Портрет

Проповедь без проповедников

Похоже, авторская песня переживает очередной расцвет. Мгновенно расходятся тиражи аудиокассет лучших авторских песен. Нет, пока это еще не переполненные Лужники, с которых в канун перестройки концертная бригада именитых бардов начала свой “облет” вот таким вот песенным клином крупнейших городов страны, повсюду собирая стадионы и огромные залы слушателей. Но уже и не только собственный переполненный Грушинский фестиваль, не только сольные концерты бардов перед избранной публикой в России, Америке, Франции, Израиле, куда судьба разбросала значительную часть аудитории авторской песни прямиком из московских кухонь, ныне почти исчезнувших как жанр отечественной культуры времен застоя.

И тут мне важно сказать о еще не названной, но, может, одной из главных причин того, почему авторская, бардовская песня перестала быть уделом хоть и весьма широкого, но все же избранного, элитарного круга бывших студентов, туристов и прочей “продвинутой” интеллигенции. Не только как жанр, но и как социальное явление-движение песня эта счастливо избежала замкнутости, а стало быть, и “загнивания” во многом еще и потому, что чуть ли не с рождения, не с самих истоков в ее среде оказались и студенты, будущие педагоги, а также коммунары, которые ходили на потайные тогда еще, полузакрытые загородные лесные слеты КСП в качестве лазутчиков от педагогики. Мы, коммунары, “мотали на ус” все эти песни, чтобы потом распевать их с детьми в собственном “орлятском” кругу, положив руки друг другу на плечи. В школах, клубах, лагерях, отрядах… Ну а где-то с 70-х годов и сами авторы, исполнители и просто энтузиасты КСП вдруг стали один за другим поворачиваться к детям и подросткам, создавать собственные клубы, отряды, студии. А в конце 80-х в стране родилось уже целое новое направление в КСП: юношеские фестивали авторской песни, родоначальником которых был Ульяновский КСП.

Владимир Ланцберг никогда ни в каком издании, ни под чьим пером в списке педагогов-новаторов не назывался, да и себя таковым даже в страшном сне не назовет. И тем не менее среди “педагогических бардов” он, пожалуй, самый широкоизвестный. Наш общий друг Дмитрий Дихтер наябедничал мне, что Володя ужасно гордится, что его песня про алые паруса (“Ребята, надо верить в чудеса”) стала поистине народной с легкой руки “орлят”, развезших по стране свой вариант его песни: “С друзьями легче море переплыть…”

А в оригинале-то было не про дружбу и друзей, а – любовь и любимую! “Без любви на свете было б очень скучно жить”, и, следовательно, “серым стал бы даже алый парус” опять-таки без любви, а не просто без друзей. И вообще песню эту Ланцберг посвятил своей возлюбленной… Эх, а мы-то думали!.. А в середине 70-х уже в нашем клубе при “Комсомолке” ребята гордо распевали еще одну его песню, считая ее социальным обличением эпохи “застоя”: “Начать бы все заново, сразу, не медля, да вот, / неважное время – конец проходящего дня./ Фонарь на последнем вагоне отмашку дает/всему, что уже не касается больше меня./Всему, что так долго душило нехваткою слов,/всему, что, похоже, и нынче за глотку берет, /всему, что тяжелым болотом к ногам приросло…/Ни шагу назад – что с того, коль ни шагу вперед?” А этот хитрюга Ланцберг, оказывается, писал ее “всего лишь”… по поводу ухода от первой своей жены. …Экий аполитичный любвеобильный тип!

Впрочем, это не помешало во времена оные сотрудникам КГБ вызвать его и потребовать расписку в том, что он больше не будет писать песен “с двойным дном”, на что Ланцберг с легкостью согласился и стал писать их отныне “с тройным дном”. Говорю же: хитрюга.

Он, собственно, и всю свою педагогическую деятельность так замаскировал, что вот только сейчас, спустя более двадцати лет его педпрактики, я догадалась с ним побеседовать именно как с педагогом. С представителем системы, как ее называют, “дополнительного образования”.

Ну вот, а теперь, немного распутав все эти хитрости, я включаю запись нашей педагогической беседы с Ланцбергом, бардом и педагогом, сотрудником межрегионального Центра школьного краеведения в городе Туапсе Краснодарского края.

– Начнем с вопроса: как и через кого ты, инженер и бард, пришел в педагогику?

– Это было в середине семидесятых, когда мы с Мишей Кордонским “проштудировали” все известные нам подростковые общности, в первую очередь коммунарские и созвучные им клубы: Ричарда Соколова в Москве, Владислава Крапивина в Свердловске, Володи Черновола в Туапсе, Юрия Устинова в Москве и некоторые другие…

– Кстати, о самом Кордонском. Центральная печать о нем практически никогда не писала, а ведь это, я считаю, совершенно уникальный человек и в коммунарских, и в кругах авторской песни: радиотехник с золотыми руками, он является не только сам создателем разнообразных педагогических систем, но и, так сказать, “доморощенным”, но тем не менее вполне профессиональным аналитиком, социальным психологом всего спектра неформального движения в стране. Он выполнял и выполняет по сию пору весьма важную социальную функцию: “кольцовку”, взаимное знакомство, а часто и взаимоспасение разных объединений и их руководителей.

Кстати, сам Кордонский меня просто поразил при первой встрече: эдакий вылитый Добролюбов, такой же длинноволосый, в очках с тонкой круглой оправой и с таким же горящим взором на худом лице.

– Наверное, и вправду похож – если б Добролюбов был еще и евреем и жил в Одессе (хохочет). Нет, не еврейство главное – он может быть и греком, лишь бы непременно жил в Одессе. Потому что Миша разнообразен и богат как личность именно с одесской щедростью на талантливость.

Ну так вот, мы втроем – Миша, я и моя жена Ирина – долгое время вербально, по текстам и рассказам изучали, думали и оценивали коммунарскую систему как наиболее, на наш взгляд, эффективную для наших целей. А целью мы ставили на первое место нравственное становление личности и только потом уже – обучение и развитие. Год или больше Кордонский пытался ввести меня в курс и убедить в состоятельности некоторых своих социопсихологических догадок…

Я его очень долго не понимал, потом стал его союзником. Коммунарскую методику я и сейчас считаю самой действенной в нравственном воспитании человека. Ну а в те годы мы постарались разобраться в ней, как сумели, потому что книжки о ней являли собой картину достаточно сумбурную, в том числе и труды самого Иванова, где рядом с принципиальными вещами мешались и атрибутика, и все, что угодно… Мы поняли, что главное – это нравственные ценности и система, которая позволяет их транслировать и защищать, утверждать их в личности. Этому и служит весь аппарат этой системы: и трудовой фон, и коллективизм, и игровое, карнавальное начало, и сменность ребячьего руководства, и естественная рефлексия (“огоньки”, “свечки”, “разборы дня”)…

Так сложилось, что бывшая вожатая того еще, прежнего коммунарского “Орленка” Наташа Попова – сейчас она Дудченко и работает в Англии в вальдорфской системе – стала третьим секретарем Туапсинского райкома комсомола и “пробила” наш детский клуб. Это был март 1982 года, нам дали помещение и ставку, и я стал штатным педагогом.

– Это и был твой знаменитый отряд “Маленькие фонарщики”?

– С этого они и начались, а всего их было, сменяя друг друга по времени, три клуба: “Фонарщики”, “Зеленая гора” и “Светлячок”. Мы с Кордонским выбрали стиль общения с детьми от Устинова: такой будничный, приземленный, обыденный, спокойным голосом – в отличие, скажем, от некоей восторженной экзальтации коммунарских клубов. Никаких салютов, рапортов и построений, без этих бесконечных сюрпризов… Мы поняли для себя, что вот эти все так называемые коллективные творческие дела, в общем-то, мишура и ее можно заменить другими вещами.

– Ну да, у нас же, коммунаров, я сейчас вспомнила в связи с твоей картошкой, скажем, работа на поле была не просто сбором морковки, а “трудовым десантом”, непременно состязательной игрой с какими-то штучками вроде привязывания бантика морковке-победительнице… Это, конечно, здорово, но все же некий перекос в игровую стихию жизни уводил нас от естественного принятия будничной, рутинной стороны жизни. “Каждое дело – творчески, а иначе – зачем?” – то наше золотое правило теперь и мне самой кажется порой неким творческим, игровым “экстремизмом”…

– Мы слово “творческое” поставили все же на второе место, а “воспитание” – на первое. Короче: мы с Кордонским вроде, не обольщаясь на свой счет, разделили свои роли так: он – главная мыслящая сила, за ним были идеи, знания, понимание, а я – главная обобщающая сила, поскольку у меня был, как ему казалось, дар общения с детьми, а он считал, что сам способен только их отпугивать. Потом это не подтвердилось, он прекрасно работал с детьми.

До отряда “Фонарщики” у меня был еще один хороший, но без претензий опыт работы с детьми – это был клуб, оставленный нам поневоле Верой Евушкиной в Саратове, которой гэбэшники просто перекрыли кислород, она вела себя с ними, скажем так, особенно невежливо. Никого больше тогда из нас не тронули – я работал на “номерном” заводе, но меня оставили в покое, как и других, а Вере не удалось устроиться нигде, она поехала в Москву к Камбуровой, та ее пригрела, взяла в свой театр, спасибо ей за это вечное… Так вот, Веркины дети стали тусоваться у нас, и это был мой первый педагогический опыт.

– Но по образованию ты “технарь”?

– Да, инженер-механик электронной техники, и до сих пор в душе “технарь”, технолог, и мышление у меня не гуманитарное, а технарское, как, кстати, и у Кордонского, чем я и горжусь.

Ну так вот, анализируя опыт Устинова, мы поняли, что тягаться с ним по уровню одаренности, экстрасенсорности и прочим высоким материям мы не можем, но, как он сам поет в своей песне: “Амонашвили – ура, но звезд на всех не хватит”. Взяли, повторяю, у него стиль общения с детьми, технологию и понимание коммунарства – у Иванова и Шапиро и отчасти у Черновола с его отрядом “Пилигримы”.

Так вот, окунувшись в педагогику, мы столкнулись с тем, что в массовом сознании существует по крайней мере три мифа о педагогике. Я их называю “харизматическая” педагогика, “учительская” и “родительская”. По первому из этих мифов, “харизматическому”, настоящий педагог – это супермен, яркий, с горящими глазами, он ведет за собой, в себя влюбляет… Действительно, многое хорошее в нашей педагогике происходило благодаря таким вот личностям с горящими глазами… Всегда ли это хорошо? Боюсь, что не всегда. Когда педагог ищет в работе с детьми прежде всего личное, творческое самовыражение и самоутверждение, все рано или поздно рушится и заваливается, и ничто этому не в силах помешать, ибо все в коллективе центруется на нем самом.

Согласно “учительской”, или “проповеднической”, педагогике хороший педагог – это тот, который знает Слово некое, заветное. Восприняв его, плохой ребенок становится хорошим и далее идет по жизни перевоспитанным. Я же не верю в действенность самого по себе слова, я не отрицаю в педагогическом деле ораторское искусство, или музыку, или поэзию, или песню, но я не видел ни разу, чтоб они сами по себе, попадая на чистую, еще ничем не подготовленную почву в душе ребенка, производили бы какое-то существенное воздействие. Другое дело, что, если в жизни ребят, их общности произошло какое-то событие, прочувствованное и осознанное ими, вот тут слово и его осознание играют незаменимую роль.

Поэтому вместо педагогики-проповеди мы предлагаем детям прожить очень серьезный кусок жизни с серьезной ответственностью, с серьезными делами и переживаниями. Жизнь, как нынче говорят, “крутую”, с настоящими испытаниями и преодолением себя.

– Ну а чем же тебе не угодили родители, что ты выделил их педагогику в особый миф, в особый блок иллюзий?

– Да просто потому, что его основания ложны. По этому мифу хороший педагог – это тот, кто, как мать или отец, знает и чувствует, что ежеминутно творится в душе каждого его воспитанника, какие страхи и комплексы его обуревают, – и вот этот педагог может подхватить ребенка, посадить его рядышком, окунуть руку в его душу и неким “гаечным ключом” что-то там подкрутить, и поломка будет исправлена…

– Ну хорошо, каковы же тогда ваши альтернативы этим мифам?

– Мы на самом деле не отрицаем ни один из этих вариантов, более того, есть множество примеров, когда они эффективно работают, особенно педагогика “харизмы”, дающая яркий пример, образец для подражания. Нас же больше заботит, как обеспечить, чем оснастить все педагогические группы в сфере своего профессионального влияния, которые, будучи людьми просто нормальными, хоть и со своими особенностями, непременно могли бы вести нормальную, развивающую работу в педагогике. Не обязательно “звездную”. То есть мы ищем технологию, которая помогла бы любому человеку профессионально, нормально заниматься своим педагогическим делом.

– Ну и что, увенчались ли ваши поиски успехом?

– В принципе этой технологией, на наш взгляд, является сама жизнь. Сама жизнь заставляет ребенка чего-то хотеть, особенно если в жизни этой он может решить какие-то свои проблемы. Значит, надо создать такую среду, такое пространство, куда бы он мог прийти и с помощью всего того, что в этой среде имеется – каких-то вещей, оборудования, людей, способных помочь, – эти свои проблемы решить.

Какие у ребенка проблемы? В общем, те же, что и у взрослого, но некоторые из этих проблем взрослый может решить легко, а ребенок не может, потому что он слаб физически, не может заработать много денег на какой-то свой проект, не имеет юридических прав и т.д. и т.п. Но, оказывается, в каких-то специально оборудованных пространствах можно сделать так, чтобы ребенок тем не менее мог делать серьезные вещи не будучи взрослым. И тогда получается, что в этой системе, в этом клубе, в этой школе он может получить взрослое уважение взрослых людей, заработать взрослые деньги, участвовать во взрослых проектах, экспедициях, походах… Правда, при этом ему дается элементарная техника безопасности, а со временем – предложение делать все более интересные и сложные вещи, для которых, оказывается, знаний ему на тот момент просто не хватает.

– А что ты имеешь в виду, говоря о наличии в такой среде вещей, оборудования, – это что, всяческие технические приспособления?

– Не только. Это могут быть и культурные вещи, и спектакли, и концерты, хотя, конечно, мы очень много занимаемся техникой, ремонтом бытовой утвари для окружающих. Было время, когда мальчишки увлеклись вязанием, вязали себе и сестрам носки, и это не считалось зазорным, более того, вязание ведь вообще изобрели мужчины, это уж потом оно стало женским делом. Короче, в нашей системе приживается любое живое ремесло, которое может дать взрослый, конкурентоспособный с миром взрослых продукт…

– Ну что ж, вот сотни ребят прошли через твои руки. В чем ты видишь отдачу в них, уже взрослых людях?

– Просто все они выросли и стали хорошими людьми. Ну и, во-вторых, жив, не распался наш круг общения. На их свадьбах мы с Ириной непременно восседаем за столом как “вторые родители”.

Ольга МАРИНИЧЕВА