Прелесть Александровна. или Графская чета Бобринских, забытых современников Пушкина

Передо мной письмо Софьи Александровны Бобринской, прелестной питерской аристократки, свидетельницы последних пушкинских дней, к своей родственнице и тезке, Софье Прокофьевне Бобринской, датированное 16 февраля 1837 года.

Пушкина уже нет. У молодой графини о злополучной дуэли, по-видимому, свой верный источник информации в ближайшем окружении поэта. Но кто он? Скорее всего Жуковский, воспитатель наследника престола, который, конечно же, хотя и хранил тайну, но не в силах был устоять перед расспросами «графини Прелесть Александровны», как, случалось, называл ту еще в 1820 году, до ее блестящего замужества, будучи в нее пылко влюблен. Что же мы находим в письме?

«Говорят о танцевальных утрах, о вечерних катаньях с гор. Масленица заглушила шумом своих бубенчиков ужасный отголосок смерти нашего Пушкина. Я сообщила сестре все подробности этого трагического конца. Расспросите ее об этом. Это нас привело в оцепенение в течение недели: но масленица закружила головы самым пылким и… Такова жизнь».

Легко посетовать: «такова жизнь»! Но что стоит за этими скупыми строками письма?

Кстати, кто они такие, эти Бобринские?

Новые аристократы, куда более поздние, чем род старомосковских бояр Пушкиных! Дворянская, что называется, интеллигенция! «Продвинутые», как сейчас сказали бы преуспевающие современники поэта. Первое сохранившееся до наших дней упоминание о графской чете Бобринских относится к 1832 году (из письма поэта к жене).

О приятельских взаимоотношениях поэта (оговорюсь: близкими друзьями они не были) с графом Алексеем Алексеевичем Бобринским, с этим «старым знакомым» по Английскому клубу, кроме всего прочего, свидетельствует записка самого Пушкина, адресованная тому 6 января 1835 года, в сущности, единственное дошедшее до нас письмо поэта.

Говоря об их семье, нельзя не остановиться на портрете старой графини – Анны Владимировны Бобринской – дамы, отличающейся, со слов современников, «веселым характером, добротою в намерениях и простотою в обычаях». Именно эта пожилая светская дама, шедшая на придворных торжествах «вровень со статс-дамами», была настоящим другом поэту и относилась к нему очень тепло. Поэт, как известно, часто попадал в неловкое положение на дворцовых приемах. Но кто мог выручить его из беды? Никто, кроме старой графини, которую ценили и уважали при дворе!

В дневнике Пушкина имеется подробная запись от 18 декабря 1834 года с описанием бала в Аничковом дворце. «На лестнице встретил я старую графиню Бобринскую, которая всегда за меня лжет и выводит меня из хлопот. Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми шляпами; но это еще не все). Граф Бобринский, заметя мою треугольную шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели».

Очевидно, Пушкин посещал дом Бобринских, встречался с ними во дворце, дорожил их участием и добрым отношением, однако до сих пор почему-то считается, что графское семейство не занимало особого места ни в жизни поэта, ни тем более в его сердце. Так ли это?

Попытаемся уточнить ранг новых дворян Бобринских. Они титулованные крупные землевладельцы. Ко двору Николая I Бобринские близки прежде всего по своему необычному – царскому – происхождению: родоначальник этой великосветской фамилии – Алексей Григорьевич Бобринский – внебрачный сын Екатерины II и графа Григория Орлова. Происхождение знатное, но несколько щекотливое! Фамилию свою Бобринские получили от названия имения Бобрики в Тульской губернии, дарованного Екатериной сыну. Не оставлял Бобринского своими милостями и Павел I, который любезно пожаловал сводного брата в графы Российской империи.

Пушкин, будучи в Северной столице, был знаком и общался главным образом со старой графиней Анной Владимировной Бобринской, ее старшим сыном Алексеем Алексеевичем и его красавицей-женой Софьей Александровной. Она, как известно, приходилась кузиной Николаю Николаевичу Раевскому-старшему, близко дружила с его дочерьми.

Внук Екатерины II сам Алексей Алексеевич Бобринский (1800-1868) – фигура для того времени сложная и крайне противоречивая. Этот светский приятель Пушкина, со слов Петра Вяземского, «не был тем, что обыкновенно называют царедворцем».

Молодой граф слыл на берегах Невы человеком необыкновенно эрудированным, как, впрочем, и его отец, воспитанный не без участия Екатерины II. Блестящая, поражающая современников своей глубиной образованность в математике, финансах, промышленности, увлечение химией, механикой, ремеслами находили выход в крупной предпринимательской деятельности на европейский манер отпрыска Екатерины: в основании свеклосахарных заводов, в железнодорожном строительстве. По словам того же Петра Вяземского, «он положил первые железные рельсы на русской почве». При этом особое высочайшее благоволение Николая I, его двоюродного брата, высшие придворные чины Российской империи и должности (камергер, церемониймейстер, шталмейстер).

Теперь несколько слов не мешало бы сказать о красавице-жене Алексея Бобринского Софье Александровне. О скором ее замужестве на берегах Невы ходило немало слухов, злых и на редкость противоречивых. Необыкновенно восторженную характеристику графини Софьи Бобринской оставил и поэт Петр Вяземский, который в течение многих лет был постоянным посетителем ее петербургского салона: «Графиня Софья Александровна Бобринская, урожденная графиня Самойлова, была женщина редкой любознательности, спокойной, но неотразимой очаровательности. Графиня мало показывалась в многолюдных обществах. Она среди общества, среди столиц жила какою-то отдельной жизнью – домашнею; келейною; занималась воспитанием сыновей своих, чтением, умственною деятельностью; она, так сказать, издали и заочно следила с участием и проницательностью. Салон ее был ежедневно открыт по вечерам. Тут находились немногие, но избранные».

Почему же для нас два века спустя так интересны письма молодой графини?

Ее письма содержательны и остроумны, оттого что она блестяще владеет пером; оттого что писать ей по-русски и по-французски нравится. Среди разбора череды мелочей и сплетен большого света мелькают звездные имена Жуковского и Вяземского, Козлова и Пушкина, Ростопчиной и Нессельроде. Ведь, повторюсь: салон ее посещали, по словам Вяземского, «немногие, но избранные молодые люди, дипломаты, выдающиеся путешественники, государственные люди», то есть сливки светского общества.

Бывал, конечно же, в салоне Бобринской и Геккерн: в 1833 году Софья Александровна подробно описывает мужу, как в их доме князь Вяземский, графы Виельгорский, Нессельроде и барон Геккерн лили из сахара гербы. Таким образом, среди постоянных посетителей салона прекрасной графини мы встречаем людей одного круга – как друзей, так и врагов Пушкина.

Любопытно, как, находясь в дружбе с врагами Пушкина, сама Софья Александровна относилась к поэту. Она долгое время, как и ее муж, симпатизировала ему. 10 октября 1831 года Софья Александровна пишет своему супругу: «…Я тебе говорила, что мадам Хитрово с дочерью Долли оказали мне честь, пригласив на литературный вечер. Был разговор только о Пушкине, о литературе и о новых произведениях». Автор этих теплых слов – «Прелесть Александровна» – предстает перед нами человеком, интересующимся литературой, ценящим талант Пушкина, пристально следящим за его творчеством. Впрочем, как и ее высокопоставленный муж.

В истории дуэли поэта одним из самых, пожалуй, загадочных обстоятельств является неожиданная женитьба блестящего кавалергарда Дантеса на Екатерине Гончаровой. После этой женитьбы Дантес и Пушкин (кузены по линии графов Мусиных-Пушкиных) внезапно стали еще и свояками, по-английски brother in law, что в дословном переводе означает «названными братьями», членами большой гончаровской семьи.

В одном из писем к мужу графини Бобринской мы находим смелый отклик на это событие:

«Он (Дантес) женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтической красавицы жены Пушкина… Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования. Это возвышенно и смехотворно. Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что даже не допускает сплетен».

Это длинное письмо графини основано, естественно, целиком на великосветских слухах и сплетнях.

Молодая графиня, кажется, после роковой дуэли жалела обоих: и Пушкина, и Дантеса. Но кого больше? Несомненно, красавца-кавалергарда Дантеса. Впрочем, как и императрица. Кавалергарду она посылала цветы и «лучшие пожелания», когда тот, раненый, находился под следствием. О поэте только лишь печалилась.

«Прелесть Александровна» переживет поэта почти на тридцать лет. Через два года после ее кончины отойдет в лучший мир внук Екатерины и ее сиятельный супруг.