Преступление без наказания

Я пришла вам помочь…

Говорит единственный представитель этой профессии в России

Вы идете по первомайской улице. У вас праздничное настроение. Вам хочется чего-то особенного… Ну, скажем, помаршировать с государственным флагом. А он тут же – перед глазами торчит из флагштока соседнего дома.

Так решил отметить праздник один московский школьник и… угодил под статью 158 часть 1 Уголовного кодекса России “Тайное хищение чужого имущества”. И хотя ничего тайного, в общем-то, содеяно не было, но три года лишения свободы “светили” запросто. Если бы… Нет, не взятка, не высокое знакомство, не жалость судей, а просто исполнение своего служебного долга. И – дело закрыли. Так кто и какой долг выручил бесшабашного парня?

Анна Грасенкова – социальный работник в суде, представитель ювенальной юстиции.

Как это было

Немного истории. Ювенальный суд – это суд над несовершеннолетними. С 1910 по 1918 год у нас в России такие суды существовали и зарекомендовали себя очень хорошо. Российский ювенальный судья работал в статусе мирового. Он мог быть без специального образования, выбирался жителями того округа, где ему предстояло работать. До революции такие суды работали в Петербурге, Москве, Харькове, Киеве, Риге, Томске, Саратове. Работа ювенального судьи заключалась в беседах с молодыми правонарушителями, в ходе которых удавалось выяснить причины преступления и выявить круг проблем, которые существуют у этих подростков, затем назначались попечители. Тогда при каждом ювенальном суде существовали попечительские советы, также были различные приюты, в том числе под эгидой царствующего дома. Они не имели ничего общего с современными колониями и тюрьмами. Сегодня похожие приюты создаются в Москве под патронажем благотворительного фонда “Нет алкоголизму и наркомании!”.

В 1918 году ювенальные суды были закрыты, потом на короткое время опять разрешены и в 1935 году прекратили свое существование окончательно.

Как это есть

Сегодня во всем мире ювенальная юстиция широко распространена. У нас также делаются шаги по ее созданию. Инициаторы – фонд “Нет алкоголизму и наркомании!”, общественный центр “Судебно-правовая реформа”, Институт проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ. Финансирует эти проекты Детский фонд ООН “Юнисеф”. Сегодня разрабатываются концепция закона о ювенальной юстиции и единое реабилитационное пространство для несовершеннолетней группы риска. В наличии имеются несколько экспериментальных площадок, где работают социальные работники трех направлений – на улице, дома и в суде. Вся работа ведется на территории Юго-Западного административного округа Москвы.

Из первых уст

– Социальным работником в суде я работаю 5 месяцев. За это время мне удалось рассмотреть 6 дел. Мои подопечные – подростки от 14 до 18 лет.

– Ты ювенальный юрист?

– Нет. У нас в России не существует такой специальности, поскольку нет законов о ювенальной юстиции.

– В чем заключается твоя работа?

– В мои обязанности входит защита подростка и его психологическая и социальная реабилитация в обществе. У любого преступления есть подоплека, оно никогда не возникает само по себе. Крайне редко бывает так, что ребенок уже рождается с преступными наклонностями. Точка зрения ювенальной юстиции состоит в том, что очень часто подросток-преступник является одновременно и жертвой, а причины преступления кроются в той социальной среде, где он живет, в его окружении. Как правило, многое зависит от семьи. И это не обязательно отец-алкоголик или родители-тунеядцы. Нередки случаи, когда семья внешне вполне респектабельна, но психологический климат в ней очень тяжелый (например, взрослые все время “давят” на ребенка, убеждают его в том, что он сам ничего не может в этой жизни и тому подобное). Одно из правил моей работы – никогда нельзя удовлетворяться внешней благополучностью семьи. Моя задача – именно с точки зрения ребенка посмотреть на взаимоотношения у него дома (от себя добавлю, что Аня – профессиональный психолог и педагог).

Все начинается с подростка. Прежде всего я говорю с ним и только потом – с его родителями, друзьями, родственниками. С ним же мы заключаем договор – в некоторых странах это даже делают письменно – о том, что он позволяет мне вникать в подробности его личной жизни. Это для того, чтобы потом у него не было к нам никаких претензий из-за нарушения его права на частную жизнь. Но, как правило, сложностей в этом вопросе не возникает, подростки заинтересованы в том, чтобы им помогли.

– Ты работаешь с теми, кто уже совершил нечто противозаконное?

– Да, социальный работник в суде занимается с теми, кто уже попал в сферу уголовного правосудия. На них заведено уголовное дело, закончено и передано в суд. Судья его рассмотрел и назначил заседание. Именно на этом этапе дело поступает ко мне. Но существуют еще социальные работники дома и на улице (все это в рамках эксперимента “Единое реабилитационное пространство”). В их задачу как раз входит профилактика правонарушений.

– Каким может быть это самое правонарушение?

– Любым. От самого незначительного хулиганства до убийства. Это не значит, что моя цель – всегда оправдать преступника, но попытаться ему помочь в любых условиях, даже тюремных, необходимо.

Прежде чем встретиться с подростком, я консультируюсь с судьей на предмет реально ли помочь правонарушителю, пойдет ли мне навстречу суд, если я предложу более мягкие формы наказания, чем те, что определены в ныне действующих УК и УПК РФ.

– Чем ты руководствуешься, когда отбираешь дела?

– Очень большое значение имеет то, признает ли подросток свою вину и раскаивается ли в ней. Если этого нет, то вряд ли с ним возможно работать. Пока все мои подопечные свою вину признавали и полностью в ней раскаивались.

– Какая статья встречается чаще всего?

– В основном это 228-я статья часть 1 УК – приобретение и употребление наркотиков. На сегодня каждое третье преступление подростка приходится на эту статью.

Алгоритм моих действий таков: я изучаю уголовное дело, потом иду в семью. Перед этим по телефону объясняю родителям, что “я – социальный работник, по просьбе судьи рассматриваю дело вашего ребенка, поэтому нам неплохо бы с вами встретиться и поговорить”.

– Как родители, взрослые люди, воспринимают тебя, такую юную, явно не обремененную большим жизненным опытом?

– Первая фраза, которую я говорю, войдя в квартиру: “Я пришла вам помочь”. Это сразу располагает к тому, чтобы разговор состоялся. Потому что мало кто – следователь, милиция, оперативные работники – появлялись у них дома с этой целью. Мы разговариваем совсем неофициально, не для протокола.

– О чем ты их спрашиваешь?

– Каждого члена семьи я спрашиваю о разном. Подростка – о том, как это произошло, что было причиной, что он чувствовал тогда и что – теперь, о чем он подумал потом. Таким образом я выясняю его эмоционально-чувственную сферу, одновременно диагностирую уровень умственного развития. Я психолог, поэтому мне нетрудно это выяснить, слушая, как он говорит, как отвечает на вопросы. Еще я расспрашиваю о его компании, о том, чем он любит заниматься, выясняю, что ему интересно – идет разговор “за жизнь”. Подростки тревожны, застенчивы, они не знают, что про себя говорить, в то же время в силу психологических особенностей подросткового возраста подчас бывают агрессивны… Попытку взрослого человека вторгнуться в их жизнь они воспринимают как посягательство на свою свободу, как попытку понизить его самооценку. Необходимо время, чтобы молодой человек поверил, что ему действительно хотят помочь, а не занимаются нравоучениями. Затем я говорю с родителями, с родственниками.

– Родители к тебе испытывают отчуждение?

– Нет. Они же видят, что моя фраза о желании им помочь – это не просто декларация. С ними мы говорим о том, ожидали ли они, что это произойдет, были ли какие-то признаки в поведении их ребенка, которые указывали бы на то, что правонарушение может случиться. Как правило, для родителей то, что произошло, всегда неожиданность, ведь подростки очень скрытные. Спрашиваю я их и про то, какие основные черты характера у их ребенка, кто из друзей и родных имеет на него наибольшее влияние. Как он себя проявляет в сложных ситуациях, эмоционален ли он, способен ли себя контролировать, как вы думаете, что будет дальше. Как правило, взрослые относятся к этим разговорам очень доверительно.

– Из какой социальной среды эти ребята?

– Из всех слоев общества. Подростки могут совершить кражу потому, что им не в чем ходить и нечего есть, а могут учиться в престижном институте и попасться на покупке наркотиков, что они очень часто делают просто так, от нечего делать.

Необходима психодиагностика

После исследования семьи я посылаю подростка на психодиагностику. Это очень важно и нужно, так как необходимо выбрать наиболее адекватную реабилитационную меру, которая больше всего подходит для конкретного случая.

– Что это такое?

– Это диагностика психологического, эмоционального и интеллектуального состояния человека. Зачастую правонарушителю, который покупал наркотики, не нужно лечение от наркомании (у него еще нет привычки), но ему необходима другая помощь, направление его в досуговый центр, потому что он одинок, у него нет друзей, он чувствует себя никому не нужным. Или его надо устроить на работу, потому что родители работать не хотят, возможны и другие виды помощи.

Психодиагностика дает отчет о состоянии ребенка. В соответствии с ней я посылаю его в психотерапевтический реабилитационный центр или в семейную консультацию. Но – за все это надо платить. Хорошие реабилитационные наркологические службы в фонде “Нет алкоголизму и наркомании!”. Там идет терапевтическое лечение наравне с медикаментозным – и это часто делается бесплатно.

Но есть и семьи, которые готовы отдать любые деньги за консультации и лечение, лишь бы их ребенок пришел в норму. Поэтому судья по моей рекомендации в приговоре обязательно постановляет, что подростка необходимо направить в подобную службу.

Многие из этих центров принадлежат Минобразованию и Минздравоохранению. Мы хотим обратиться к ним за помощью: они могли бы издать нормативные положения о том, чтобы более лояльно (в смысле оплаты) относиться к подросткам-правонарушителям. Всем ясно, что у государства нет денег ни на какие дотации, поэтому одна надежда – на подобные документы и помощь благотворительных организаций.

– Социальные службы, которые расположены на едином реабилитационном пространстве, похожи на детскую комнату милиции по своим целям и задачам?

– Нет, совсем не то. Детская комната милиции – раньше и отдел по предупреждению правонарушений подростков, и инспекция по делам несовершеннолетних – собирает информацию о подростках “группы риска”, но с ними фактически не работает. Наша же деятельность – предупредительная и восстановительная.

Ювенальный суд должен основываться исключительно на этих принципах. Здесь главное – вернуть человека в общество, чтобы он не стал персоной нон грата. Восстановление социального статуса раскаявшегося правонарушителя до уровня нормы, его полная реабилитация – вот наша цель. В юрисдикции есть понятие “социальная опасность” – то есть человек, преступивший закон, считается опасным для общества. Задача социального работника в суде – лишить его этого статуса, но не просто продекларировать это, а добиться такого результата после определенной работы с ним. В своем отчете, к которому я прилагаю выводы всех тех служб, какие подросток посетил, я пишу о том, что же, с моей точки зрения, действительно произошло, каковы причины преступления, что подвигло его на правонарушение.

– Что же бывает чаще?

– Почти всегда виноваты социальные обстоятельства. Это тот самый случай, когда виновник является одновременно и жертвой. В семье нет денег, молодой человек не может устроиться на работу – ему приходится воровать. Можно сколько угодно нам с вами, благополучным людям, говорить, что это не метод, что надо поискать другой выход, но надо помнить – мы говорим это, глядя на ситуацию со своей точки зрения, а не с его. К сожалению, наше государство сделало все, чтобы таких подростков появлялось сегодня все больше и больше. Неблагополучная компания, в которой он проводит свое время, плюс психологические особенности подросткового возраста, большая внушаемость или безволие (часто такие люди не ощущают себя как личность, им легче быть в толпе, они не могут и не хотят ей противостоять). В нашей работе с ним мы учитываем все эти факторы.

– Как ты узнаешь, что твой подопечный меняется в лучшую сторону?

– Работа психологов видна уже через 10 сеансов. По результатам анализа крови можно выяснить, помогает ли лечение от наркомании и алкоголизма. Отзывы с места работы и учебы тоже показатель.

– Об этом, пожалуйста, поподробнее.

– Иногда нам удается устроить подростка на работу, например в сферу обслуживания. Мы уговариваем либо обязываем руководителей различных предприятий взять на работу наших подопечных. Только вот уговаривать у нас очень трудно, видимо, придется обязывать. Наверное, нам придется издавать официальный документ типа “ходатайство судьи Гагаринского района (имярек) о принятии на работу”. Все-таки судья – должность весомая, его послушают.

Сейчас мы готовим устав социального работника: его обязанности, задачи, цели, алгоритм работы, на каких принципах должно быть взаимодействие с различными чиновниками. Хоть у нас и существует единое реабилитационное пространство, но не все социальные учреждения, находящиеся на его территории, взаимодействуют между собой – паутинка пока не сплелась, цепочки не получилось. Эксперимент будет длиться год. Структура уже есть, но она еще не наполнена содержанием в той степени, как бы этого хотелось. Сейчас мы разрабатываем теорию и одновременно нарабатываем практику, чтобы закон, когда он будет принят, действительно мог работать.

С правовой точки зрения специфика ювенального производства заключается в том, что для детей режим отправления правосудия должен быть другим по сравнению со взрослыми – и это зафиксировано в различных международных документах. У нас же, как показывает практика, подростка либо наказывают наравне со взрослыми, либо не наказывают вообще. Многие юристы считают, что ювенальный суд должен стать судом межотраслевой юрисдикции, в котором могли бы решаться дела и уголовные, и гражданские. Ведь часто бывает, что судья специализируется лишь на уголовных процессах – тогда он не имеет права решать гражданские вопросы, а именно к таким относятся лишение родительских прав, назначение опекуна.

Цель ювенальной юстиции не в том, чтобы наказать. Гораздо важнее разбудить в подростке чувство ответственности за то, что он совершил. Привычное нам понятие “уголовная ответственность” – не более чем игра слов, поскольку на деле представляет собой всего лишь банальное наказание, нередко в виде лишения свободы. Тюрьма же еще никого не перевоспитала, и называют ее “фабрикой преступности” не случайно. Если подросток за кражу джинсов попадает туда, то возвращается в общество всегда – изгоем и часто – рецидивистом.

То, что пытаются создать “Центр судебно-правовой реформы”, Институт проблем укрепления законности и правопорядка, общественный центр “Нет алкоголизму и наркомании!” – это технология неуголовной ответственности, когда правонарушитель сам, своим трудом начинает ликвидировать последствия им содеянного (часто это происходит через соглашение с потерпевшим, так называемая медиация – об этом “УГ” не так давно писала) и делает это сознательно и самостоятельно, с минимальным вмешательством извне.

…Эксперимент будет длиться год. В то, что у них получится, верят только сами инициаторы всего этого дела и еще те немногие, кто им помогает (опять же это пресловутая заграница). Можно сколько угодно иронизировать над словами типа “если не я, то кто же” и говорить, что все это осталось лишь в фильмах и книгах прошлых лет, но вот уже несколько московских семей, не самых благополучных, подавленных, тревожных, не верящих уже никому и ни во что, слышат спокойный тихий голос: “Я пришла вам помочь…” – и тогда появляется забывшая туда дорогу Надежда.

Ольга СТАРОВЕРОВА

Фото автора