Русофобство или пророчество? Кино как повод для полемики

Похоже, за прошедшие десятилетия отсутствия российского кино выросли целые поколения людей, не способных его не то что понимать, но и воспринимать не только как развлекуху. Практически полностью исчез кинематограф, поднимающий глобальные темы, способный к глубине их осмысления, к психологической точности образов, к убедительности сюжетных коллизий. И способность эта до того утрачена, что, кажется, даже актерская и режиссерская школа, которой мы по праву гордились, тихо умирает вместе с ее великими представителями. На мысль эту меня натолкнула полемика об одном из самых значительных кинематографических событий последних лет – фильме «Жила-была одна баба…» горячо любимого мною Андрея Смирнова. Развернулась она в Интернете, потому что это практически единственное ныне свободное пространство, где есть место некоммерческому искусству.

Спровоцировавший обсуждение блогер, определяя «первую часть «Бабы» как угарно-развратную, а вторую – кроваво-большевистскую, но тоже угарно-развратную», признается, что не может различить «персонажей мужского пола, что уже к середине фильма совсем потерял нить повествования в плане опознания персонажей».В скобках замечу, что играют в фильме не только молодые актеры, имена которых не на слуху, как, к примеру, Владислав Абашин или Алексей Шевенков, но и целый ряд хорошо известных актеров. К примеру, Роман Мадянов, создавший здесь одну из самых крупных и серьезных своих работ; необычайно убедительный во всей противоречивой полноте и емкости характера своего деревенского попа Всеволод Шиловский; мелькающий чуть ли не во всех боевиках Максим Аверин, оказавшийся способным к тонкому лиризму, или Алексей Серебряков, на редкость простой и естественный во всей сложности своего прошедшего сквозь тернии войны героя. В эпизоде можно увидеть и Юрия Шевчука, человека уж точно узнаваемого.Заодно скажу и о женских ролях – Варваре, которую с удивительной органичностью исполняет дебютантка Дарья Екамасова, разбитной красавице Паньке – Агриппине Стекловой, о Феклуше в исполнении Евдокии Германовой, поражающей сверхъестественным богатством нюансировок и мастерством исполнения. Запоминаются и многие другие актеры этого беспрецедентного ансамбля, состоящего из более чем 200 человек, включая жителей села Кривополянье – места съемок фильма, многим из которых режиссер доверил эпизодические роли.Все содержание фильма, по мнению блогера, можно уложить в пару фраз: «Главную героиню не огулял только ленивый, как насильно, так и по взаимному согласию, начиная с мужа и заканчивая левыми мужиками, в которых очень легко запутаться», а завершающее картину затопление, по его мнению, символизирует «проклятый большевистский потоп, который затопил Россию… И, порассуждав, как показана русская деревня с ее пьянством, изнурительным трудом и убогостью быта, критик заключает: «Со всей очевидностью становится понятным, что фильм… исключительно русофобский». Мнение, прямо противоположное восторгам профи и, увы, поддержанное читателями поста.Скажу сразу: русофобии в картине я не увидела. Ну подумайте, кому придет в голову обвинять в этом Льва Толстого, честно показавшего мрак народной души во «Власти тьмы»? Или Антона Чехова, в чьих многочисленных рассказах о деревне – «Нахлебники», «В овраге», «Бабы», «Ты и вы» – лаконично и жестко вскрыты и самоубийственная безжалостность к себе, и примитивная первобытность взаимоотношений, и – на грани отчаяния – готовность предать единственных существ, которым ты еще нужен. И корни смирновского реализма – именно здесь, в жестокой правде русской классики.В картине я увидела редкое по вдумчивости, по кропотливости исследования художественное произведение, где вехи судьбы молодой тамбовской крестьянки – от ее венчания с сыном зажиточного крестьянина, любящего ее с мрачным остервенением изувеченной души, до сборов в северную ссылку после победы большевиков – превращается в эпическое полотно о предыстории и последствиях Тамбовского восстания. Полотно, обрамленное поэтической метафорой: изумительными по красоте кадрами затопленного храма – образа святого града Китежа в прологе, а в финале – страшным потоком, смывающим все и всех – большевиков и антоновцев, белогвардейцев и дезертиров, а главное – смятенный люд со всем его добром. Успокоившись, стихия войдет в ровное русло безмятежной реки, из которого выберется живым лишь один человек – с виду юродивый. Отдышавшись, он погрозит реке кулаком и скроется в густой роще. И вновь тишь и ровная гладь вод. До какой поры? До нового потопа или до появления из пучин града Китежа?Андрей Смирнов – режиссер редкой чести и честности. Когда-то, сняв несколько фильмов с трудной прокатной судьбой и единодушной любовью зрителей (интимная история любви «Осень», один из лучших фильмов о солдатах Великой Отечественной «Белорусский вокзал»), он, столкнувшись с очередным произволом цензуры, ушел из режиссуры. И все же в глубине души жила мечта снять фильм о поразившей его еще в студенчестве истории Тамбовского восстания. Жила, вероятно, еще с тех пор, когда снятый им дипломный фильм по рассказу Юрия Олеши о деревне в конце Гражданской войны был положен на полку. Идея «Бабы» начала приобретать очертания с конца 80-х годов: прерываясь на иные работы, углубляясь в архивные материалы, Смирнов трудился над замыслом почти 14 лет.Для чего была нужна эта кропотливая доскональность? Вероятно, для максимальной достоверности повествования, которая сейчас часто подменяется спецэффектами. Той достоверности бытия, что сквозь хронологию обозначенных лет заставит поверить в ее правдивость. Поверить и, проводя параллели, задуматься о дне сегодняшнем.Вероятно, «русофобство» Смирнова некоторые углядели в том, что он разбивает иллюзии о нас самих, а это всегда болезненно. Так, существует аксиома, что добрее и отзывчивее русского народа нет. Но как говорит один из героев «Бабы», не перестающий каяться каторжанин, убивший жену: «Окаяннее нашего народа нет. Такой лютости, как у нашего брата, ни в какой земле не видать». История Гражданской войны, когда брат шел на брата, а сын стрелял в отца, эту горькую правду подтверждает. И фильм, препарирующий взаимоотношения между людьми, исследует причины, что привели к ужасу братоубийственной войны. А в констатации истины, как в медицинском диагнозе, ненависти нет. Но есть боль – мужская, сдерживаемая, стесняющаяся своей эмоциональной силы боль. Она и выводит фильм за границы явления художественного, превращая в событие социальное. Имеющий уши да услышит. Что услышим мы? Предостережение? Пророчество?