Противостояние любовью Умом Россию не понять, как ни старайся

Уголовника-профессионала специально берегут, чтобы потом свалить на него нераскрытое дело, “жуткое” преступление – изнасилование кенгуру в зоопарке. Он берет его на себя, решаясь вступить в игру со всемогущей карательно-государственной “системой”. Что из этого вышло, рассказывает роман Юза Алешковского “Кенгуру”. “Вещь, которую, по-моему убеждению, ждет поистине непредсказуемое будущее”, – сказал о “Кенгуру” Иосиф Бродский (“Катастрофы в воздухе”).
Но будущее упомянутого романа как раз предугадать нетрудно. “Как частная философия или система убеждений для интеллигента, так и мат в устах масс в каком-то смысле служит противоядием “позитивному”, навязчивому монологу власти. В “Кенгуру” – в общем, как и в повседневной русской речи, – объем этого противоядия превышает лечебную дозу настолько, что его хватило бы еще на всю Вселенную”. В этом-то и ответ. “Кенгуру” настолько пресыщен матерной лексикой и настолько по уровню мысли убог, пуст, что будущее у него только одно: забвение полнейшее. Роман мог нравиться только тем, кому приятно было слышать гадости в адрес власти да восхищаться матерщиной, расценивая ее как средство противостояния официозной литературе, столь же безжизненной и обреченной. Прочитать “Кенгуру” до конца можно, лишь изнасиловав себя. Если это “сатира”, то сатира лакейская. Если “языковой потоп” (выражение Бродского) не несет сколь-нибудь стоящей мысли или хотя бы попытки осмыслить эпоху, он обмелеет до короткой строки в литературоведческом справочнике…
Я не ставил целью разобрать “Кенгуру”, к литературе “эта вещь” мало имеет отношения. Существует человек и существует “система”, которая душит его свободу. Я хотел показать на примере романа один из методов противостояния “системе” – аморализм. Это отказ от традиционных канонов в пользу других, вульгарных, уход в собственное “Я”. Таков и Лимонов. Но если Бродский с Алешковским, не принимая советской “системы”, смирились с американской, то он не принял никакой. Потребовалось пойти дальше. Его гомосексуальные сцены – своеобразный ритуал неприятия, то же, что и кенгуру для героя Алешковского. Только тут кенгуру существует виртуально. Герой даже не видел этого животного…
В однотомнике Алешковского, выпущенном в издательстве “Эксмо-пресс” в прошлом году (серия “Антология сатиры и юмора” России ХХ века), привлекло меня четверостишие на задней стороне обложки:

Давно пора, едрена мать,
Умом Россию понимать,
А указанье “Надо верить”
На время надо бы похерить.

Сказано по-командирски. Между тем верить можно лишь в то, что любишь, что считаешь началом начал, идеалом. Вера и любовь всегда рядом. Отказ от веры – это отказ и от любви. Кажется, будто все у нас плохо потому, что не можем “умом понимать”. Но кто сказал, что любовь менее сильна, нежели прагматизм? Ум – просто средство скрыть отсутствие любви и, следовательно, веры. “И ненавидим мы, и любим мы случайно, ничем не жертвуя…” Отсюда подчеркнутый рационализм (“холод тайный”) пародии и пошлость “Кенгуру” Алешковского, гипертрофированный эгоцентризм Лимонова.
Что ж, это их борьба. Их средство сохранить себя.
Еще один способ “понять Россию” без веры – стихотворение “Русские плачи” Александра Галича. К плачу как фольклорному жанру оно имеет такое же отношение, как песни про казаков Розенбаума к казачьим песням. Попытка уразуметь логически смысл российской истории заходит у Галича в тупик. Плач – вот та нить, что связывает десятки поколений от времен Олега до ХХ века. Вся история – череда нелепостей и бед, казней и бунтов. А слова “грешить” и “каяться” – символ морали, а не символ веры. Галич ненавидит Россию такой, какова она есть и, быть может, долго будет. Но пусто ему становится без любви. И придумывается какой-то лакированный рай, существующий где-то в дали поэтических грез автора – другая Россия, идеал.

Где как лебеди – девицы,
Где под ласковым небом
Каждый с каждым поделится
Божьим словом и хлебом.

Ах, как это хорошо, как это легко и просто любить и жить в такой стране, похожей на сусальную роспись сувенирной шкатулочки! Эта вера не требует духовных усилий, преодоления сомнений…
Галич был одним из самых непримиримых противников “системы”. Высоцкий мог хихикать над ней, ибо, как заметил один из исследователей авторской песни, “система” не представлялась ему абсолютным злом. Ее необязательно было ломать. Достаточно лишь подправить что-то, и все нормализуется. Может, поэтому Высоцкого не лишили гражданства, хотя что было проще? Галич все зло видел в “системе” и “ломил стеной”. Обратите внимание, как прямолинеен его лагерный цикл.
А тут по наледи курвы нелюди
Двух зека ведут на расстрел.
Почему же сразу “нелюди”, а не такие же жертвы “системы”? Лишь потому, что ведут на расстрел?
Галич – это противостояние ненавистью. А можно ли противостоять любовью? Тем самым чувством, без которого “Россию не понять”.
Оказывается, да.
У Ольги Берггольц было больше причин ненавидеть. Ложное обвинение, арест. Пока она была в тюрьме, ушли из жизни две ее дочери. Третьего ребенка Берггольц не смогла родить… Но вот слова, брошенные Родине:

Гнала меня и клеветала,
Детей и славу отняла,
А я не разлюбила – знала:
Ты дикая. Ты не со зла.
Служу и верю неизменно,
Угрюма стала и сильней.
…Не знай, как велика
надменность
Любви недрогнувшей моей.

Слова “верю” и “любовь” – соседи. В одной строфе. И она, Берггольц, не одна жила этой любовью:

Вот как там,
Вот как мы там ходили,
Руки онемевшие сомкнув,
Как бесстрашным сердцем
полюбили
Нашу заболевшую страну.
……………………………………..
Только что же?
Если эти стены
Заучили милые слова,
Значит, нет ни горя, ни измены,
Значит, наша родина – жива.

Эти строки искренни, потому что предназначались не для широкой публики, у них мало было шансов на публикацию. Они писались, чтобы разобраться в себе и в том, что произошло…
Что же важнее: аморализм, ненависть или любовь? Тиражи книг ни о чем не говорят. Ненависть разрушает, любовь созидает – и сила, с какой свершается то и другое, может быть одинакова, разница только в знаках: в одном случае минус, в другом – плюс. Нужен какой-то ориентир, чтобы ответить на поставленный вопрос. Но в чем он должен заключаться?
Ответ подсказали мне строки из письма Владимира Короленко жене: “Но мне страшно подумать, что моим детям был бы непонятен мой язык, а за ним и мои понятия, мечты, стремления! Моя любовь к своей бедной природе, к своему чумазому и рабскому, но родному народу, к своей соломенной деревне, к своей стране, которой, хорошо ли, плохо ли, служишь сам. В детях хочется видеть продолжение себя, продолжение того, о чем мечтал и думал с тех пор, как начал мечтать и думать, и для них хочется своего родного счастия, которое манило самого тебя, а если – горя, то опять такого, какое знаешь, поймешь и разделишь сам”.
Нравственное здоровье детей – вот что следует прежде всего иметь в виду. А оно созидается и поддерживается только искренней любовью. Остальное все – путь в никуда, поскольку не служит нравственному становлению личности, поколений, будущему.
Виктор БОЧЕНКОВ