делая.Мы просидели так довольно долго. Потом Аида тихо сказала:- Извини, мне нужно домой. Мама ждет меня. Нам сегодня нужно созвониться по скайпу с родственниками в Польше.- У вас там много родственников?- Нет, – сухо ответила она.Я завел машину, и мы поехали в сторону ее дома.- Хочу познакомиться с твоей мамой, – вдруг сказал я.- Зачем? – настороженно и неожиданно холодно спросила Аида.- Просто так…- В знакомстве с моей мамой нет ничего интересного. В детстве она побеждала во всех олимпиадах по математике, в которых участвовала, после чего стала всю свою жизнь представлять как бесконечную череду каких-то турниров. Хуже всего то, что она считает себя проигравшей все самые важные матчи.- У тебя сложные отношения со своей мамой?- Нет… У нее сложные отношения со мной. Я ее главный проигранный матч…Молча проехали три светофора.- А мои родители – простые советские люди, – сказал я. – Обыкновенные честные работяги, отдавшие всю жизнь государству, которое ничего не может дать им взамен, кроме нищей подачки, называемой пенсией.- Ты часто с ними разговариваешь?- Не так часто, как хотелось бы. Но раз в неделю созваниваемся. Они живут в Караганде.Молча проехали два светофора.- Ты обещал рассказать мне о своей избранности. Ты уже готов к этому?- Пока нет, – улыбнулся я. – Если честно, я не верю в гениев. Верю в труд. Если усердно работать, то обязательно чего-нибудь добьешься. Вот и все. Поэтому, когда ты мне сказала об избранности, это было чем-то новым для меня, я никогда об этом не думал. Но сейчас на буто я начинаю чувствовать некоторые необычные вещи о себе. Так что, возможно, через несколько дней я буду готов к тому, чтобы рассказать тебе, какой я гений.- Гениальность и избранность – разные вещи. Ты сам решаешь, что ты гений, но избирает тебя Вселенная. При этом одно без другого работает плохо.- Откуда ты все это знаешь?- От Вселенной.- Ты тоже избранная?- Нет, у меня с ней более сложные взаимоотношения.Подъехали к ее дому, остановились на парковке во дворе.- Зачем я тебе? – спросила, словно всхлипнула.- Ну… Не задавайся такими вопросами, малыш. Сейчас мне трудно представить, как я мог существовать без тебя.Аида грустно улыбнулась.- Слова такие странные… Никогда не сможешь сказать больше, чем слова. Но их так мало в этом мире. Это ужасно. И еще ужаснее понимать, что человек напротив тоже никогда не сможет сказать больше, чем это малое количество слов, и ужасно ощущать эту инвалидность.- Что с тобой? Что ты имеешь в виду? – я погладил ее по щеке.- Ты только не обижайся. Это не о тебе, а о словах. С ними я такая же инвалидка, и часто кажется, что лучше без них…- А зачем я тебе?Она посмотрела на меня и не ответила.Мы вышли из машины, обнялись.- Мне нужно идти… Пока… – оттолкнулась от меня, привычным прощальным движением ткнулась носом в грудь – клюнула, потом вдруг в быстром порыве поцеловала меня в губы и тут же отпрянула. – Сейчас мыши заколют меня до смерти… До завтра… Я пока не знаю, зачем ты нужен мне, но знаю, зачем я нужна тебе.Она отошла на шаг, продолжая держать меня за руку.- Зачем?- Быть фокусирующим ретранслятором Вселенной, направленным на тебя.- Что ты имеешь в виду?Она улыбнулась.- Вселенная – это безграничный океан любви, а мы только фокусирующие передатчики-ретрансляторы. Сейчас случилось так, что Вселенная через меня транслирует на тебя много любви. Надеюсь, ты получаешь все, что я должна переслать, – она еще раз быстро поцеловала меня и снова отпрянула. – Быть ретранслятором, когда через тебя проходит вся вселенская любовь, – это необыкновенно… До завтра…Развернулась и быстро зашагала к подъезду. Я наблюдал за ее удаляющейся фигуркой, ожидая, что она обернется, но она не обернулась. Скрылась в подъезде, потом мелькнула в окнах лестничных пролетов.Сев в машину, я достал телефон, который бросил в бардачок, перед тем как пойти с Аидой в парк. И только включил его, моргнул значок новой эсэмэски (архив показывал еще несколько пропущенных за вечер звонков и эсэмэсок). Я быстро вошел в меню, ожидая увидеть сообщение от Аиды. Но сообщение было от Лии: «Привет! Как дела? Соскучилась. Увидимся завтра?»Я бросил телефон на соседнее сиденье, завел машину и поехал домой.