На чтение: ≈ 16 мин.Сразу после Октябрьской революции Александр Сергеевич Пушкин стал глубоко советским поэтом, вернее, его сделали таковым. Большевики тут же признали его своим и говорили о нем, как о предтече установленного ими строя. Одновременно русская эмиграция тоже сплачивалась под знаменем Пушкина, он для нее остался символом той России, которую они представляли и которой остались верны.
Советские литературоведы, советские филологи как бы вырвали Пушкина из его среды, его окружения и назвали истинно пролетарским поэтом, во времена которого и пролетариата не было как такового. Один из пушкиноведов писал: «Подлинным наследником Пушкина является рабочий класс, советский народ в социалистической стране.
Только советский читатель с глубоким сочувствием воспринимает свободолюбивый дух поэта. Только в советское время биография и творчество Пушкина были освобождены от толкований, в ложном свете изображавших отношение к Пушкину и самодержавию. В Пушкине мы видим раннего правозащитника прав личности, утверждаемых социалистическим и коммунистическим общежитием».
В чем же произошло «освобождение» биографии и творчества Пушкина и от каких толкований? Прежде всего была переписана биография поэта именно так, чтобы сделать его «советским», чтобы показать, насколько он был чужд дворянско-крепостнической среде и насколько были враждебны по отношению к поэту царский двор и его окружение. Вот в той же статье советского литературоведа говорится: «Николай I не оставил в покое поэта и на смертном одре. Он отправил умирающему Пушкину письмо, в котором требовал исполнения перед смертью обряда христианской религии, ставя это условием обеспечения его жены и детей».
Вот как писали об этом до революции, от чего собственно и «освобождали» биографию поэта советские пушкинисты. «Николай I узнал о случившемся, когда уже ничто не могло спасти Пушкина. Государь был глубоко огорчен и озабочен. Он сказал одному сановнику: «Я теряю в нем самого замечательного человека в России. На лице государя отражалось такое огорчение, что сановник удивился, он не думал, что государь так высоко ценит Пушкина».
Царь послал умирающему Пушкину письмо, в котором обещал позаботиться о его семье. В ответ Пушкин передал Жуковскому: «Скажи Государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в его России».
Смерть Пушкина искренне опечалила государя. «С тех пор, – рассказывал Жуковский, – как я его видел и слышал во время агонии Пушкина и после его смерти, когда он в разговоре со мной отвернулся, чтобы утереть слезы, я чувствую к нему глубокую нежность».
Отношение царя к Дантесу и Геккерену было недвусмысленно враждебным, хотя в прошлые десятилетия говорилось о хорошем отношении царя к этим французам. Дантеса разжаловали в солдаты и выслали за границу. «Был посажен в открытую телегу и отвезен за границу, как бродяга без предупреждения его семье», – доносил французский посланник. Геккерену же пришлось покинуть свой пост, причем Николай I отказался дать ему аудиенцию.
Из письма А.И.Тургенева – Н.И.Тургеневу
В первый день дуэли послал он к государю д-ра Арендта просить за себя и за его секунданта Данзаса прощения. Государь написал записку карандашом следующего содержания, приблизительно, и велел Арендту прочесть ему записку и возвратить себе: «Если Бог не приведет нам свидеться на этом свете, то пришли мое прощение и совет исполнить долг христианина, исповедуйся и причастись; а о жене и детях не беспокойся, они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение».
А.И.Тургенев – А.И.Нефедьевой
Прежде получения письма Государя сказал: «Жду царского слова, чтобы умереть спокойно», и еще «Жаль, что умираю; весь его бы был», то есть царев…
Император Николай I
Своеручная записка о милостях семье Пушкина
1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочерям по замужества. 4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 тысяч.
Император Николай I – А.О.Смирновой
Рука, державшая пистолет, направленный на нашего великого поэта, принадлежала человеку, совершенно неспособному оценить того, в которого он целил. Эта рука не дрогнула от сознания величия того гения, голос которого он заставил замолкнуть.
Баронесса Сесиль Фредерикс-А.О.Смирновой
Государь говорил: «Его принудили. Я видел письма, я все теперь знаю. От меня хотели скрыть истину. Знай я, что происходит, я отослал бы Дантеса в 24 часа за границу и просил бы отозвать Геккерена. Он осмелился просить у меня прощальную аудиенцию, но я отказал; я не принимаю людей, ищущих соблазнять молодых женщин ради забавы и удовлетворения фатовства и тщеславных своих сыновей и занимающихся ремеслом, назвать которое затруднительно. Я узнал, что жалеют Дантеса; я еще поступил с ним слишком мягко, выслав из России с воспрещением вернуться, тогда как я имел право запрятать его на десять лет в крепость; но я пожалел его молодую жену, которая, кажется, его любит».
Государь говорил горячо, он, который всегда так спокоен в присутствии императрицы. Он глубоко чувствует эту смерть; поведение части общества оскорбила и возмутила его своим равнодушием к человеку, составляющему гордость России, и отсутствием нравственного чувства.
В чем-то литературные критики, пушкинисты прошлых десятилетий XX века даже критиковали великого поэта, находя некую ограниченность его взглядов, обвиняя его в том, что он не созрел до понимания роли классовой борьбы, необходимой для полного освобождения народа и уничтожения крепостничества. «Он жил в эпоху, когда классовые противоречия в России еще не созрели в полной мере, он не знал значения классов и классовой борьбы в истории человечества. Поэтому он был против насильственных мер борьбы с правительством, против революционной тактики в освободительной борьбе. В том, что Пушкин был против применения насилия по отношению к господствующим классам, обнаруживалось, что Пушкин вырос и воспитался на дворянской почве, и он еще не потерял окончательной связи с классом, в среде которого он родился».
На самом деле это вовсе не ограниченность Пушкина, нельзя это приписывать великому поэту и мыслителю. Он, наоборот, очень хорошо понимал бессмысленность любого бунта и революции: «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Как истинный гуманист, он призывал к мирному освобождению крестьянства от крепостной зависимости: «И рабство, падшее по манию царя». Именно такой бунт поэт осудил в «Истории Пугачева» и в «Капитанской дочке».
В советском литературоведении мы читаем: Пушкин считал, что существование крепостного права делает неизбежной революцию в России. Его сделали правозащитником Октября 1917 г. В записке «О народном воспитании», составленной по просьбе Николая I, Пушкин назвал событие 14 декабря «преступным заблуждением». В наших же учебниках по литературе говорилось о том, что Пушкин разделял идеи декабристов и остался им верен до конца жизни.
Русское зарубежье было в высшей степени возмущено тем, что о Пушкине в советское время был создан миф, что он «пролетарский» поэт.
«Читатель, отравленный этой литературой, – писали русские за рубежом, – уже не способен просто читать Пушкина, наслаждаться им, понимать его живое слово и проникаться им, как не способен был бы воспринимать красоту статуи человека, который все свое внимание обратил бы на химический состав, на физические свойства ее материала и на эстетические особенности каждой крохотной отдельной ее части. К тому же через эту «специальную» литературу вводится и тонкий яд клеветы как по отношению к личности поэта, так и по отношению к его творчеству, – клеветы, так сказать, «научной» и поэтому для сознания рядового читателя имеющей шансы стать убедительной и внушительной.
Другой поток – неприкрытая пропаганда. Царская Россия изображается как кровавая тюрьма. Царь изображается в самых отвратительных чертах. Отношения его с поэтом стилизуются самым отталкивающим образом. Творчество и биография поэта изображаются под углом зрения борьбы с царским режимом».
Русские эмигранты, жившие в разных уголках мира, составляли свою Пушкиниану, свободную от классовой замороченности. Они создавали образ российского гражданина, понятного, близкого, достойного подражания во все времена и в то же время до конца не открытого, до конца не исследованного.
В 1937 г. они отмечали столетний юбилей со дня гибели поэта. В советской стране параллельно тоже праздновали юбилей, организованный, как они писали, «пушкиноведами в шинелях с погонами». Через десять лет, когда уже отмечалось стопятидесятилетие со дня рождения великого поэта, Иван Бунин писал: «Полтора века тому назад Бог даровал России великое счастье. Но не дано было ей сохранить это счастье. В некий странный срок пресекалась, при ее попустительстве, драгоценная жизнь того, кто воплотил в себе ее высшие совершенства. А что сталось с ней самой, Россией Пушкина, и опять-таки при ее попустительстве, ведомо всему миру… Непоколебимо одно: наша твердая вера, что Россия, породившая Пушкина, все же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют ее до конца силы адовы».
Тогда в 1937 г., было опубликовано немало значительных книг, в которых заново исследовалось его творчество, его влияние и на русскую литературу, и на русский язык. И вершиной этой Пушкинианы принято считать «альбом с сопроводительным текстом под названием «Пушкин и его время», изданный Центральным Пушкинским комитетом при бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи, в Харбине. Авторским коллективом, который готовил эту книгу, руководил профессор Кирилл Зайцев, впоследствии знаменитый архимандрит Константин. Он родился в Петербурге, окончил Политехнический институт. После поражения Белого движения жил в Праге, Париже, затем в Харбине. В 1945 г. стал священником. Его дальнейшая жизнь – служение церкви на ниве научной и издательской. Им было написано несколько книг о Пушкине.
В одной из них он писал: «В Пушкине раскрывала свое духовное содержание не Россия его лишь эпохи, а Россия Историческая, которая на протяжении почти тысячи лет, испытывая всевозможные влияния, претерпевая всевозможные изменения, сохраняет преемственность, утверждая свою неизменную сущность – свою Личность.
Пушкин несравним ни с кем из великанов мировой литературы не просто по признаку личных свойств его как писателя, мыслителя, человека, общественного деятеля и т.д., но прежде всего по признаку особой квалифицированности духовной, вытекающей из его «русскости».
Именно поэтому Пушкин все в мире способен понять, все изобразить, все перевоплотить. А кто в мире способен понять и оценить Пушкина – не то что перевоплотить его? Вне мировой литературы остались и Пушкин, и Лермонтов, как вне мировой музыки остался Глинка».
Это непонимание Пушкина за пределами России (да и в пределах страны не каждый может глубоко постигнуть его) используют славянофилы. Они утверждают, что также непонятна для зарубежья «загадочная русская душа» и что мы чужды для Запада, а Запад чужд для нас. Это очень умело опровергает Кирилл Зайцев, говоря о том, что Пушкин был западником.
«Он был утонченным западником, проникшим в сокровеннейшие глубины западной культуры. Ни разу не перешагнув русской границы, Пушкин был европейцем большим, чем каждый отдельно взятый европеец, ибо второй родиной для него были одинаково и Германия, и Франция, и Англия, и Испания, и Италия…»
– А.О.Смирновой
Выбор читателей
Комментарии