Преподавание воспринимаю как миссию. Евгений ЕВТУШЕНКО

Автор хрестоматийной фразы «Поэт в России больше, чем поэт» большую часть года живет в американском городе Талса, где читает лекции о русской литературе. Кем чувствуют себя в чужой стране он, его четвертая жена Мария и их сыновья? Нашему корреспонденту удалось побеседовать с поэтом на Международном фестивале искусств «Славянский базар», в программе которого значился авторский вечер «Роман с жизнью Евгения Евтушенко», почетного гражданина Нью-Орлеана, Атланты, Оклахомы и Висконсин, стихи которого переведены на 70 языков.

– Евгений Александрович, почему вы преподаете в Америке, а не, скажем, в старой доброй Европе?

– Я воспринимаю свою работу в Соединенных Штатах как миссию. Впервые я туда попал в 60-е, и крепко сдружился с Джоном Стейнбеком, Артуром Миллером и другими американскими писателями. Во времена холодной войны каждый год проводились совместные встречи – то у нас, то у них. И мы не позволяли, чтобы в наших странах возобладали воинствующие настроения. Мы бросали на чашу весов свои слова о миролюбии – и это действовало. В те времена слово писателя имело куда больший вес в обществе, чем сейчас. Но вот в чем парадокс: когда Россия стала строить демократию, эти встречи прекратились. А жаль.

– Вы, кажется, общались еще и с американскими президентами…

– В 1972 году мне довелось инструктировать Никсона перед его поездкой на переговоры в Москву. Он мне сказал, что должен получить 20 минут прямого телеэфира на весь Советский Союз. «Мистер Евтушенко, в вашей стране у меня плохая репутация, потому что я не разделяю коммунистических взглядов, – напомнил он мне. – Ваши лидеры все время грозят, что выкопают могилу капитализму. Но я не питаю ненависти к русскому народу. Как вы считаете, с чего я должен начать свою речь, чтобы сразу расположить к себе сердца русских телезрителей?» Я ему говорю: «Начните, конечно же, со встречи на Эльбе». Он посмотрел вопросительно на присутствовавшего при нашем разговоре Киссинджера. Киссинджер ему объяснил: «Это маленькая речка в Европе, где в 45-м встретились две союзнические армии». Я был потрясен невежеством американского президента в вопросах истории и тем, что он простодушно не стал притворяться всезнайкой, как это принято делать в верхах. Далее Никсон меня спрашивает: «Неужели у вас еще помнят о той войне, ведь прошло столько лет?» Так и спросил по-детски. Что с него взять, молодая нация, память короткая. А я ему говорю: «Мистер президент, у нас нет ни одной семьи, которую бы не задела эта страшная война». «А сколько всего вы потеряли?» – спросил он. «Двадцать миллионов убитыми», – назвал я тогдашнюю официальную цифру, которая потом выросла до 27 миллионов человек. Он спрашивает у Киссинджера: «А сколько американцев погибло?» «Шестьсот тысяч», – ответил Киссинджер.

Кстати, потом в Москве Никсон сделал действительно решающие шаги по сокращению американских вооружений.

– Невежество политиков давно уже притча во языцех…

– Иногда ошибки делаются не со зла и не нарочно. Рейган путал Боливию с Бразилией. Меня насмешил Джон Керри, пять лет назад баллотировавшийся от демократов на пост президента США. Я его знаю хорошо, он ветеран вьетнамской войны. Но его подвели спичрайтеры, которые в предвыборной речи все вроде бы правильно расписали насчет взаимоотношений с Россией, но допустили дикую ошибку, обозначив сталинизм «временами кровавых подвалов Таганки». Эти ребята спутали Таганку, ставшую для всего мира символом театра Любимова, с Лубянкой.

Американцы в какой-то степени островитяне, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Стейнбек рассказывал, когда он путешествовал по Америке со своей собакой Чарли, то один фермер ему сказал: «Нас замучила засуха. И я слышал от знающих людей, что в этом виноваты коммунисты. Они построили в СССР секретные подземные хранилища, куда специальные насосы втягивают наши облака». Стейнбек расхохотался. А мне он сказал, что у русских, наверное, тоже есть такие, которые считают, что американцы виноваты во всем плохом, что происходит в Советской Союзе. Вот тут он попал в точку. Эта обоюдная дурость, которую нам нужно преодолевать.

– Говорят, что в заграничных вояжах вам покровительствовал лично Брежнев…

– Как-то в начале 70-х меня не пускали в Америку, где на мой вечер в Мэдисон сквер гарден уже были проданы билеты. В этом зале до меня не выступал ни один поэт. Устроили это мои американские друзья, заплатив большие деньги за аренду. А в Союзе писателей СССР мне не подписывали характеристику и не давали загранпаспорт. От меня требовали, чтобы я отослал в Америку телеграмму, что болен. Я им сказал: «Это вы больны, а не я». И написал гневное письмо Брежневу. И вот сижу я в Доме литераторов, настроение скверное – если завтра не улечу в Америку, будет скандал и позору не оберешься. И вдруг бежит дежурная из фойе: «Евтушенко, вас просит к телефону Леонид Ильич». Брежнев стал меня утешать: «Евгений Александрович, ну что вы расстраиваетесь, всякое бывает. Когда я собираюсь за рубеж, мне тоже характеристику не подписывают». Я просто обалдел с телефонной трубкой в руках и говорю ему: «Да неужели?» А он мне: «Вот такие у нас порядки. Вы что ль не знаете, сколько у нас бюрократов? С документами у вас все в порядке. Поезжайте». Я обрадовался: «Леонид Ильич, у вас есть какие-то ко мне пожелания?» «Что мне тебе желать, – вздохнул Брежнев. – Ты Америку лучше меня знаешь. Действуй». Вот и все инструкции, которые я получил от ЦК КПСС.

– И как вас принимала Америка, где в то время было совсем немного советских эмигрантов второй волны?

– По-разному принимала. Однажды сломали два ребра. Дело было на баскетбольном стадионе тысяч на пять зрителей. Я выступал, стоя на ринге в центре зала. Когда читал стихотворение «Краденые яблоки», увидел, что ко мне бегут какие-то здоровяки с красными рожами. Подбежали, свалили с ног и стали бить коваными ботинками. Зал ахнул. Конечно, нападавших быстро скрутили – американские полицейские знают свое дело хорошо. Потом оказалось, что это дети бандеровцев – украинских националистов, служивших Гитлеру, а после войны перебравшихся в США. Они воспитаны в ненависти к русским. Но чем я лично им насолил – это осталось загадкой. Стихи-то были не политические, а любовная лирика. Правда, там есть такие строки: «И было не боязно думать, / Что в мире штормами размытом, / За жадность мою и за дурость / Останусь с разбитым корытом». Не знаю почему, но на Западе на них часто реагируют агрессивно. Видно, там скрыты какие-то сигнальные знаки.

– Как вас лечили американцы?

– С острой болью в груди меня отвезли в военный госпиталь и сделали рентген. Хирург обнаружил на моих ребрах свежие переломы и следы от старых ран. Я стал вспоминать, как это могло случиться, и рассказал доктору, как в детстве меня отправили в эвакуацию. Поезд остановился на какой-то станции, я вышел на базарчик и вдруг увидел вареную картошку. До этого мы долго ехали и не пробовали ничего горячего, кроме пустого кипятка. И вдруг замечательна такая картошечка, сбрызнутая постным маслом, посыпанная укропчиком… Я даже не воровал, а просто завороженно стал вдыхать ее пар и начал как-то бессознательно есть. Тут поднялся крик: «Воры!» На меня набросились спекулянты, которых во время войны было много, и стали избивать. Оказывается, они мне, ребенку, сломали два ребра, а я-то думал, что отделался легким испугом. Когда закончил рассказ, смотрю, а у врача глаза на мокром месте. Он говорит: «Я увидел сейчас все вами рассказанное, как в кино». И тут мне пришла идея снять о своем детстве фильм. Вот так иногда побои и сломанные ребра помогают в творчестве – через 10 лет я сделал по собственному сценарию картину «Детский сад».

– От разных браков у вас пятеро сыновей, которых судьба разбросала по миру. Вы считаете себя хорошим отцом?

– Ни один, даже самый хороший отец не может уделять столько времени и внимания детям, как делают это женщины. Все мамы – сумасшедшие в возвышенном смысле слова. За это им честь и хвала. В Белоруссию я приехал с младшими сыновьями Женей и Митей. Они сейчас ходят по Витебску, смотрят все то, что не успею посмотреть я. Все, что зависит от меня, я им даю. Во всяком случае, они оба любят поэзию и что-то сами сочиняют.

– Правда ли, что в американских школах в большом ходу наркотики и подростковые банды?

– Младший, Митя, в этом году окончил школу и поступил в университет. А Женя, которому сейчас 20, перешел на второй курс. В Америке есть разные школы и школьники. Некоторые пробуют наркотики из любопытства. Женя, например, играл в школьном джазе на трубе. Про джазменов говорят, что все они наркоманы. Это неправда. И вот Женя рассказывал о своем классе, что у них произошел раскол. Одна часть пробовала спиртное, хотя это строжайше запрещено делать до совершеннолетия, и вовсю развратничала, козыряя сексуальными подвигами. А другая часть, к которой примкнул мой сын, придерживалась нарочито пуританских взглядов – умри, но не давай поцелуя без любви. Мальчишки поклялись, что первая женщина обязательно станет женой.

Я вот дружу с Михаилом Задорновым, он выступает с моими стихами, и сейчас даже пластинку выпустил. Я ему говорю: «Миша, что ты все повторяешь: эти тупые американцы? А что, на российских просторах нет тупиц?» В Америке живут разные люди. Среди них есть и здравомыслящие, и образованные, и знающие историю России. Но проблема невежества существует. И она обоюдная.

Мы должны понимать, что болезни общества сейчас глобальные: что в американском университете, то и в нашем.

– В Америке вы преподаете по своему учебнику русскую поэзию. Чем ваши студенты мотивируют интерес к столь экзотическому предмету?

– Им нравится. На мой курс приходят с разных факультетов. Это будущие программисты, геологи, управленцы… Американцы, которые любят Пушкина, Блока, Ахматову, Пастернака, Цветаеву, – это уже другие люди. Я отвечаю за многих студентов, которых выпустил за 18 лет. Они никогда себе не позволят высокомерно относиться к российскому народу. И многие из них уже стали, между прочим, работать именно на эту идею братской дружбы. Двенадцать моих выпускников стали вице-президентами компаний, которые имеют дело с Россией.

Писатели должны быть доступными для своих читателей. В советские времена было много негативного, но появились и хорошие традиции. Меня приняли в Союз писателей в 1952-м, когда еще был жив Сталин. Но выступать публично я начал тремя годами раньше. Было такое Бюро пропаганды советской литературы, где талантливым людям давали возможность проявить себя. Я читал свои стихи в парках, в красных уголках заводов, в библиотеках. Мы видели своих будущих читателей и мгновенно ощущали ответную реакцию на слово. Когда иностранные литераторы приезжали к нам в 60-е и видели, что поэты собирают стадионы, то бывали страшно удивлены. Сейчас все изменилось с точностью до наоборот. В России молодая поэзия маргинализируется – никто ее не слышит, а прочесть негде. А, например, в одной только Америке успешно работают около тридцати лекционных бюро, которые устраивают встречи писателей с читателями.

В бюджете любого американского университета заложены средства на так называемого приглашенного писателя. Кому от этого польза? С одной стороны, это возможность литератору продержаться на плаву, пока он пишет новый роман. На Западе даже очень хорошие писатели трудновато живут. Поверьте мне. А, с другой стороны, приглашенные писатели помогают держать интеллектуальный уровень вуза. Задают определенную планку. Этот опыт следует взять на вооружение и у нас тоже. И сколько раз я уже об этом говорил в самых высоких кабинетах власти. Как горохом об стенку. Но я не отчаиваюсь. Альбер Камю сказал: «Любая стена – это дверь». Вот запомните. Нет непробиваемых стен. Мы должны своей энергией, как лазером, пробивать любую замшелую стену и добиваться своего не мытьем, так катаньем.

Фото автора

Евгений ЕВТУШЕНКО