Сквер на Петроградской… Ожерелье из осколков памяти

Что и говорить, с возрастом мы становимся терпимее и мягче, сказывается житейский опыт. И неудивительно, что нас порой мало интересует день завтрашний, который навевает мысли грустного свойства. Наоборот, мы постоянно ощущаем потребность отмотать катушку жизненной черно-белой пленки назад, словно магнитом нас тянет обратно в страну детства.

Я уже много лет живу в Западной Европе и всякий раз, когда приезжаю по делам или так просто в Санкт-Петербург, обязательно оказываюсь на Петроградской стороне и, шлифуя подошвами асфальт, шляюсь без дела по Большому проспекту, ставшему мне до боли родным и близким. Здесь прошло мое послевоенное детство, скоростной ракетой пролетели школьные годы, тут я впервые перешагнул турникет заводской проходной и был чрезвычайно горд причастностью к ленинградскому рабочему классу. С Петроградской стороной у меня связано все: и мрачный двор-колодец, в котором я жил и куда солнечные лучи почти не спускались, и детский сад, что прилепился в нескольких шагах на углу соседней улицы. Да и школа находилась в двух кварталах от дома и намертво запала в душу. Все ее коридоры были пропитаны духом поэзии Александра Сергеевича Пушкина. Именно сюда, на угол Каменноостровского проспекта и улицы Скороходова, в сороковых годах девятнадцатого века был переведен из Царского Села Александровский императорский лицей. Может быть, это звучит банально, но двор и школа – самые теплые впечатления моего хмурого детства… Почему хмурого? Вы об этом скоро узнаете.Я очень хорошо запомнил это теплое солнечное сентябрьское утро тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Сам от горшка два вершка, как говорится, метр с чубом, одетый в новый синий костюмчик, я прижимал к груди большущий букет пестрых георгинов. Рядом стояла сияющая мама и добрым взглядом подбадривала меня. Я оказался в шеренге таких же семилетних сорванцов у гранитного величественного памятника Пушкину и видел лучистые глаза молодой девушки. Ее русые волосы, собранные сзади в пучок, придавали ей внешне строгий вид, однако щеки горели от волнения и отливали румянцем. Она, видимо, нервничала и постоянно теребила в ладонях газовый шарфик. Это была моя первая учительница Антонина Федоровна Владимирова. Именно о ней я поведу этот рассказ.Забегая вперед, скажу, что в моей довольно насыщенной сложными коллизиями жизни было много учителей. Так сложились обстоятельства, что я часто менял школы, тому были объективные причины. Но не в этом суть. Просто эта с виду неприметная девчонка, зеленая выпускница педагогического училища, оставила в моем сердце наиболее добрый и памятный след.Школа, в которую меня привела мама, называлась мужской. Девочки в то время учились отдельно. Нас, мальчиков, было больше тридцати, и все мы были разными. Я учился ровно, без срывов и был стабильным хорошистом.В начале октября, помню, был урок арифметики. Учительница вызвала меня к доске решать задачу на пресловутые трубы в бассейне типа: в одну вода втекает, в другую – вытекает. По большому счету ничего мудреного, однако с решением задачи я не справился.- Плохо! – резюмировала Антонина Федоровна и вкатила мне в классный журнал жирную двойку.Чего-чего, а такого «вероломства» от классной дамы я не ожидал, полагая, что индульгенцию я получил минимум до конца четверти. Как-никак я сирота, а сирот принято жалеть и прощать. Такие я делал тогда наивные умозаключения…Зазвенел звонок на перемену, все ребята попрыгали с мест, а меня учительница упреждающим строгим взглядом попросила задержаться в классе:- Я очень хорошо понимаю твое горе, Борис! Однако ты мужчина, будущий воин. Тебе не пристало раскисать. Ты очень способный ученик, и получать даже тройки тебе не годится. Учеба – это такая же работа. И никакие обстоятельства, даже такие непоправимые, не должны выбивать из седла. Я знаю твои возможности, поэтому скидок не жди. Да, не всем в жизни пригодятся точные науки. Тебе очень легко дается русский язык, и, скорее всего, ты станешь гуманитарием. Запомни, ты не ущербен, понял?Учительница потерла пальцем подбородок и закончила:- Все, свободен!Я уже смиренно готов был покинуть классную комнату, как спокойно-бархатный голос Антонины Федоровны вновь меня остановил:- У меня есть два билета в Дом кино на просмотр нового фильма. Сходи, дружочек, вместе с сестрой, потом расскажешь.В пятом классе мы уже начали заниматься по кабинетной системе, а Антонина Федоровна приняла новую группу первоклашек. Первое время мы изредка встречались и кивали друг другу в школьных коридорах, а потом я сильно заболел, и отец перевел меня в санаторно-лесную школу до полного выздоровления…После этого, я уже говорил, у меня было довольно много учителей. Все они более или менее формально выполняли свои обязанности, несли свой просветительский крест, но не было у них, а может быть, я не заметил той живой искорки материнского тепла, которую я обнаружил у своей первой учительницы. Наверное, это и есть призвание…Сколько раз в жизни я вспоминал этот чудесный скверик с подстриженными зелеными газонами, скамеечки под раскидистыми кронами тополей, утонувшее в зелени приземистое здание нашей школы (теперь здесь расположен технический лицей), своих однокашников и ту скромную девушку со строгим внешне взглядом, что дарила нам, желторотикам, свои педагогические знания и любовь.И где бы я ни был, а мотало меня по жизни богато, я мысленно крутил телефонный диск и воображал беседу с Антониной Федоровной.В один из своих приездов в Санкт-Петербург по писательским делам я нашел в компьютерной базе данных несколько предполагаемых адресов первой учительницы. Ничего странного. Фамилия весьма распространенная. Только девичья ли? Я так ничего и не знал о личной жизни учительницы. А может быть, она создала семью и сменила фамилию? Тем не менее передо мной был список из четырех человек разных возрастов. Наиболее вероятным был адресат 1930 года рождения. С волнением и душевным трепетом я звоню по указанному номеру телефона. И о счастье! Интуиция меня не подвела. На другом конце провода слышу женский голос. Объясняю цель звонка, представляюсь бывшим учеником. В трубке – пауза:- Извините меня ради бога! – голос женщины чуть заметно дрожал. – Мамы больше нет…Летом этого года я снова оказался в Питере. На этот раз я твердо решил посетить последнее пристанище моей первой учительницы. И вот я на одном из городских кладбищ. Повсюду тихо шелестят деревья. Нахожу скромный памятник со знакомой фамилией и кладу на цветник букет белых гладиолусов.Простите меня великодушно, Антонина Федоровна! И спасибо вам большое за все!Кельн – Санкт-Петербург