На чтение: ≈ 8 мин.«Картина была настоящей, я это знал, знал – даже в темноте. Выпуклые желтые полосы краски на крыле, перышки прочерчены рукояткой кисти. В верхнем левом краю – царапина, раньше ее там не было, крохотный дефектик, миллиметра два, но в остальном – состояние идеальное. Я переменился, а картина – нет. Я глядел, как лентами на нее ложится свет, и меня вдруг замутило от собственной жизни, которая по сравнению с картиной вдруг показалась мне бесцельным скоротечным выбросом энергии, шипением биологических помех, таким же хаотичным, как мелькающие за окнами огни фонарей».
«Щегол» Донны Тартт – три слова, словно слитые в одно; за пару лет после выхода переводного издания книги очень трудно отделить в сознании имя писательницы и название ее пока самого знаменитого романа из трех. Еще бы не самого: ряд литературных премий, в том числе Пулитцеровская премия 2014 года, многочисленные хвалебные рецензии критиков со всего света, свежеиспеченная похвала Стивена Кинга: «Таких книг… за десять лет появляется штук пять, не больше…» Критики сравнивают ее с Диккенсом и Брэдбери, находят влияние школы американской романистики, «добротных романов». Русские рецензенты либо восхищаются переводом «Щегла» как мастерским, либо критикуют переводчицу за неуместное калькирование с английского языка и вульгарность. Все сходятся в одном: «Щегол» – это большой роман, имея в виду объем книги: больше 800 страниц, не шутка.
Смогла ли Донна Тартт, подобно Диккенсу, написать роман воспитания, роман взросления с по-диккенсовски поучительной историей, искрометным юмором, язвящим и в то же время добрым, с моралью и отсутствием излишней сентиментальности? Посмотрим.
Дано: мальчик-сирота, отсылающий к диккенсовскому Пипу из «Больших надежд», а еще к «Гарри Поттеру», только вместо крестражей картина неизвестного широкой публике голландца Карела Фабрициуса «Щегол». Так стал ли роман «Щегол» новыми «Большими надеждами», где появились казино Лас-Вегаса и наркотики, антикварный мир Нью-Йорка и перестрелки в Амстердаме, пространные диалоги и философские размышления о том, что подделать можно не только мебель и картины, но и человеческие чувства?
Главный герой, Тео, в возрасте тринадцати лет становится свидетелем гибели матери при взрыве в Нью-Йоркском музее (смертей в книге вообще будет немало). Сам он чудом остается цел – «мальчик-который-выжил», словно и впрямь сила материнской любви спасла его. Умирающий от взрыва старик просит паренька забрать свое кольцо и картину, висящую в этом зале, – пресловутого «Щегла». С этого начинается совершенно новая жизнь Тео.
Самая, на мой взгляд, большая проблема этого романа в том, что трудно определить с ходу, относится ли он к так называемым интеллектуальным или же к этому определению можно смело добавить «псевдо-». Многословные описания мест, предметов, внешних черт персонажей; география с претензией на атмосферность и самобытность: Нью-Йорк, Лас-Вегас, Амстердам; событие случайное и страшное, изменившее жизнь раз и навсегда, повлекшее за собой череду не случайных случайностей… Эти приемы не так уж плохи, если они не так заметны, как то, что они призваны показать, оттенить. Но Тартт просто наслаждается этими приемами, они помогают ей сделать объем книги больше.
Переводчица «Щегла» на русский Анастасия Завозова смело высказалась: «Не влюбиться в то, как пишет Донна Тартт, невозможно». Увы, вполне возможно. При чтении «Щегла» создается впечатление, что все эти долгие десять лет Донна Тартт писала исключительно ради самого «удовольствия от текста» (термин французского философа и литературоведа Ролана Барта). В одноименном эссе Барта есть строчки, которые идеально подошли бы для того, чтобы охарактеризовать впечатления от чтения Тартт: «Что доставляет мне удовольствие в повествовательном тексте, так это не его содержание и даже не его структура… Я скольжу по тексту глазами, перескакиваю через отдельные места, отрываю взгляд от книги, вновь в нее погружаюсь». Сильная сторона прозы Тартт в том, что она действительно способна перенести читателя в описываемое место, погрузить в среду обитания своих героев. Но ее повествование, неотделимое от описания, зачастую возмутительно затянуто, а пресловутая среда и герои в ней описываются с такой гиперреалистической тщательностью, что кажется, что, кроме колоритных (порой колоритно-карикатурных) деталей внешности, одежды и поведения, за ними ничего и нет.
Чем же может понравиться роман? Масштабностью повествования (пусть сюжетная линия всего одна и ведется от лица главного героя Тео в различные периоды его неприкаянной и довольно одинокой жизни). Внешним богатством описания персонажей, неприкрытым их любованием. Эмоциональной насыщенностью описания отдельных состояний героев (например, болезни Тео). Философской подоплекой, которая, в общем-то, ненова.
Чем может разочаровать? Невнятностью нравственной концепции. Неправдоподобными (читай – неоправданными) поворотами повествования. Статичностью характеров героев – того же Тео, чьи мышление и речь в подростковом возрасте, кажется, совсем не изменились у Тео повзрослевшего, его психологический портрет не претерпевает качественных изменений, неминуемо порождаемых внешними и внутренними обстоятельствами. Попыткой рассказать о том, что, кто и как влияет на человека, просто констатацией этого влияния. Поэтому, натыкаясь в тексте на подобные фразы: «Потому что – если тайны и есть наша суть, в противовес лицу, которое мы являем миру, – тогда картина и была той тайной, которая приподняла меня над самой поверхностью жизни и позволила понять, кто я такой» – хочется только с грустью резюмировать: «Не верю».
Выбор читателей
Комментарии