Признали свою ошибку, или Когда и один в поле воин

Верно говорят, что учитель может уйти из школы, но она никогда не покинет его. Все, что происходило в ней, когда учитель оставался один на один с классом, учил детей и учился сам, навсегда остается в памяти. И подтверждение тому моя история. Мы часто говорим о врачебных ошибках. Я же хочу поговорить о педагогических ошибках.

Юля поступила к нам в первый класс в середине учебного года. Она попала в мою группу, где я работала воспитателем. Девочку привел папа. В нашем специальном интернате в основном находились дети с диагнозом олигофрения. Все они занимались по единой учебной и развивающей программе. Одни быстро и легко все усваивали, другие же за то же время ничего не могли понять. Конечно, это создавало трудности для педагогов.

Новая воспитанница радовала нас каждый день. Хотя Юля полгода до этого провела в больнице, но она быстро и легко догнала ребятишек и довольно хорошо справлялась с программой. К концу учебного года мы поняли, что девочка способна учиться по программе начальной школы для нормальных детей. Она была послушна, все умела делать сама. У меня девочка была первой помощницей во всем. Но у Юли была большая проблема. При рождении случилось повреждение нерва, который отвечал за позыв «хождения по большому». Она не чувствовала, когда «это» происходило. Иногда во время урока в классе или во время занятий в группе в помещении вдруг появлялся специфический запах. Дети сразу поворачивались к Юле, затыкали носы, смеялись над ней. Бедная малышка краснела и убегала в туалет. Там она себя обрабатывала, меняла колготки и часто не возвращалась. Я находила Юлю в спальне, где она плакала и спрашивала сквозь слезы: «Почему со мной такое происходит?» Я пыталась ее успокоить, объясняла, что у всех есть свои недостатки.

«Умница моя, у меня ты самая главная помощница. Что бы я без тебя делала? – утешала я девочку. – Не обижайся на ребят. Вот они смеются, а всегда тебя просят им помочь, когда у них что-то не выходит. Они любят тебя, и я тебя люблю. А с болезнью твоей мы обязательно справимся. Я тебе обещаю». Юля смотрела на меня своими серыми большими глазами, и в них читались доверие и надежда. Я брала девочку за ручку, вела в туалет, умывала ей лицо, и мы шли заниматься.

Каждую пятницу за Юлей приходил папа и забирал на выходные домой. Как только заканчивались уроки, Юля, даже не заходя в столовую, брала в спальне заранее собранные вещи, одевалась, садилась на лавку и ждала отца. Однажды она так просидела до самого вечера. Я тогда была дежурным воспитателем. Раз в месяц по графику у воспитателей была длинная смена. Мы приходили на работу в пятницу вечером и работали до утра понедельника. Потом нам эти дни добавляли к отпуску. Вот в такое мое дежурство папа не пришел за Юлей. Та до самого вечера просидела одетая на лавочке, прижимая к себе мешочек с вещами. Наступило время ужина. Я подошла и позвала Юлю в столовую. Она опустила голову, и я увидела, что по ее щекам текут слезы. «Ну что ты, маленькая моя, всякое случается. Папа мог задержаться на работе. Перестань плакать, снимай пальтишко, и пойдем к ребятам», – сказав это, я стала расстегивать пуговицы на ее пальто. Юля оттолкнула мою руку и как-то по-взрослому сказала: «Папа теперь никогда не будет меня забирать. Она ему не разрешает». «Кто она?» – переспросила я. «Его жена. В прошлый раз она сказала, чтобы меня больше в дом не приводил. Ей надоело стирать колготки чужого ребенка, – Юля бросила пальто на лавочку, вскочила и почти закричала: – Я и мой братик не чужие! Мы родные дети папы, это она чужая!» Юля всхлипывала, вытирала слезы и продолжала говорить: «Когда мама умерла, папа сказал, что никогда меня не бросит. А потом женился на этой… У них родился братик. Он такой маленький и совсем не плачет. А меня решили сдать в интернат. Сначала папа хотел, чтобы я училась в другом интернате, но врачи сказали, что я инвалид и должна учиться здесь».

Я, опустив голову, сидела на скамейке, с которой вскочила Юля. Девочка подошла ко мне, теплыми ладошками подняла мое лицо и очень серьезно спросила: «Вы же правду тогда сказали, помните? Меня ведь можно вылечить? Тогда я буду жить дома с братиком».

«Понимаешь, Юля, не все от меня зависит, – выдавила я. И, уже справившись с волнением, уверенно добавила: – Но даю тебе слово, что постараюсь сделать все, чтобы тебе помочь. А сейчас пошли ужинать и спать. Утро вечера мудренее». Девочка доверчиво вложила свою ручку мне в ладонь, и мы пошли в столовую, где нас ждали ребятишки, за которыми никто не приходил. Они все выходные дни и каникулы оставались в интернате.

В понедельник я пошла к директору интерната и написала заявление на отпуск за свой счет. Я не стала объяснять, зачем мне нужны эти три дня. Впереди были весенние каникулы. Большинство ребят родители разбирали по домам, оставались в интернате немногие. Заявление директор мне подписал с ходу, сказав, что мой летний отпуск сократится на три дня. В уме, наверное, подумал: «Будет кому красить полы и парты в классах». Ремонт перед началом каждого учебного года – наше обычное дело.

В областной больнице главным детским невропатологом оказался солидный высокий мужчина. В кабинете предложил мне сесть в кресло. Я видела, что около стола стоял стул, и подумала, что кресло глубокое и от стола находится далеко. Меня врачу не только видно не будет, но и не слышно. Я попросила разрешения сесть на стул и начала рассказывать про Юлю, какая она способная, учится лучше всех, что ей нельзя оставаться в нашем интернате. Да, она инвалид, но совершенно по другому заболеванию. Неужели в нашей большой стране нет интернатов для детей-инвалидов с нормальным умственным развитием? Невропатолог почесал голову и как-то странно посмотрел на меня: «Значит, вы, педагог, одна лучше во всем разбираетесь, чем все 11 членов медико-педагогической комиссии, которые направили девочку именно в ваш интернат?» «Нет, я ни в коем случае не сомневаюсь в профессиональной компетентности комиссии, – сказала я. – Но поймите, я с девочкой занималась полгода. И все наши учителя в один голос твердят, что Юлю неправильно к нам направили». «Так чего же они сюда не пришли?» – внимательно посмотрел на меня врач. «Но учителя работают, а я взяла отпуск. И я ребенку пообещала», – ответила я. «Что вы могли ей пообещать? Я работаю в этой системе 20 лет. Еще ни одному ребенку не удалось убрать или поменять диагноз. Хотя были попытки. Бесполезное это дело, никто из членов комиссии не признает, что ошибся», – заключил устало мой собеседник. Мне послышались в его голосе некое сожаление и даже сочувствие.

Я поспешно стала вынимать Юлины тетрадки, где не было ни помарочки, а стояли одни пятерки. Стала показывать листы бумаги, на которых она рисовала небо, солнце, цветы, папу и братика. Все рисунки были красочные, понятные, хоть сейчас на выставку. Доктор все это просмотрел, вернул мне. «Нет и нет! Это нереально! – покачал он головой. – Как вы себе все это представляете? Да, есть такой интернат для детей-инвалидов с нормальным умственным развитием федерального значения в Чувашии. Но он единственный! Как ваша Юля туда попадет? Кто будет за нее хлопотать? Надо ведь в Москве в Министерстве соцобеспечения добиваться этой путевки. Кто поедет и все это будет делать?» «Знаете, доктор, если нам удастся поменять девочке диагноз, признать, что у нее нет олигофрении, то я сама поеду в Москву. Понимаете, доктор, я ей обещала!» – горячо заверила я.

То ли моя пламенная речь произвела такое впечатление, то ли судьба ребенка тронула душу врача, только он вскочил из-за стола, протянул свою здоровущую ладонь, крепко пожал мне руку. «А давайте попробуем. Может, что и выйдет. Хоть одного ребенка спасем – и то не зря хлеб есть будем. Только уж не отступать, смотрите у меня. Хотя, я думаю, – он долгим взглядом посмотрел мне в лицо, – такие не отступают».

Доктор тут же стал кому-то звонить. Потом положил трубку и сказал: «Везите вашу девочку к нам в отделение, мы на нее еще раз посмотрим, а через неделю я сообщу вам решение».

На следующий день я пришла на работу, чему директор был явно обрадован. Заболела одна из воспитательниц, и мое возвращение было как нельзя кстати. Проходя по коридору, я услышала, как уборщица тетя Нюша мне вслед сказала: «А любимицу-то вашу Юлечку в больницу увезли. Все бегала веселенькая, а тут вдруг захворала». Я повернула голову: «Я знаю, тетя Нюша. Так надо».

Всю неделю я постоянно бегала в канцелярию и спрашивала секретаршу, не звонили ли мне. Наконец в пятницу позвонили из больницы, попросили приехать.

«Ну что, борец за правое дело, – такими словами встретил меня главный врач. – Хорошая девочка. Наблюдали мы ее и не нашли отклонений в ее развитии». Доктор потер лоб: «Но все дело в том, что не мы ставили диагноз и не нам его отменять». «А что же делать, куда мне теперь идти?» – спросила я упавшим голосом. «А вот что делать! – доктор полез в карман халата, вынул кошелек и достал деньги. – Вот мои, а у вас сколько?» Я, ничего не понимая, стала рыться в своем кошельке. «Вручаю вам список, берите такси и везите сюда всех членов комиссии. Меня же смогли убедить, надеюсь, и их сможете. Сделать все надо сегодня. Я звонил в Москву в министерство, вернее, звонили по моей просьбе из Горздрав­отдела. Путевка такая есть в министерстве, но за ней надо ехать. Я не могу бросить отделение, а вас, думаю, отпустят с работы», – сказал врач.

Я взяла список, поймала такси и начала розыск всех членов медико-педагогической комиссии. Не знаю как, но мне все-таки удалось собрать всех в неврологическом кабинете областной больницы. Меня, конечно, в кабинет не пустили. Я только видела, как медсестра привела Юлю и где-то через полчаса увела ее обратно. Мы с девочкой даже не успели толком поговорить. Она только шепнула: «Я на все вопросы ответила. Они все улыбались и кивали. Значит, я все правильно сказала». Медсестра заторопилась: «Нам на анализы пора. Не переживайте, все у Юли будет хорошо.

Я сидела, как на жаровне, вертелась на стуле, подходила к двери, пытаясь услышать, что там говорят. Наконец дверь открылась, и члены комиссии стали выходить из кабинета. Один из них подошел ко мне, пожал крепко руку, а потом насмешливо спросил: «Сюда-то на такси доставили, а обратно, наверное, пешком придется идти?» Я опустила голову: «Денег больше нет». Последним покинул кабинет врач. Я видела, что он хотел казаться серьезным, но у него не получалось. Он сиял. Подошел ко мне, сказал, что можно ехать за путевкой в Москву, хотя добавил, улыбаясь, что можно попросить переслать ее по почте.

«Нет уж. Куй железо, пока горячо, – радостно выдохнула я. – Сама поеду. Сейчас побегу на работу, напишу заявление, а вечером на поезд». «Да, все документы, телефон и адрес, как добраться, будут у секретаря в канцелярии главного корпуса. Ну, Аника-воин, счастливо!» – улыбнулся на прощание врач. «Уж как только вы меня не называли, – засмеялась я. – Спасибо, главное, какое большое дело сделали! Юльке, считай, новую жизнь подарили!»

В Москву я съездила удачно, привезла путевку. А потом и саму Юлю отвезла в этот интернат. Больше я девочку не видела. Лишь потом, через семь лет, когда я уже не работала в этом интернате, бывшая моя коллега передала письмо, которое пришло к ним от Юли.

В письме моя ученица написала, что ей сделали операцию, у нее теперь все хорошо. Она оканчивает восьмой класс и собирается учиться дальше. В конце было написано крупными буквами: «Спасибо вам за все!».

Татьяна БАДАНОВА, учитель-пенсионер, д. Хмельники, Родниковский район, Ивановская область