Преодоление моральной слепоты

ХХ век таким катком прошелся по людским судьбам, что оставил в их душах глубокие раны и породил фантомные боли. Как излечить их? Напрочь вычеркнуть из памяти трагедии прошлого? Не получится. Бесконечно бередить прошлое? Так можно повредиться в рассудке или зайтись в припадке ненависти. Так что же все-таки делать?

Шел 1947 год. В швейцарских Альпах Ричард Вурмбранд – протестантский пастор, антифашист, основоположник движений «Моральное перевооружение», или «Теология после Освенцима», собрал конгресс, куда съехались религиозные и общественные деятели со всей Европы. Пастер справедливо считал, что трагедия холокоста – это не только трагедия евреев, но и христиан, которые ее допустили. Не было только немцев, на которых лежала особая ответственность за содеянное. Позвали немцев, но, как только они вошли в зал, вся французская делегация во главе с Ирэн Лор поднялась и вышла из зала. Ирэн Лор можно было понять. Совсем недавно нацисты на ее глазах растерзали сына – участника Сопротивления. Фрэнк Бухман выбежал вслед за ней и спросил: «Как вы, французская социалистка, представляете будущее Европы без Германии?» «Я буду думать», – ответила Ирэн Лор. Через 35 часов французская делегация вошла в зал, а Ирэн поднялась на трибуну. Немцы вжались в кресла, а она принесла извинения немцам за то, что дала овладеть собой ненависти. Это мгновенно стало известно в Германии. По сути, именно с этого началось немецкое покаяние.
Не будем упрощать. Параллельно союзники последовательно, неуклонно и жестко проводили политику денацификации. Продуктовые карточки не выдавались тем, кто не посетил нацистские концлагеря. Иди и смотри! Чтобы не говорили потом, что ничего не знали о преступлениях своих отцов и сыновей.
Но зримый пример человека, который сумел подняться над эгоизмом собственной боли, был пора­зителен и потому проникал в сознание и оставлял след в душах. Передача опыта всегда более действенна, нежели абстрактные отвлеченные идеи, будь они трижды верными.

Покаяние – зигзаг неудачи
Появление на широком экране фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» в буквальном смысле вызвало культурный шок. Тысячи людей стояли в очередях у кинотеатров, стремясь посмотреть ленту, которая до этого долго лежала в сейфе у первого секретаря ЦК КПСС Грузии Эдуарда Шеварднадзе. В значительной степени этот полный метафор фильм знаменовал начало перестройки. Фильм растащили на цитаты, надеясь наконец найти «дорогу к храму», похоронив труп прошлого. Однако очень скоро по историческим меркам идея всеобщего покаяния стала вызывать сначала раздражение, а затем агрессивное неприятие. Почему так?
Оставляю в стороне социально-политические и прочие внешние конъюнктурные причины, по которым Нюрнбергский процесс над КПСС так и не состоялся. Важнее внутренние умонастроения наших сограждан. Существует два убойных аргумента, сыгравших решающую роль в том, что покаяние стало ругательным словом. Первый: хватит стыдить наш народ, рождая у него комплекс неполноценности. Остальные народы ничуть не лучше и тоже по уши в грехах. Пусть они покаются первыми, а потом предъявляют нам свои претензии. Все равно наши самые лучшие. И точка!
Своя эмоциональная логика в этом есть. Отчасти прав питерский писатель А.Мелихов, который утверждает: «Потребность чувствовать себя красивым и значительным – базовая черта всякого народа, а потому склонить какой угодно народ отказаться от какой угодно части его национального достояния совершенно невозможно без целых океанов лести. Обличать же и стыдить его – дело не только бесполезное, но и просто опасное, ничего, кроме озлобленности, оно не приносит. Либеральные обличители национализма тоже бывают сеятелями или, по крайней мере, катализаторами фашизма. Отнестись рационально к своим землям, к своим преданиям для народа означало бы рассыпаться при первом же испытании – не один рациональный аргумент ничего не может сказать о том, почему одна территория предпочтительнее другой, один язык предпочтительнее другого, один эпос предпочтительнее десятка других».
Действительно, обличение грехов Отечества – дело рискованное. Не зря сказано от века: нет пророка в своем отечестве. Эту древнюю выстраданную истину в ХХ веке в поэтической форме выразил В.Высоцкий: «Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах».
Но, как многократно показал ход истории, национальный нарциссизм, охватывающий широкие народные массы, разрушителен и гибелен для любого этноса. Носителям националистических комплексов нестерпимо слушать обличение со стороны так называемых посторонних: представителей Запада или людей, принадлежащих к нетитульной нации, будь то маркиз Кюстрин, известный своими записками «Россия в 1839 году», или всемирно известный писатель Фредерик Бегбедер, который назвал Россию страной нераскрытых преступлений и потерянной памяти. Ну кому это понравится?
Поэтому особенно ценно, когда с призывом к молодежи, настаивая на национальном покаянии и трезвом осмыслении прошлого, выступает человек, которого трудно заподозрить в русофобии.

Славянофил, требующий национального покаяния
Примечательно, что на этой позиции твердо стоял еще в 1844 году не какой-то прожженный западник, а русский патриот, славянофил А.С.Хомяков. Обратимся к его стихам:

Не говорите: «То былое,
То старина, то грех отцов,
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов».
Нет! этот грех – он вечно с вами,
Он в вас, он в жилах и крови,
Он сросся с вашими сердцами –
Сердцами, мертвыми к любви.
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времен,
За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;
За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель русской стороны;
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новград и его измену,
За двоедушие Москвы;
За стыд и скорбь святой царицы,
За узаконенный разврат,
За грех царя-святоубийцы,
За разоренный Новоград;
За клевету на Годунова,
За смерть и стыд его детей,
За Тушино, за Ляпунова,
За пьянство бешеных страстей,
За слепоту, за злодеянья,
За сон умов, за хлад сердец,
За гордость темного незнанья,
За плен народа; наконец,
За то, что, полные томленья,
В слепой сомнения тоске,
Пошли просить вы исцеленья
Не у того, в Его ж руке
И блеск побед, и счастье мира,
И огнь любви, и свет умов,
Но у бездушного кумира,
У мертвых и слепых богов!
И, обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной;
За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края –
Пред Богом благости и сил
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил,
чтоб Он простил!
К моему глубокому прискорбию, данное стихотворение нуждается в подробном историческом комментарии. В доверительной частной беседе даже некоторые молодые учителя истории признались в том, что подчас не понимают, о каких событиях идет речь. В вузах им о них не рассказывали! Потому придется многое разъяснить:

За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;

– «каинские брани» – междоусобные войны, где братья убивали братьев: Ярополк Святославич убил Олега Святославича, Владимир Свято­славич убил Ярополка Святославича, Святополк Владимирович (может быть, Ярослав Владимирович) убил Бориса Владимировича и Глеба Владимировича. Все это было во второй половине X – начале XI века.

За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель русской стороны;

– здесь речь идет о князьях конца XI – первой половины XII века Олеге Святославиче, его сыновьях и внуках, которые вступали в союзы с половцами (тюрками-кочевниками) и с ними вместе жгли и грабили города и села других князей – Владимира Всеволодовича (известного под именем Мономах) и его сыновей и внуков.

За рабство вековому плену,

– это о татаро-монгольском нашествии и 240-летнем подчинении Орде.

За робость пред мечом Литвы,

– это о завоевании Великим Княжеством Литовским (князьями Миндовгом, Гедимином, Ольгердом, Ягайло, Витовтом) земель старой Киевской Руси (Галича, Львова, Киева, Чернигова, Смоленска), точнее, отвоевании их этими литовскими князьями у монголо-татар в последней четверти XIII-XIV веках, притом что владимирские и московские князья в это время были подданными Орды и это свое наследство даже не думали защищать.

За Новград и его измену,

– это о попытке Великого Новгорода в XIV веке перейти в подданство Литвы.

За двоедушие Москвы;
– это о хитрой политике московских князей – от Ивана Калиты до Василия Темного, – которые, всячески пресмыкаясь перед ханами Орды, с ее помощью подчиняли себе другие русские княжества.

За стыд и скорбь святой царицы,

– тут несколько вариантов. Возможно, это Соломония Сабурова (св. преподобная София Суздальская), в миру жена Василия III Ивановича, великого князя Московского и всея Руси, которую он сослал в монастырь, чтобы жениться на молодой красавице Елене Глинской. Эта женщина родила пожилому Василию Ивановичу сына Ивана (будущего Грозного).
Или это Ирина Федоровна Годунова (св. преподобная благоверная Александра), сестра Бориса Годунова, жена Федора Ивановича, сына Ивана Грозного, последнего царя из династии Рюриковичей.

За узаконенный разврат,

– это о семи венчанных браках царя Ивана Грозного, когда Церковь разрешает лишь два брака после первого вдовства.

За грех царя-святоубийцы,

– царь Иван Грозный приказал Малюте Скуратову убить митрополита Филиппа (Колычева), причисленного к лику святых.

За разоренный Новоград;

– царь Иван Грозный со своим опричным войском перебил все население Великого Новгорода так, что Волхов «был красным от крови».

За клевету на Годунова,

– молва приписывала Борису Годунову умерщвление царевича Димитрия.

За смерть и стыд его детей,

– московские бояре, когда в город вошло войско Лжедмитрия, убили сына Годунова Федора и жену Годунова Марию, а дочь Годунова Ксению отдали на поругание Лжедмитрию, который ее изнасиловал и держал в наложницах, пока не приехала Марина Мнишек, потом отослал в монастырь.

За Тушино, за Ляпунова,

– второй Лжедмитрий получил прозвище Тушинский вор. Его бандитский лагерь находился к северо-западу от Москвы, в селе Тушино (там сейчас метро, старый аэродром и микрорайоны Тушино и Митино). Прокопий Ляпунов, один из командиров ополчения, которое пыталось освободить Москву от польско-белорусско-литовско-украинского войска, был убит казаками прямо на воинской сходке.

За пьянство бешеных страстей,

– скорее всего, здесь говорится о многочисленных бунтах и мятежах XVII века.

За сон умов, за хлад сердец,
За гордость темного незнанья,
– это, видимо, про схоластические религиозные споры, реформы Никона и раскол старообрядчества во главе с протопопом Аввакумом в середине XVII века.

За плен народа; наконец,

– это про окончательное закрепощение крестьян в Соборном уложении 1649 года.

За то, что, полные томленья,
В слепой терзания тоске,
Пошли просить вы исцеленья
Не у того, в Его ж руке
И блеск побед, и счастье мира,
И огнь любви, и свет умов,
Но у бездушного кумира,
У мертвых и слепых богов,
И, обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной;

– это про реформы Петра, про подражание западным странам, про систему образования, заимствованную на Западе, про увлечение в литературе, скульптуре и живописи античными мифологическими сюжетами в ущерб христианской вере и традиционным православным святыням. Здесь также необходимы пояснения.
Принадлежа к славянофилам, А.С.Хомяков крайне отрицательно относился к петровским реформам, при этом был просвещенным европейцем, своим образованием целиком обязанным петровской модернизации. Так часто бывает.
Но нормальное патриотическое воспитание отнюдь не противоречит космополитизму. Марк Аврелий именовал себя космополитом – человеком мира. Патриотизм и космополитизм – это два клапана сердца, ритмичная работа которых обеспечивает непрерывное крово­обращение культуры, позволяющее гордиться своими достижениями и творчески усваивать чужие. Здесь не время и не место вступать в полемику с А.С.Хомяковым. Даже если он в чем-либо заблуждался, то ошибался добросовестно. Важно другое – его максимальная честность перед самим собой в оценках событий прошлого и стремление привить этот подход вступающим в жизнь поколениям. В основу оценки любых исторических событий им положена христианская этика. Да-да, именно она, без всяких скидок на специфику времени, с помощью которой можно легко оправдать любые зверства властей или толпы. Никакой «альтернативной морали» он не признавал и твердо стоял на том, что существует незыблемая шкала ценностей («ценностей незыблемая скала» (О.Мандельштам). Отсюда страстный призыв к покаянию:

За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края –
Пред Богом благости и сил
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил,
чтоб Он простил!

Чрезвычайно важно, что вся эта историческая ретроспекция и призыв к покаянию обличены в поэтическую форму, что, безусловно, приводит к эмоциональному погружению в историю. Чисто научные штудии большинство людей не трогают и потому не достигают цели. Художественные же обобщения затрагивают ум и сердце.
Во все времена остро стояла и продолжает стоять проблема преодоления моральной слепоты. Никакой «постправды» не существует. Есть правда митрополита Филиппа Колычева, отказавшегося благословить поход Ивана Грозного на Новгород и удушенного Малютой Скуратовым в темнице, и неправда царя-изувера. Во все времена у каждого человека есть выбор, за который он несет личную ответственность.
С тех давних пор подвигов и преступлений в отечественной истории прибавилось, но культурологическая и педагогическая задача преодоления моральной слепоты остается актуальной.

Ответственность «маленького» человека
Разоблачая кровавые преступления тиранов, обычно сосредотачиваются на тайных мотивах их поведения, скрытых психопатологических комплексах и т. п. Меня, откровенно говоря, мало интересуют вопросы, был ли Сталин параноиком, а Иван Грозный сифилитиком. При всем бытовом антисемитизме Сталина еврейский вопрос был для него второстепенным. Вся эта борьба с космополитизмом, дело врачей и прочие кампании сороковых – начала пятидесятых годов прошлого века проводились в его примитивной технологической логике властвования. В основе известный принцип divide et impera – «разделяй и властвуй», где лучший способ управления – разжигание взаимной вражды между различными элитными правящими группировками. В данном случае Сталин систематически натравливал друг на друга идеологов во главе со Ждановым и Кузнецовым и так называемых прагматиков в лице Берии и Маленкова.
Гораздо важнее рассмотреть причины массового морального ослепления миллионов людей, с энтузиазмом включившихся в разнообразные кампании шельмования очередных жертв, указанных властями. В большинстве случаев массовый морок, побуждавший людей действовать поверх моральных барьеров, был сознательно организован тоталитарной системой, разделявшей граждан на «единый советский народ» и «врагов народа».
Этот феномен проанализирован в статье Лианы Алавердовой «Поверх моральных барьеров». В данном контексте Лиана Алавердова ссылается на Абрама де Сваана: «Геноцидальные режимы выделяют группу людей как объект ненависти, убеждая всех остальных членов общества: члены этой группы воплощают абсолютное зло, зло составляет их внутреннюю сущность, и их невозможно изменить. <…>Жертвам режима приписываются неуемная жажда власти, жадность, хитрость и дьявольская изворотливость вкупе с другими пороками. Их начинают избегать, их чураются, наконец, их изолируют от основного населения. <…>Активисты режима сеют среди своего народа не только ненависть, но также страх перед этой группой, которая на самом деле угрозы не представляет. Страх намного больше, чем ненависть, легитимизирует агрессию против оппонента, изображая его не жертвой, а угрозой. Преступники с готовностью представляют себя жертвами собственных жертв».
Отсюда сотни тысяч палачей и охранников мест заключения. Убивали и мучили свои жертвы обыкновенные люди. Это важно понять и осознать. А посему я полностью разделяю выводы автора статьи: «Делегирование моральной ответственности кому бы то ни было вышестоящему – это преступление личности против самой себя, капитуляция и признание собственной неполноценности. Словом, опасная стезя, которая потенциально может привести к преступлению.
Человек, слагающий с себя бремя моральной ответственности, легко перекидывает ее на других: «время было такое», «я выполнял приказ», «мы были одурачены пропагандой», «я боялся наказания». На самом деле почти всегда есть выбор, даже у жертвы. Что уж говорить о сотнях, тысячах моментах выбора, стоящих перед палачами и экзекуроторами?» (Лиана Алавердова. «Поверх моральных барьеров». «Дружба народов», №8, 2018).
Выбор действительно есть всегда. Затаиться в провинции, уйти в кочегары, наконец, в беспробудное пьянство, как это сделали вымышленный герой Л.Улицкой академик Кукоцкий и вполне реальный большой русский поэт А.Т.Твардовский. Данный порок издавна встречает в отечестве нашем понимание и прощение властей.
Долгие десятилетия занимаясь со старшеклассниками театральными постановками, поймал себя на мысли, что все это время ставлю один спектакль в разных вариациях. «Волна» по книге Штрассера, в основу которой был положен социальный эксперимент, проведенный учителем истории одной из калифорнийских школ, ученики которого не поверили в то, что небольшая горстка нацистов могла подчинить себе всю Германию, сделав людей соучастниками массового истребления сограждан. Учитель Бен Росс решил доказать старшеклассникам, что фашист дремлет в душе каждого человека. Для чего создает организацию «Волна» со своими символикой и уставом, который требует обязательной взаимной поддержки членов этой организации. Старшеклассники салютуют друг другу волнообразным движением руки, рейтинги успеваемости класса растут, но очень скоро ненависть к инакомыслящим начинает принимать безобразные формы вплоть до физического насилия. Короче, спектакль, он же урок истории для его непосредственных участников, о недопустимости делегирования моральной ответственности кому бы то ни было.
Следующий спектакль – «Болезнь потерявшихся» по роману Мариам Петросян «Дом, в котором…» – о ксенофобии по отношению к людям с ментальными заболеваниями. Все дальнейшие спектакли по собственным сценариям или инсценировки по чужим произведениям фактически об одном и том же – о толерантности, какую бы аллергию ни вызывал этот западный термин у большинства наших сограждан. Особо чувствительным рекомендую заменить его русским словом великодушие. Или вспомнить речь Ф.М.Достоевского на открытии памятника Пушкину, где он говорил о всемирной отзывчивости русского человека.
Опасность подхватить тоталитарный вирус остается всегда и везде, даже в стране с демократическим устройством, ибо он в принципе не убиваем! Что наглядно демонстрирует рост ксенофобии в европейских странах, напуганных наплывом нелегальных мигрантов. Но это не единственная зараза, приводящая к моральной слепоте.

Зло в нас самих
Технологическая революция вы­явила два проявления нового зла, которого человечество не знало до сих пор. О чем с невероятной проницательностью пишут Зигмунт Бауман и Леонидас Донскис (Зигмунт Бауман, Леонидас Донскис. «Моральная слепота. Утрата чувствительности в эпоху текучей современности». Издательство Ивана Лимбаха, Санкт-Петербург, 2019 г.). Но обо всем по порядку.
Книга действительно уникальная, ибо она адресована не рафинированным специалистам, а обычным людям и потому доступна любому читателю. Например, Бауман делится своими идеями с «маленьким» человеком, с тем, кто лишился прежнего положения из-за глобализации и второй (текучей) современности (вторая современность – Zweite Moderne – термин, введенный Ульрихом Беком и означающий трансформацию индустриального общества в информационное).
Для разъяснения потребуется несколько обширных цитат из вступления к книге.
«Историческое время, по Бауману, не линейно, а «точечно». Он считает, что историю создают не сильные мира сего, а маленькие люди. Его история – это не история великих мыслителей, а рассказ о мытарствах маленького человека. Симпатии Баумана явно на стороне «неудачников» современности, а вовсе не ее героев. Мы никогда не узнаем их имен. Они, словно актеры массовки, с поразительно самобытными и выразительными лицами (не испорченными рекламой, пиаром, массовым потреблением, самовосхвалением, не ставшими «товаром») из фильмов Пьера Паоло Пазолини, например из «Евангелия от Матфея» или «Декамерона».
<…>
Мы живем в мире, где контрасты благосостояния и власти становятся все отчетливее, тогда как различия в уровне экологической безопасности постепенно стираются: сегодня жители Западной и Восточной Европы, Соединенных Штатов и Африки находятся в одинаковой (без)опасности. Миллионеры переживают личные драмы и потрясения, о которых моментально узнают люди, не имеющие с этими богачами ничего общего, кроме реальной возможности в любой момент испытать то же самое. У политиков благодаря массовой демократии и массовому образованию имеется безграничное множество рычагов воздействия на общественное мнение, поскольку они непосредственно зависят от изменений массового сознания, которые способны их уничтожить.
<…>
Сегодня технологии по значимости опережают политику; последняя становится скорее придатком технологий и только способствует становлению технократии. Современное общество, наделенное детерминистским сознанием, считает отказ от содействия техническим инновациям и развитию социальных сетей (совершенно необходимых для установления общественного и политического контроля) достаточным основанием для того, чтобы подвергнуть всех, кто мешает процессам глобализации (или же не одобряет ее священные идеи).
Если вы политик, но не появляетесь на ТВ, вас не существует. Это давно известно. Сейчас ситуация такова: если вы недоступны в соцсетях, вы никто. Мир технологий никогда не простит вам такого предательства. Отказываясь регистрироваться в Фейсбуке, вы теряете друзей (как это ни абсурдно, на Фейсбуке друзья могут исчисляться тысячами, хотя, как говорит нам классическая литература, настоящий друг – это дар Божий). Но дело не столько в потере друзей, скорее в отделенности от общества.
Если вы не пользуетесь Интернетом для декларирования и уплаты налогов, вам грозит социальная изоляция. Технологии не дают нам оставаться в стороне. Могу превращается в должен. Могу – значит должен. Никаких дилемм. Мы живем в мире возможностей, а не сомнений.
<…>
Мы участвуем в создании нового человеческого нарратива, который ранее принимал формы эпоса, саги или романа, а теперь разворачивается на телеэкранах или на мониторах компьютеров. Этот нарратив создается в виртуальном пространстве. Вот почему журналистам становится все сложнее соединять слово и дело, прагматическую прямоту и этику, разум и воображение – ведь журналистика требует гибкой стратегии изображения и актуализации действительности; требует понимания проблем и умения говорить о них, поддерживать диалог, писать так, чтобы не возводить барьеры там, где они давно исчезли. Все это предполагает поиск чувствительных зон, поиск новых, подобающих человеку способов действия, и этот поиск при тесном сотрудничестве с гуманитарными и естественными науками создает новое пространство глобального взаимопонимания, общественной критики, самоистолкования. Вне этого пространства будущее философии, литературы и журналистики неясно. Если же они сблизятся, то выживут и приобретут значимость, доселе невиданную. Но если продолжат друг от друга отдаляться, мы неизбежно одичаем.
<…>
Технологии, ушедшие вперед и обогнавшие политику, создают моральный вакуум. В сознании современного человека главное – не легитимность власти, а ее «количество». Ибо зло (которое, к слову, втайне вызывает восхищение) сосредоточено там, где сильнее всего финансовое и политическое влияние. Поэтому в сознании современного человека зло притаилось на Западе. У зла по-прежнему есть имя и географическое положение, несмотря на то что мы давно живем в мире, где зло ослаблено и лишено власти, а потому рассеяно по свету и вынуждено прятаться. Вот два проявления нового зла: равнодушие к человеческим страданиям и стремление «колонизировать» конфиденциальность, отнять у человека его секреты, нечто, что не должно стать достоянием общественности и обсуждаться прилюдно (выделено мной. – Е.Я.). Постоянное использование чужой биографии, личных тайн, жизни и опыта – симптом нечувствительности и потери смысла.
Нам кажется, что зло где-то не здесь. Мы думаем, что в нас его нет, что оно прячется в определенных территориях, которые мы считаем враждебными и которые угрожают всему человечеству. Это наивное заблуждение, являющееся, по сути, самообманом, сохраняется сегодня, как две или три сотни лет назад. Образ зла как объективно существующего фактора навязывается нам религиозными концепциями и мифологиями зла. Но даже сегодня мы отказываемся искать его в самих себе. Почему? Да потому что это невыносимо трудно и полностью опровергает логику повседневности обычного человека». (Цит. изд. С. 9‑16.)
Достаточно. Не хочу отнимать у читателя возможность самостоятельно ознакомиться с этой уникальной книгой, как уже отмечалось, адресованной не цеховому сообществу посвященных академиков, а «маленькому» человеку. Итак, авторы выявили две новые ипостаси зла в новую технологическую эпоху: равнодушие к человеческим страданиям и стремление «колонизировать» конфиденциальность, которая заключается в лишении человека его сокровенной частной жизни. Отныне все тайное становится достоянием общественности. Обращает на себя внимание тот факт, что автор настаивает на двух доминантах: этической и гуманистической. Без этого нас ожидает технологическое одичание. Но существующее зло по привычке мы ищем не в себе, а на стороне, потому что это опровергает логику повседневности обычного человека. В результате круг замыкается и человек вновь инфицируется вирусом тоталитаризма.
Переведем дыхание и сделаем необходимые выводы:
1. Все по-настоящему сведущие и ответственные люди, в какой бы сфере они ни действовали (мышление – тоже деятельность, отсюда психологический термин «мыследеятельность»), настаивают на приоритете нравственных ценностей и видят свою просветительскую задачу в преодолении моральной слепоты.
2. Гуманизацию всех сфер жизни они считают не безнадежной архаикой, а единственным способом спастись от одичания, какие бы формы оно ни принимало.
3. Следовательно, деятелям науки, культуры и искусства, исповедующим данную точку зрения, надо быть готовым к придиркам и упрекам человека толпы (термин Умберто Эко) в навязшем в зубах дидактизме, в несовременности и прочих мыслимых и немыслимых грехах. Что с того? Задача грандиозна, но миссия выполнима!