На чтение: ≈ 19 мин.Мало в русской культуре имен, которые вызывают такой интерес, окружены столькими тайнами, легендами, как имя Михаила Лермонтова. В день гибели – 27 июля (15 июля по старому стилю) 1841 года – ему было всего лишь 26 лет. Отмечая раннюю гибель поэта, философ Василий Розанов писал: «… чтобы таким юным заслужить пристальное воспоминание к себе и желания понять…значит вырасти к этим годам в такую серьезную величину, какую в равный ему возраст не достигал у нас ни один человек на умственном и политическом поприще». С этим размышлением трудно не согласиться.
В этом возрасте преобладающее большинство русских писателей только начинали. Вот только несколько великих имен. В 27 лет Пушкин не написал еще «Полтавы», «Медного всадника», «Евгения Онегина», Гоголь — романа «Мертвые души», только приступили к литературной деятельности Тургенев и Достоевский, а у Льва Толстого были написаны две повести, но еще не опубликованные. Великий писатель высоко ценил Лермонтова и искренне сокрушался: «Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский. Какие были силы у этого человека! Чтобы сделать он мог! Вот кого жаль, что рано умер».
Глубину случившейся трагедии современники поэта стали осознавать уже день его похорон.
Хроника постдуэльных событий
17-го июля 1841 года весь Пятигорск пришел проститься с Лермонтовым.
По воспоминаниям очевидцев, весть о гибели поэта была столь внезапной и произвела столь сильное впечатление, что толпы народа не отходили от его дома.
Из записок декабриста Николая Лорера:
«Представители всех полков, в которых Лермонтов волею или неволею служил в продолжение своей короткой жизни, нашлись, чтобы почтить последней почестью поэта и товарища. На плечах наших несли мы гроб из дому и донесли до уединенной могилы на покатости Машука. По закону священник отказывался было сопровождать останки поэта, но сдался, и все совершено было со всеми обрядами христианскими и воинскими».
Декабрист не знал, что друзьям Лермонтова пришлось преодолеть немало трудностей, чтобы получить разрешение на православное погребение поэта. Согласно действующим законам, погибший на дуэли считался самоубийцей и хоронить его по-христиански не разрешалось. А. Столыпин и С. Трубецкой долго упрашивали настоятеля Скорбященской церкви Пятигорска протоиерея Павла отслужить панихиду по Лермонтову. Об этом же просил священника и начальник пятигорского штаба, полковник А.С. Траскин. Отец Павел колебался, а второй священник, иерей Василий Эрастов, и вовсе был категорически против. Тогда решили спросить, как быть, у коменданта города, полковника Ильяшенкова. Тот переправил запрос следственной комиссии и получил официальное разъяснение. Оно гласило: «приключившаяся Лермонтову смерть не должна быть причтена к самоубийству, лишающему христианского погребения. Мы полагали бы возможным предать тело его земле, так точно, как в подобном случае камер-юнкер Александр Сергеевич Пушкин отпет был в церкви конюшен Императорского дворца в присутствии всего города».
Пушкин и здесь сопутствовал Лермонтову…
Панихида по убитому поэту была устроена не в церкви, а на его последней квартире: иерей Василий Эрастов, все еще опасаясь возможных последствий, тайно забрал ключи от храма и скрылся. Вот почему в метрической книге Скорбященской церкви указано: «погребение пето не было».
Присутствовали на панихиде только самые близкие, многие о ней просто не знали. После отпевания состоялись похороны. Пешком до самого кладбища вместе со всеми шло полковое начальство — полковники Траскин и Иляшенков, еще более 50-ти штаб и обер-офицеров. Не было только Командующего Кавказской линией генерала Граббе – он был в отъезде.
Из воспоминаний Эмилии Шан-Гирей:
«народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поражало: ведь не все же его знали и не все его любили! Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами. Похоронили и положили небольшой камень с надписью Михаил, как временный знак его могилы…».
Креста на пятигорской могиле поэта так и не поставили. Как будто прочли юношескую запись Лермонтова: «Мое завещание… положите камень; ─ и пускай на нем ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!»
От глаз присутствующих скрылось еще одно важное обстоятельство. За час до выноса тела поэта коменданту Пятигорска, полковнику Ильяшенкову, передали записку Николая Мартынова. Он писал: «Для облегчения моей преступной скорбящей души, позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища». Ильяшенков не поверил своим глазам, он несколько раз перечитал записку и приказал писарю отнести ее в Штаб. Там полковник Траскин, не говоря ни слова, поставил на записке свою резолюцию: «Нельзя. Траскин».
Начальник Штаба и без того опасался возможных беспорядков, уже нашлись горячие головы: хотели вызвать Мартынова на дуэль и показать ему на деле, что значит честный поединок.
18 июля квартальный надзиратель Марушевский в присутствии свидетелей составил опись имущества Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова. Двоюродный брат и секундант поэта Алексей Столыпин написал расписку: «полученные мною деньги – две тысячи шестьсот десять рублей ассигнациями, разные вещи, две лошади и двух крепостных человек, Ивана Вертюкова и Ивана Соколова, обязуюсь доставить в целости родственникам убитого…»
Через несколько дней Столыпин покинул Пятигорск. Среди вещей, которые он собирался доставить бабушке поэта, Елизаве́те Алексе́евне Арсеньевой, были принадлежавшие Лермонтову иконы: образ Святого Архистратига Михаила в серебряной позолоченной ризе; образы Святого Иоанна Воина и Николая Чудотворца, а также маленький серебряный крест с частицами мощей святых.
Что касается бумаг и рукописей Михаила Юрьевича, то сохранилась лишь записная книжка, подаренная Лермонтову князем Одоевским. В ней 15 последних стихотворений поэта. Если бы не она, мы так никогда бы и не прочитали «Выхожу один я на дорогу», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Тамару»…На предпоследней странице, за которой только чистые листы — «Пророк».
Судьба же упомянутых в описи «собственных сочинений покойного на разных лоскуточках бумаги (числом 7) и писем от разных лиц и от родных — (числом 17)» остается неизвестной…
Вскоре в газете «Одесский вестник» появилось первое и единственное сообщение о гибели поэта. «15 июля около 5 часов вечера разразилась ужасная буря с молнией и громом: в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске Михаил Юрьевич Лермонтов».
Других сообщений в печати не было. О пятигорской трагедии люди узнавали, главным образом, из писем очевидцев событий. Часто это были обычные петербуржцы, отдыхавшие на водах и невольно оказавшиеся свидетелями происшедшего. К концу июля 1841 года вести о гибели Лермонтова дошли до столицы.
Из записки писателя Юрия Самарина:
«Лермонтов убит Мартыновым на дуэли на Кавказе. Подробности ужасны. Он выстрелил в воздух, а противник убил его, стрелял почти в упор».
Из письма Александра Булгакова Петру Вяземскому:
«Странную имеют судьбу знаменитейшие наши поэты, большая часть из них умирает насильственною смертью. Сегодня получено известие о гибели Лермонтова. Он был убит, убит не на войне, не рукою черкеса или чеченца, увы, Лермонтов был убит на дуэли — русским!»
Вяземский писал в ответ: «В нашу поэзию стреляют лучше, нежели в Людвига Филиппа. Второй раз не дают промаха».
Смерть Лермонтова почти совпала по времени с выходом второго издания романа «Герой нашего времени» – со знаменитым предисловием, в котором Лермонтов успел ответить на выпады критиков в адрес своего героя, Печорина. Новый тираж «Героя нашего времени», был, как и первый, раскуплен в короткие сроки. Но вряд ли этому способствовало трагическое известие из Пятигорска. Информация о гибели Лермонтова в печати была негласно запрещена. О дуэлянтах вообще было не принято говорить открыто.
Выход из ситуации нелепого умалчивания нашел Василий Белинский. В сентябрьской книжке «Отечественных записок» он напечатал рецензию на второе издание «Героя нашего времени», в которую, в завуалированной форме, поместил некролог Лермонтову. Возможно, впервые масштаб дарования поэта и его место в истории русской литературы были очерчены с такой эмоциональной силой:
«Уже кипучая натура поэта начала устаиваться, в душе пробуждалась жажда труда и деятельности. Уже затевал он в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил написать романическую трилогию из трех эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и настоящего времени). И вот новая, великая утрата осиротила бедную русскую литературу!.. Этой жизни суждено было проблеснуть блестящим метеором, оставить после себя длинную струю света и исчезнуть во всей красе своей…»
Во многом, под воздействием этой статьи значительная часть российской читающей публики, все те, кто знал Михаила Юрьевича, начали понимать, что Россия потеряла еще одного гения…
ИЗ Дневника писателя Юрия Самарина:
«Лермонтова постигла одна участь с Пушкиным. Невольно сжимается сердце, и при новой утрате болезненно отзываются старые. Грибоедов, Марлинский, Пушкин, Лермонтов. Становится страшно за Россию при мысли, что это не простой случай, а какой-то приговор судьбы поражает ее в лучших из ее сыновей, в ее поэтах. За что такая напасть? И что выкупают эти невольные жертвы?»
Остается еще один вопрос, интересующий многих. Как отреагировал на сообщение о гибели Лермонтова Николай Первый, долго и безосновательно отказывавший поэту в своем расположении? Сведения об этом весьма противоречивы. Одни очевидцы утверждают, что император публично произнес: ««Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Другие вспоминают, что в кругу семьи монарх высказался совсем иначе: «туда ему и дорога». Великая княгиня Мария Павловна, родная сестра императора, слышавшая эти слова, отнеслась к ним с горьким укором. Присутствовала ли при разговоре императрица – сведений нет. Зато известно другое.
Узнав о гибели поэта, Александра Федоровна записала в своем дневнике: «Гром среди ясного неба. Почти целое утро с великой княгиней читали стихотворения Лермонтова…». А 12 августа императрица сообщала фрейлине Бобринской: «Вздох о Лермонтове, о его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать ее выдающейся звездой». В тот же день она подарила великой княгине два тома Лермонтова и такой же подарок сделала дочери на свадьбу.
Вокруг имени Лермонтова продолжались придворные интриги и литературные споры. Но были люди, которые переживали его уход как личную утрату, как потерю самого близкого человека.
Из письма Марии Лопухиной:
«Последние известия о моей сестре Варваре поистине печальны. Она вновь больна, ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву – она отказалась, за границу – отказалась и заявила, что решительно не желает больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но я отношу это расстройство к смерти Мишеля».
Тяжелее всех пережила смерть поэта Елизавета Алексеевна Арсеньева.
С нею случился апоплексический удар, после которого она медленно приходила в себя. Поехать в Пятигорск она не могла. Как только позволило здоровье, уехала в свое имение Тарханы.
Но смирится с тем, что внук похоронен на Кавказе, там, где его убили, было для нее невыносимо. Елизавета Алексеевна решила написать письмо на имя императора с просьбой разрешить перезахоронить тело внука на фамильном кладбище в Тарханах.
«Высочайшее соизволение» пришло только 1 января 1842. В траурную поездку за гробом Лермонтова Елизавета Алексеевна отправила трех тарханских крестьян. Они и привезли в Пятигорск, в Скорбященскую церковь, смиренный дар Елизаветы Алексеевны — икону Богоматери «Всех скорбящих радость», которая, по некоторым сведениям, до сих пор хранится в одном из пятигорских храмов.
Поездка продолжалась больше двух месяцев. Только в апреле 1842 года скорбный кортеж добрался до уездного города Чембар, в 15 км от Тархан.
Из записок Марии Храмовой, жительницы города Чембар:
«Это было на пасхальной неделе. На улице собралось много народа. Около церкви Николая Чудотворца отслужили панихиду. Молодые господа Елизавете Алексеевне ручку целовали, а старые ее обнимали. У всех были свечи.
Народ знал, что Михаил Юрьевич умер не своей смертью, а его убили несправедливые люди. И от этого было еще больше жалости. Иные мужики и бабы плакали. Поминальный обед был очень щедрый».
21 апреля 1842 года свинцовый гроб с телом поэта привезли в Тарханы, в имение его бабушки, где он прожил первую половину своей жизни. По всей округе слышался плач. Сторожилы вспоминали: голосили так, как будто в каждом доме кто-то умер.
К церкви Михаила Архистратига, который строился на пожертвования Арсеньевой во здравие ее внука, стали собираться для прощания жители села окрестных мест. Сочувствуя горю Елизаветы Алексеевны, тарханские священники отслужили панихиду, хотя делать этого было нельзя – на праздничной Пасхальной неделе поминальные службы не проводят.
Через день, 23 апреля 1842 года Лермонтов был похоронен рядом с матерью и дедом. Так сбылось его юношеское предсказание:
…Я родину люблю
И больше многих: средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать,
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшися с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.
Елена Родина, научный сотрудник музея М.Ю. Лермонтова \”Тарханы\”
Выбор читателей
Комментарии