На чтение: ≈ 10 мин.В морозное зимнее утро я вышел из дома и, как всегда, заторопился к автобусной остановке. На ней уже собрался народ, который, как и я, спешил на работу.
Шли минуты… Автобуса все не было. От нетерпения казалось, что мороз усиливался. И когда он пробрал меня до костей, я вдруг представил себе, как было бы хорошо, если бы на автобусной станции оказался добрый автобус, который, не дожидаясь равнодушного к замерзшим людям водителя, сейчас сам бы подъехал к нам, посадил в теплый салон… Я нетерпеливо смотрел на дорогу в надежде, что вдруг и на самом деле появится такой автобус.
Наконец, когда все запасы терпения были исчерпаны, автобус подъехал к остановке, разумеется, с водителем за рулем. Мы все втиснулись в салон и поехали.
Но возникшая в не очень-то благоприятной для творчества обстановке фантазия продолжала работать. Воображаемый автобус не желал покидать мои мысли. Я понял, что он не даст покоя пока, я не запишу эту сказку.
“Ринулись” и новые сюжеты, словно прорвав блокаду, словно требуя, чтобы я их тоже записал и дал им возможность странствовать по свету.
А я… раздосадован. В творческих планах даже намека не было на то, что я буду заниматься сказками. Тем более что как читатель этому жанру литературы внимание не уделял. И поскольку стало ясно, что хочу я того или нет, а сказками заниматься придется, для начала я перечитал почти шкаф сказок – и русские народные, и зарубежные, сказки Андерсена, Перро, братьев Гримм. Из всего многообразия извлек я для себя два главных урока.
Первый состоял в том, что я не должен да и не смогу повторять темы, сюжеты, приемы сказок, которые были написаны до этого, т.е. заниматься плагиатом. Ведь и для читателя гораздо интересней талантливый подлинник.
Второй урок, который я извлек: научить писать сказки никто не сможет. В этой связи вспомнилась фраза советского писателя Константина Федина: “Можно показать, объяснить, как была написана эпопея Толстого “Война и мир”. Но никого нельзя научить написать новую “Войну и мир”.
Я мог полагаться лишь на свои способности, искать свои сюжеты, своих героев и пытаться воплощать их образы на бумаге.
Прочитанные сказки убедили в том, что кто бы в них ни действовал – сами люди, животные, птицы, – речь в конечном итоге идет о наших человеческих чертах и делах – о судьбе, терпении, надежде, счастье, удаче, беде, богатстве и бедности, бережливости и мотовстве, радости и горе, – и в конечном итоге добро побеждает зло.
Когда делился с приятелями, что пишу сказки, они предлагали различные сюжеты, темы, но ни одной я не воспользовался, да и не мог. Как мать вынашивает ребенка до его рождения, так и я все свои сюжеты должен был “выносить” сам. Только тогда у меня могло получиться что-то путное. Я стал пристально всматриваться в то, что было рядом со мной, – дома, на работе, на улице, в метро, на прогулках в лесу… И увидел, что, например, будильник, часы, дверь, электрическая лампочка, гвоздь в стене, золотое перо авторучки и т.д. и т.п. могут стать предметами, героями сказок.
До этого в издательстве “Детская литература” в редакции младшего школьного возраста вышли в свет две мои повести, одна из которых несколько раз переиздавалась. Как затем убедился, мне удалось найти верную интонацию для разговора с детьми со страниц своих книг. Эта интонация была и в сказках. Стало ясно, что основными читателями сказок станут ученики начальной школы.
Прежде чем отдавать сказки в печать, решил прочитать их школьникам – третьеклассникам, чтобы посмотреть, как они, первые слушатели, будут реагировать на услышанное. В то время оказался в Светлогорске Калининградской области. Там я позвонил в среднюю школу, единственную в городе, попросил организовать встречу с детьми. Причем настаивал на том, чтобы встреча прошла с одним классом – и не случайно. К сожалению, у администраторов школьного дела нередко проявляется стремление к своеобразной гигантомании. Если они приглашают известного, по их мнению, уважаемого человека, то для встречи с ним непременно собирают всю школу, готовят торжественные речи или речевки, благодарят, дарят цветы и т.д. При этом упускается из виду, что с сотней и более энергичных, непоседливых мальчишек и девчонок какой-то откровенный, задушевный разговор не может состояться.
В школе моей просьбе нашли своеобразную альтернативу. И вместо одного пришлось встретиться с детьми всех третьих классов, вобравших в своих названиях чуть ли не половину букв алфавита.
…Прочитал первую сказку, вторую, третью… Потом попросил детей поделиться своими оценками. По своей душевной доброте они говорили о том, что сказки им очень понравились, вспоминали наиболее смешные эпизоды.
И тут с заднего ряда поднялась девочка и удивленно спросила:
– А разве веник, электрическая лампочка, чайник могут говорить? Почему они в ваших сказках разговаривают?
Вопрос для меня был неожиданным. Я бы мог сказать детям, что в сказках, которые они читали прежде, птицы, звери разговаривали, спорили, хвалились, ругались, хотя в реальной жизни они говорить не могут. Почему-то об этом третьеклассники забыли. В первом классе по программе они должны были прочитать и наверняка прочитали сказки “Лиса и тетерев”, “Лиса и журавль”, “Лиса и козел”, “Петушок и бобовое зернышко”, “У страха глаза велики”, “Каша из топора”, “Гуси-лебеди”, “Морозко” и другие. Во 2-м в круг их чтения входят сказки “Иван-царевич и Серый волк”, “Сивка-бурка”, “Никита Кожемяка”, а в третьем – “Сказка о серебряном блюдечке и наливном яблочке” и другие.
Не смею утверждать категорично, но могу предположить, что для детей эти сказки были школьным предметом, который непосредственно к их жизни, поведению, отношению к окружающему миру, родным и близким ничего общего не имел. Их надо было прочитать, пересказать на уроке и получить соответствующую оценку. Уходила на второй план, а то и вовсе забывалась главная цель обращения к сказкам, о которой писал Пушкин: “Сказка – ложь да в ней намек, добрым молодцам урок”. Нельзя сказать, что сознательно, но в школьном предмете, опять же с моей точки зрения, словно растворилась мысль о том, что сказки могут и должны побуждать детей к активному самостоятельному творчеству, к пробуждению и развитию фантазии, выработке собственного взгляда на мир.
Между тем девочка и ее одноклассники ждали от меня ответа на вопрос.
Ответил я примерно следующее. Действительно, вещи, предметы которые действуют в моих сказках, в жизни не говорят и не чувствуют. Но вы представьте, что бы произошло, если бы они заговорили. Я это представил и потому написал свои сказки. И вы можете поступить так же. Вот ваша школьная доска. Что бы она могла вам сказать, когда вы пишете на ней мелом? Кому-то приятное, кому-то – не очень, а на кого-то обиделась бы. Давайте сейчас представим ваш разговор со школьной доской. Кто начнет?
Наступило неловкое молчание. Кого-то мое предложение озадачило, кого-то заинтересовало, а кого-то и обрадовало. И, наконец, услышал.
– Если бы наша школьная доска могла заговорить, она бы сказала…
И девочка разыграла сценку, в которой школьная доска высказала обиду ленивому ученику, который на ней написал предложение с ошибками в словах. Третьеклассники заулыбались, а учительница удивленно смотрела на свою ученицу, проявившую способности, о которых она, скорей всего, не подозревала.
Свою версию разговора со школьной доской предложил один из мальчишек. Потом по моей подсказке девочки и мальчики придумывали сказки о школьном портфеле и сумке, о книжках, которые они читали, о настольной лампе, о пылесосе, зубной щетке…
Феликс СЕМЯНОВСКИЙ
Выбор читателей
Комментарии