На чтение: ≈ 18 мин.Лева Грязин после уроков, на исходе дня, вернулся в класс за забытой в ящике парты тетрадью. Он с удивлением обнаружил своего соседа – однопартника, возившегося с учительским стулом. Юрчик Рост, небольшой, тщедушный телом, но бойкий и хитренький паренек, казалось, был смущен появлением Левы и поспешно залопотал о том, что готовит сюрприз учителям – ремонтирует обветшавшие стол и стул. Клещи и молоток в его руках убедительно подтверждали слова Юрчика.
Лева, мальчик плотный, телесный, вознамерился проверить крепость «отремонтированного» стула, то есть не присесть деликатно, а плюхнуться с размаху… «Мастер» испуганно встрепенулся и, схватив крепко Леву за руку, помешал этому: «Не надо, не надо! Стул грязный, я его еще не протер мокрой тряпкой. А у тебя такие фартовые, новенькие штаны». Грязин удивился: его брюки как раз были старенькие с образовавшейся внизу бахромой и залоснившимися на коленях пятнами. Но пришла догадка – подхалимничает пацан: на тройках скачет, жаждет четверочек, пятерочек!
На следующий день по расписанию первым уроком был немецкий язык. Эльза Григорьевна (Рейнгольдовна) была настоящей немкой, что, согласитесь, хорошо. Но, к сожалению, класс ее не любил. Слабое, одинокое, бедное существо с развинченными нервами. Слушая иногда дубовой тупости произношение немецких слов учениками, фрау Эльза не раз срывалась и обиженным, даже чуть визгливым голосом внушала ученику: «Вот как надо произносить». У нее-то звучало красиво. И продолжала: «В Германии есть знаменитые поэты, великие музыканты, философы. Язык наш по-своему красив и не так уж труден. Только отнеситесь, прошу, серьезней к моим урокам. Попробуйте говорить между собой по-немецки».
Но нет, не любили ее. Всегда хмурая, улыбки или шутки за ней никто ни разу не замечал. Таких невозможно любить!
А тосковать Эльзе Григорьевне было от чего. Ее муж оказался «врагом народа». Был осужден на 10 лет лагерей. Старушка неумело пыталась дознаться, где, как, здоров ли ее старый супруг, можно ли ему послать что-нибудь из одежды и еды? Ни ответа ни привета…
И вот урок… Эльза Григорьевна, опираясь костяшками пальцев о стол, поздоровалась с учениками и села на стул. И… с перекошенным лицом вскочила с него. Слепыми от слез глазами повела по классу, сдерживая рыдания, прошла в угол между классной доской и дверью, закрыла лицо руками и неостановимо плакала.
Класс обомлел. Двое мальчиков подошли к злополучному стулу, прощупали сиденье. Через жидкую обивку высовывалось жало иголки. Сжав кулаки, мальчики сверлили взглядами лица одноклассников, выискивая подозрительных. Оля – староста класса, хорошей фигуры и красивого лица девочка в бедноватом, заштопанном платье – свела брови, нахмурилась. Быстрым шагом подошла к Эльзе Григорьевне, обняла ее, поцеловала в щеку и погладила, как маленькую, по седым жидким волосам: «Не плачьте, мама!». Старушка всхлипнула еще громче: «Какая же я тебе мама! Я старая-престарая Gross mutter!». Оля осторожно отвела ее к свободной парте и, усадив, еще раз обняла и поцеловала. Громким голосом для всех произнесла: «Мы найдем хулигана и сами накажем его!»
А между тем виновник-шалопут уже обнаружился. Лева сообразил, за каким «ремонтом» застал вчера вечером Юрчика. Долбанул соседа локтем в бок, демонстративно отвернулся от него и гаркнул: «Встань, поганец!».
Поганец вздрогнул. Встал и окаменел. Он слышал шум разговоров и обращения к нему как чужое, далекое. Взгляд его был прикован к чернильнице посреди парты. Там плавала муха. Рядом с ним только муха. И она тонет. Юрчик взял муху за крыло и посадил на край чернильницы. Насекомое немного поотдыхало, потом, сильно затрепетав крыльями, освободилось от едкой чернильной влаги и медленно полетело к окну. Школа, можно сказать, храм науки, летунье не понравилась. Юрчик, не меняя позы, лишь крутя головой, следил за ее полетом и неуклюжей посадкой на стекло.
Если бы кто-нибудь в этот момент приблизил свое ухо ко рту Юрчика Роста, он услышал бы шепот-мольбу: «Муха, я тебя спас! Спаси и ты меня, ну спаси, Муха!». Насекомое, сидевшее чернильной кляксой на стекле, в раздумье покачало, как почудилось виновнику, глазастой фасеточной головой.
Отключимся от переживаний «поганца». Чем занята староста класса Оля? Девочка умная, рассудительная. Сирота, безотцовщина. Папа погиб на озере Хасан, когда советские войска разгромили и отбросили вторгшиеся на территорию страны японские войска летом 1938 года. Она сразу повзрослела. Надежная помощница по дому маме, работавшей на двух скудно оплачиваемых работах, Оля стала самостоятельной и внимательной к бедам других. Она не хотела, чтобы выходка Юрчика разрослась в большой школьный скандал. «Толя! – обратилась она ко мне, – сбегай в аптеку за успокоительным для фрау Эльзы. Деньги мы собрали – вот целый рубль. Да и нам нужно успокоиться и досидеть до конца остальные уроки. После занятий решим, как быть с придурком. Время этого урока заканчивается, беги, одна нога здесь, другая там».
Отзвенел звонок последнего урока. Юрчика выгнали из класса: «Брысь отсюда!», а сами расселись кружком как можно ближе друг к другу. И сразу пошел разнобой. Большинство склонялось к традиционному мальчишескому методу наказания: избиению «втемную».
Сережа Устрялов, племянник знаменитого профессора-гуманиста, высокий, белокурый, интеллигентный юноша, талантливый математик с легкой улыбкой, вроде бы не соответствующей сложности момента, повернул наши мысли в другую сторону: «Зачем нам изобретать блатные наказания? И зачем напрягать мозги, терпеть «муки адские – аки мутские»? Давайте подумаем исторически. Был когда-то обычай в армии: совершил солдат проступок, ему обнажали спину и задницу: «Пройдись, милый, сквозь строй со шпицрутенами. И все – ты чист, о твоем проступке забыли!».
Идея ребятам понравилась, но одна из девочек, тихая, неслышная золушка с древней боярской (вроде бы?) фамилией Дурново, запищала: «А нам, девочкам, неинтересно рассматривать попку Юрчика! И кто их, шпицрутены, видел, как они выглядят? Поднимите руки!». Ни одной руки не поднялось, но раздался громкий голос спортсмена Вавилы.
Вавила Дзюба появился в классе недавно. Он из семьи выпивающего чернорабочего. Второгодник. Известно было, что раньше паренек хулиганил, подворовывал, но потом серьезно увлекся тяжелой атлетикой, попал в строгую, но дружелюбную обстановку, и все отрицательное с него как ветром сдуло. Среди нас он выделялся мощью бицепсов, немногословием, смелостью. Словом, был колоритной фигурой и, конечно, «задавался» перед нами, «слабачками». Что поделаешь – «сила солому ломит!». Был случай, кто-то его обидел словом. Он взял обидчика за шиворот («шкирку»), одной рукой приподнял и основательно потряс: «Ну, шкет, тебе понятно?». Ясно и понятно стало всем, что злить спортсмена нельзя, хотя некоторые его и обзывали Вавилой-Давилой, но опасливо и только за глаза. Появление грубоватого Вавилы в нашем примерном классе, где не курили, не сквернословили, не дрались, не испортило обстановку.
И вот Вавила, захлебываясь сейчас в восторге, кричал: «Вот это да! По-настоящему памятно будет! Романтика! Рыцарство в духе Вальтера Скотта!».
Серж, все так же с улыбочкой, тихо выдал: «А может быть, как у Ильфа и Петрова?». Дзюба не понял юмора Устрялова. Когда Серж, отличный, между прочим, шахматист, столкнул идею наказания с примитивного избиения, это был ход конем! Шпицрутены появились шутки ради, ведь провести сквозь строй тоже избиение, да еще какое!
Но Вавила с пафосом продолжал: «Товарищ Сталин сказал, что «жить стало лучше, стало веселее», и вдруг объявился Юрчик и устраивает в школе диверсию! Не зря товарищ Сталин указал, что с успехами социализма растет число врагов, они выползают изо всех щелей, как тараканы».
Однако ребятам уже надоела серьезность. Кто-то, изменив голос, дурашливо выкрикнул: «Давайте, как первобытные люди, зажарим его на шашлык!». Все засмеялись, а Оля обратилась к Вавиле, стараясь его не обидеть: «Ты наш заслуженный спортсмен и заядлый интеллектуал. Из таких вырастают герои…». В этот момент будущий герой шепотом спросил рядом сидящих: «А что такое «интелектал»? Не ехидство ли это?». Ему ответили: «Нет, нет, это похвала».
Староста продолжила: «Ребята, давайте поймем, что Юрчик Рост не преступник, а незрелый дурачок. Надо вразумить его без избиения и даже нотаций!».
Я, преодолевая смущение, вмешался в речь Оленьки: «В крапиву его загнать надо. В такую, чтобы была метра два высоты. Пусть побегает голый, в одних трусиках. И песню споет нам. Это запомнится. Крапива, она закаляет умственное здоровье!». Я замолчал. Это была самая длинная речь в моей жизни. Догадываетесь, почему я внес такое предложение?! Потому что сам не раз бегал в трусиках по крапиве, чтобы, значит, волю укрепить! Мне зааплодировали. Прения на этом кончились. Дзюбу попросили быть главным воспитателем. Вавила кивнул удовлетворенно и объявил: «Завтра в 6 часов все собираемся во дворе школы. И чтобы штрафной Юрчик знал это и явился».
В назначенный час все дружно собрались на школьном дворе. отсюда открывался прелестный вид на спокойно струившуюся реку в крутых берегах. В непосредственной близи от площадки двора высилась громада краснокирпичного монастырского храма. Такой пейзаж можно было рассматривать часами, и не надоело бы. Но школьники не оглядывались. Надо было завершить воспитательную затею, как кто-то выразился: «Из Юрчика – мурчика сделать культурчика».
Вавила повел ребят по пустырю вниз. Спугнув красивого черно-красно-белого петуха с гаремом кур, выбрали самый густой в этих местах крапивник. Взгляды уперлись в воспитуемый персонаж. «Ну, что стоишь?! Раздевайся! Попляши в крапиве, спой нам… Очищайся от греха!».
Паренек, давно уже понявший, что ничего серьезного ему не грозит, попросил: «А можно я пробегусь для разминки вот до тех кустов? Я вернусь, честное пионерское». И, не дожидаясь ответа, рванул, как на стометровке, поперек склона. Вот так финт! Правду ли он сказал или дурачит нас? Вопрошающе посмотрели мы друг на друга… Вавила взревел и сиганул за ним. Вряд ли он догнал бы легкого мальчишку, но тот споткнулся о неустойчивый камень, кувырнулся вниз, в бурьян и затих там. Красный от гнева Вавила смешно завопил по-немецки: «Halt, Hende hoch!». Юрчик перевернулся на спину и послушно поднял руки. Устрялов мгновенно определил: «Хендехохнулся», на что последовал взрыв хохота.
Дальнейшее явно перестало быть наказанием. Покрутился бесенок по крапиве и затянул песню из утесовского репертуара. «Подпеваем!» – громко воскликнула Оля. Песня спорхнула с губ ребят, и понеслось над простором: «Легко на сердце от песни веселой,//Она скучать не дает никогда.//И любят песню деревни и села.//И любят песню большие города.//Нам песня строить и жить помогает./ Она как друг и зовет, и ведет.//И тот, кто с песней по жизни шагает,//Тот никогда и нигде не пропадет!».
Надо сказать, что в то сложное время народ был бесхитростней и душевнее. Хорошие песни моментально подхватывались, становились любимыми. А то, что ребята пели не в замкнутом пространстве комнаты, а как бы в обстановке гигантской романтической сцены, где только циклопа, выглядывающего из-за могучих деревьев, не хватало, вливало в души ощущение значительности момента, сладостное чувство дружбы, надежду на счастье впереди.
Сгущался вечер, теплый, спокойный. Оранжевое сплющенное солнце, золотисто-охристое, небо с зеленцой обещали на завтра такой же день. Впрочем, где-то за горизонтом на западе беззвучно вспыхивали зарницы. Значит, там «далеко-далеко» – гроза. Но такое бывает, она нас не тронет…
Девушки, юноши, утомленные переживаниями, вышли по склону вверх, на городские улицы. Можно по домам… Но часть класса не захотела так быстро расстаться. Решили с песнями пройти по центру города. Юрчик попросил у Вавилы разрешения присоединиться. Ему ответили: «Ради бога, это даже хорошо!».
Ребята шли не кучкой, а небольшой колонной по двое. Шагали и пели удивительно слаженно. Прохожие улыбались им, а кое-кто и присоединялся. К поющим примкнул и молодой командир с двумя кубарями в петлицах. Дождавшись паузы между песнями, запел хорошим чистым тенором: «Если завтра война,//Всколыхнется страна//От Кронштадта до Владивостока//Всколыхнется страна//Велика и сильна//И врага разгромим мы жестоко!».
Перед уходом он поговорил со школьниками, выдавая какую-то свою тревогу: «Все хорошо, да товарищ Сталин шибко увлекся отысканием врагов. Опытные командиры под ноготь попадают… Наверно, мне будет повышение. Командные места поосвободились… Ну, ничего, ничего… Найдем, чем встретить Гитлера!». Отойдя несколько шагов, он приостановился, поднял руки в пожатии-приветствии, а девочкам послал поцелуй и поклонился.
Школьники постояли еще несколько минут на огромном виадучном мосту через овраг и тихо пошли по домам чаевничать и отдыхать.
Шел 1938 г. Наш класс, безусловно, хороший, даже очень хороший. И вся школа №7 на неплохом счету в городе. И вот в ней, в 8-м «Б» – ЧП, которое класс воспринял как надругательство над пожилой женщиной – учительницей. Случай затронул чувства ребят и заставил задуматься. И не только о себе. Прошло всего несколько дней, а казалось, целая вечность. Переживания сделали ребят добрей. Они стали уверенней держаться и, главное, самостоятельно действовать.
Анатолий БОЛАШЕНКО, фронтовик, заслуженный художник России
Выбор читателей
Комментарии