Почему у нас два русских языка – для школы и для жизни?

Марат АЛИМОВ, учитель русского языка и литературы школы №143, учитель года Москвы:Сегодня у нас нет четких целей литературного образования, а раз нет четких целей, то очень странно выстроен ЕГЭ, который по его вопросам, даже в своей последней части С, практически невозможно назвать творческим. В этом экзамене свершенно не прослеживается личность пишущего, например, вопросы последнего года таковы: «В чем противоречивость образа Родиона Раскольникова?», «Что дает основание считать Наташу Ростову любимой героиней Толстого?». Здесь важно вспомнить материал, который уже 200 лет как обсужден, и этот материал воспроизвести. Поэтому среднестатистический учитель, понимая, что от этого зависит его профессиональная компетенция, ведет все в том ключе, в каком это было и раньше.

Штампы, которые были в сочинениях еще с советских времен, остаются, ничего не поменялось, отдаленность литературы от личности читателя как была в советское время, так и остается, так как содержание не меняется. В свое время я спросил научного руководителя группы по разработке стандартов Александра Кондакова: «Вы говорите о том, что новые стандарты подразумевают развитие личности, метапредметность, что знаниевая составляющая должна быть направлена на практическое применение. На сайте Министерства образования и науки РФ, где висят проекты нового стандарта для старшей школы, есть приблизительные образовательные программы по предметам. Я открываю литературу и опять вижу «Слово о полку Игореве», традиционные формулировки, традиционные вопросы. Как это все вяжется с модернизацией, с инновациями, со всеми этими красивыми словами?» В ответ мне пообещали, что пришлют новый вариант, но пока не прислали.Я вспоминаю 90-е годы, когда шли разговоры об обновлении содержания школьного образования, были отдельные директора, были отдельные школы. Но с тех пор, по большому счету, в курсе литературы произошла идеологическая замена: из программы были убраны Чернышевский – «Что делать?», Островский – «Как закалялась сталь», Фадеев – «Молодая гвардия». Что мы получили взамен? Лескова – «Очарованный странник», достаточно широкий спектр Серебряного века, появилась возвращенная литература – Ахматова, Цветаева, Булгаков. Вроде бы все хорошо, но мне до сих пор кажется, что тогда это было сделано в пику, то есть нужно было восстановить некую условно-историческую справедливость, и убрали одних, поставив других, однако по сути ничего не изменилось, потому что этим никто не занимался.Недавно я проверял работы ребят, отвечавших на вопросы из «Отцов и детей»: «Как характеризуют родители свое отношение к Базарову?», «В каких еще произведениях проявляется сила родительской любви?». Конечно, существуют штампы, но современный человек способен эти штампы преодолеть. Например, первый вариант: Грибоедов – «Горе от ума», Фамусов по отношению к Софье. Он консерватор, плохой человек, но любящий отец, который желает своей дочери добра, поэтому против каких-либо взаимоотношений с Чацким, понимая, что как только это случится, она будет разделять все невзгоды этого человека. Второй пример: «Гроза» и Кабаниха по отношению к своему сыну Тихону, «Недоросль» и госпожа Простакова по отношению к своему сыну Митрофанушке, сила родительской любви. Да, это неправильная любовь, которая привела к тому, что сын отказался от матери: «Злонравия достойные плоды!», но тем не менее я могу сказать, что ни в одном учебнике, ни в одной самой современной методичке мы не найдем таких литературных аллюзий, которые создали выпускники в своих работах. Поэтому я ставил максимальный балл, поэтому считаю, что даже в таком очень заформализованном Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ, журналист:Русский язык может демонстрировать наилучшие качества, а может существовать в режиме штампов, в которых аккумулируются ложь и лицемерие. В этом смысле штамп – очень показательная вещь, в этом смысле меня интересует, почему существует эта система штампов и клише, почему она в русском языке окопалась так прочно, почему за нее держатся, цепляются? Штампы имеют не лексический характер, они фактически переходят в область мировоззрения, в социальную область, штампами разговаривают чиновники, политики, но им положено. Но почему этим клишированным языком пользуются представители других профессий, например учителя? То, что мы видим в сочинениях, это голос усредненного учителя, который вбивает штампы в головы своих учеников. Ребят приучают к тому, что литература – это одно, а жизнь -другое, это разделение порождает лицемерие. Начало лицемерия – момент, когда ученикам говорят: о Наташе Ростовой нужно думать, говорить и писать на каком-то особом языке, который только и смогут оценить преподаватели, а за все остальное им поставят двойку. В идеале же надо было бы сказать им: «Ребята, как вы в блогах у себя пишете, так же напишите про Наташу Ростову – все, что вы думаете. Это гораздо ценнее будет для самосознания». В России с технарями всегда было лучше, чем с гуманитариями. Когда началась перестройка (мне было 14 лет), вопрос с идеологическим клишированным преподаванием литературы, истории и гуманитарных наук был одним из ключевых, наиболее понятный всем, потому что все через это прошли. Это вещь, от которой нужно освободиться в первую очередь. У меня вопрос: зачем детей заставлять читать литературные произведения полностью, зачем им читать «Войну и мир», зачем им читать полностью «Преступление и наказание», ведь это создает напряжение, дети «гонят» строку, заставляют себя читать? Мне кажется, нужно отказаться от традиционного русского приема полностью читать в школе произведения и запрещать это под страхом наказания. На выбор ученика нужно брать любые две-три-четыре-десять страниц, которые он должен очень внимательно прочитать и рассказать, что он понял. Критика – это заранее прочитанные кем-то произведения, а штамп начинается с чтения критики. Нужно предложить ученику работать только с тем материалом, который он способен воспринять, пускай он вытаскивает из этих 10 страниц то, что понял. Ради чего все это делается? Ради того, чтобы заставить человека самостоятельно относиться к произведению.Татьяна БАЗЖИНА, доцент Института лингвистики РГГУ и Высшей школы экономики:Проблема не в том, Наташа Ростова – любимая героиня для наших учеников или нет, а в том, что это проблема владения родным языком, представления о том, как устроен мир и что в этом мире происходило. На экзамене преподаватель спрашивает экзаменующегося: «Откуда приехал на Русь Феофан Грек?» – и слышит в ответ: «Из Греции». Следующий вопрос: «Как Псков от псковского короля обороняли, кто такой псковский король?» Ответа нет. Ассоциативный эксперимент – «свеча горела на столе, свеча горела», молодой человек рассказывает: «Вы знаете, первая ассоциация – Пастернак. Вторая ассоциация – метель. Третья ассоциация – какое-то Живаго». Юноша считает, что его ошибки – недостатки школьного образования, но ведь образование получают не только в школе, а в среде, самостоятельно, то есть сводить все к школьным процедурам, на мой взгляд, не совсем верно. То же самое мы видим во взрослой жизни. Читаю отчеты о результатах ЕГЭ по литературе: стобалльников в нынешнем году стало почти вдвое больше, чем в прошлом: в 2010-м – три человека, в 2011-м – пять. Сегодня есть устоявшийся термин: «ЕГЭизация сознания». Если вы откроете рекомендации ЕГЭ по русскому языку, то там в части С нужно просто написать то, что ты понял из текста, который предложили, это суть задания. Но там дают четыре зоны, которые должны быть обязательны, и часть С должна состоять из четырех абзацев. Если первый абзац не начнется словом «проблема», он не будет засчитан. Если не будет выражено личное мнение словами «я согласен (не согласен) с автором», ответ тоже не будет засчитан. Значит, обсуждать надо не Наташу Ростову, а, например, выполнить такое задание: «Докажите, что Елена Безухова – любимая героиня Толстого». Можно поставить любой противоречивый вопрос, но для этого нужно быть готовым услышать и противоречивый ответ. Я читаю работы юношей и девушек, которые клеймят и клянут молодое поколение. Я говорю: «Простите, вы где этого наслушались, начитались?», они объясняют: «Молодежь не очень удачная». Я не соглашаюсь: «Вполне удачная молодежь». «Нет, – отвечают мне молодые люди, – надо сказать, что эта проблема тоже актуальна». Им надо это сказать, потому что иначе их работу не оценят. На самом деле это провокативная, провоцирующая ситуация, сознательная шаблонизация мышления людей. Я никогда не забуду, как в прошлом году сын моей приятельницы рассказывал мне, что ему снизили балл за этику: «Я Сонечку Мармеладову проституткой назвал». Я говорю: «Надо написать слово «блудница». Он говорит: «Да-да, они так и потребовали». Спорить с экзаменаторами невозможно, равно как невозможно спорить с тем, что нужно учить не буквы вставлять в слова, а говорить и писать по-русски. В результате мы получаем студентов, которые не в состоянии высказать свое мнение по прочитанному тексту, которые читают научный текст, но они не в состоянии ничего сформулировать, если нет шаблона, а поэтому им не понятно, как оценивать текст. Мы в вузе получаем студентов-гуманитариев, практически не подготовленных к самостоятельной интеллектуальной работе, не думаю, что с технарями много лучше.Проблема в том, что мы все время говорим, что им языком нужно и должно заниматься на уроках русского языка. (Попутно замечу, что на русском языке у нас ведется все преподавание в школе.) Одна из серьезных проблем современной школы состоит в том, что она монологизирована по сути, потому что учитель задает вопрос, а ученик должен, даже если отвечает устно, дать определенный набор сведений, тогда учитель оценит этот ответ как позитивный. В этом смысле нам нужно менять систему вопросов, больше спрашивать: «Как вы думаете?» Ведь развивать речь можно не только и не столько на уроках русского языка, если это еще и инструмент мышления, то это задача всех учителей в школе: и историков, и географов, и математиков. Часто математики жалуются, что человек не может решить текстовую задачу, потому что не понимает условия. Я ставила эксперимент на студентах 3-4-х курсов – просила их решить задачу Льва Толстого о продавце и покупателе шапки. Ситуация такая: приходит человек, покупает шапку, у него 25-рублевая купюра, продавец отправляет мальчика в соседнюю лавку, мальчик меняет деньги – 10, 10, 5, приходит обратно, покупатель берет шапку, 15 рублей сдачи и уходит. Через некоторое время приходит хозяйка лавки, где меняли деньги, и говорит, что купюра фальшивая, продавец соответственно возвращает ей 25 нефальшивых рублей. Вопрос: «На сколько был наказан продавец, какой убыток он понес?» Варианты ответов самые разные – от 50, 40, 35, 15, а это так называемая задача для церковно-приходских школ, которая связана не с устным счетом, а с логическим мышлением. Ее решение – показатель того, что мы не готовим детей к решению таких задач. Надо всех научить говорить по одной простой причине – до тех пор, пока человек не в состоянии высказать ту проблему, которая у него есть, до тех пор пока он не в состоянии ее сформулировать, он не знает, как ее решить.Есть одна очень серьезная проблема – это проблема чтения и попутно преодоления большого и трудного текста. Мы, например, видим, что человек не в состоянии прочитать монографию от корки до корки, кроме того, у него может возникнуть страх большого объема. Поэтому ко всему этому его тоже надо приучать. Еще одна проблема состоит в том, что в основной своей массе учительский корпус не знает, что читают сами дети для себя, возникает поколенческий разрыв, учителям надо читать то, что читают их ученики, для того чтобы говорить с ними на одном языке. Школа, как мне представляется, должна преодолевать эту штампованность, потому что нынче телевизор очень похож на старый анекдот: «Дайте мне, пожалуйста, доктора «ухо-глаз»», тут вижу одно, слышу совершенно другое. У нас сегодня есть двуязычие, но двуязычие не в значении «русский и иностранный», а в значении двух разных русских языков в написании действительности. С этим нам надо что-то делать.