search
main
0

Площадь искусств

Борис Левинсон:

На чтении булгаковского “Полотенца с петухом” мужчины падали в обморок

Заслуженному артисту России Борису Левинсону – 80. Более 60 лет – на сцене. В 1947 году единый оперно-драматический театр, в котором Левинсон сыграл первую знаменательную роль, разделился на два: Музыкальный им. Станиславского и Немировича-Данченко и Драматический им. Станиславского. Борис Левинсон стал актером Драматического театра им. Станиславского, затем работал в Театре им. Маяковского.

Cегодня его можно увидеть на сцене театра “Дом актера”, в “Сфере” и в театре “У Никитских ворот”. В Доме актера и в театре Марка Розовского Борис Левинсон выступает как режиссер и исполнитель моноспектаклей “Записки юного врача” и “Смех и слезы театрального романа”, а в инсценировке “Театрального романа”, которую сделала в “Сфере” Е. Еланская, играет роль… своего учителя, Станиславского. “Странно ощущаю себя в этой роли. Когда 16 августа 37-го года я впервые пришел к Константину Сергеевичу на прием, меньше всего думал о том, что спустя 60 лет буду его играть в спектакле!”

Атмосфера в студии, вспоминает актер, при жизни К.С.Станиславского (его не стало в 38-м) была необыкновенная. Много лет после окончания студийцы последнего выпуска, в котором были Петр Глебов, Михаил Кузнецов, Лилия Гриценко, собирались в Доме-музее Станиславского в Леонтьевском. Увы, их осталось немного. Но для каждого он по-прежнему учитель. “Станиславскому я обязан всем, – говорит Борис Леопольдович. – Я верен ему, его взглядам на театр и искусство, его учению. И очень жаль, что сегодня в русском театре мало кто пользуется его методом. Модный сегодня постмодернизм мне мало ведом. И, честно говоря, не воспринимаю я всякие ухищрения, варварское отношение к драматургии, когда берут гениально написанную пьесу и стараются сделать ее лучше. А не получается! Что-то я пока не видел, чтобы было лучше, чем у Гоголя, у Пушкина или Чехова. Это другой, новый театр, на который сегодня есть спрос. Но, уверен, мода пройдет, настоящий театр останется. И методика Станиславского будет наконец востребована на родине, как сейчас она пользуется успехом в Америке”.

А как же “Театральный роман”, в котором Булгаков весьма едко вышучивает Станиславского и его систему? Блистательно передавая булгаковскую иронию, не изменяет ли Борис Левинсон памяти учителя?

К инсценировке булгаковских произведений Борис Леопольдович шел много лет. В 50-м на репетициях “Дней Турбиных” в Драматическом театре им. Станиславского познакомился с Еленой Сергеевной Булгаковой. “Она ко мне по-доброму относилась, а я был просто влюблен! В нее нельзя было не влюбиться: очаровательная была женщина, необыкновенного такта, ума, воспитания… Где-то в конце пятидесятых она пригласила меня почитать что-нибудь из сочинений Булгакова на его 70-летии, которое устраивали для очень узкого круга людей – Булгакова тогда не издавали – в особнячке Чехова на Садовом кольце. Обещала дать неопубликованные его произведения. И вот я пришел к Елене Сергеевне и увидел этот длинный, от стены до стены, шкаф, где хранилось все литературное наследие Булгакова: каждая вещь в трех экземплярах, переплетенная, от записных книжек до романов. Так я познакомился с “Театральным романом”. Я прочел его за одну ночь, позвонил ей и сказал: “Леночка (так ее звали все), я это читать не буду. Я ученик Константина Сергеевича и совсем по-другому смотрю на него. К тому же я не могу представить себе, чтобы Михаил Афанасьевич, который обязан Художественному театру многим (все-таки “Дни Турбиных” сделали ему имя), был так беспощаден к нему. Мне кажется, что этот роман написан “для внутреннего пользования”, как капустник. Вряд ли Булгаков был заинтересован в опубликовании этого сочинения”. На что Елена Сергеевна возразила: Булгаков мечтал о том, чтобы роман был напечатан, он читал его артистам Художественного театра, и все умирали с хохоту, и что я обязательно должен прочесть это произведение. Тут выяснилось, что на праздновании дня рождения будут мхатовцы, а мне вовсе не хотелось, чтобы они мне, извините, набили морду. В результате Елена Сергеевна дала мне “Записки на манжетах”, и я читал их.

Прошло много лет, “Театральный роман” был опубликован. Я вторично прочел его и понял, что это интереснейший литературный памятник того времени, что написан роман гениально и, в общем-то, добродушно, что Булгаков скорее смеется над собой, чем над Станиславским и его системой. Между прочим, он эту систему сам же и проповедует! В романе есть прекрасная фраза: “Что видишь, то и пиши. А что не видишь – писать не следует”. Это закон не только для писателя, но и для артиста. Все, что описал Булгаков в “Театральном романе”, верно, хотя очень иронично и желчно. У Булгакова были на то причины: и он, и Станиславский – оба гении, но очень разные. Конфликт их – от непонимания друг друга… Я вытащил из этого романа линию сочинения пьесы и постановки ее в театре и сделал моноспектакль, который играю уже больше десяти лет”.

Кстати, зрителей решили слегка разыграть в духе Михаила Афанасьевича: на афишах значится: “Пьеса Сергея Максудова, режиссер Фома Стриж, зав. осветительными приборами Андрей Пахомыч Савостьянов” – это герои “Театрального романа”. На удочку, однако, попались чиновники от культуры, которые послали в театр устрашающую бумагу с требованием… зарегистрировать пьесу Сергея Максудова с тем, чтобы выплачивать ему авторские.

Некая инфернальность творчества Булгакова всем известна. Те, кто берется за их постановку, особенно за “Мастера и Маргариту”, рассказывают про всякие мистические случаи, с ними происходящие. Борису Левинсону повезло: потусторонние силы не мешали его работе. Но были случаи, когда во время чтения первого рассказа из композиции “Записки юного врача” – “Полотенце с петухом” – зрители, причем исключительно мужчины, падали в обморок. “Я вижу ленту событий, и это видение мне удается передать людям. Но в мои планы заставить зрителей ужасаться не входит, эпатировать публику – запрещенный прием”. Не эпатировать, а радовать – актерское правило Бориса Левинсона. Остроумный, подвижный, бодрый, он щедро делится со зрителями своим оптимизмом. Он любит жизнь – и хотелось бы пожелать, чтобы это было, как в песне, взаимно. “Я несколько раз гостил в Голландии у сына, – рассказывает Борис Леопольдович. – И больше двух месяцев не могу там пробыть. Это мука! Уж слишком сытая, благополучная, скучная страна. А у нас не соскучишься. Вот я за весельем сюда и возвращаюсь”.

Наталья БОГАТЫРЕВА

Человек, подвешенный за знак вопроса…

В музее частных коллекций на Волхонке проходит выставка “Нью-йоркская школа. Графика”. Представлены 80 произведений из собрания нью-йоркского музея современного искусства художников, преимущественно работавших в жанре абстрактного экспрессионизма.

Kонец 1940-х – начало 1950-х годов. В кафе и ресторанчиках города Нью-Йорка побеседовать об искусстве и философии приходят эмигрировавшие в США во время второй мировой войны мэтры авангарда – Марк Шагал, Фернан Леже, Пит Мондриан, Андре Бретон, Сальвадор Дали, Андре Массон, Макс Эрнст и молодые американские художники. В дискуссиях их создается новая мифология искусства. Социально значимые темы из реалистической живописи изгнаны. Художников больше занимает душевная анатомия человека и Вселенной. У кубистов заимствуют интерес к плоскости, биоморфные формы и элементы автоматического письма – у сюрреалистов, романтический настрой – у Кандинского. Наследие именитых предшественников каждый перерабатывает по-своему. На мой взгляд, наиболее интересен из живописцев Джексон Поллок. В 1947-1951 гг. он стал применять технику дриппинга (drip painting) – произвольного разбрызгивания красок в соответствии с внутренним чувством. Линия утратила свойство служить границей образов и живописной поверхности. Мастер побуждал краски стекать ручейками и застывать произвольно пятнами.

В числе представленных в экспозиции его картин две – “Без названия”. Одна цветная, другая черно-белая, они изображают не выписанный в деталях, но – только в абстрактных формах или античный миф, или карнавал эпохи Возрождения. Дух последних передан блестяще. Дэйвид Смит, скульптор и художник, на полотне “Без названия (tank totems)” изобразил человека подвешенным за знак вопроса тотемическим символом. Эта работа напоминает иллюстрацию Шемякина к произведениям Достоевского, герои которой в замкнутом пространстве мира тоже подвешены за проклятые вопросы. Вволю высказались художники по отношению к “Черному квадрату”. У Эда Рейнхарда он превратился в прямоугольник, у Элсуорта Келли – в не помещающееся целиком в картине черное на белом фоне яблоко. Неоднородны работы других художников нью-йоркской школы. Многие из них, например Роберт Раушенберг, увлеклись поп-артом. Рисунок школьника напоминает картина Ларри Риверса “Вашингтон переправляется через Делавер”. Сюжет ее заимствован из известной в США даже ребенку одноименной картины Эмануэля Лентуа и обыгран в иронической манере. Не особенно занимательная на первый взгляд картина Джаспера Джонса “Юбилей”, коли проявить к ней немного внимания, очаровывает игрой смыслов. По полотну разбросаны черные пятна; они разделены сероватыми и грязно-белыми разводами. На квадратах и прогалах между ними надписи – “зеленый”, “оранжевый”, “красный”, “черный”, “голубой”. Разнообразие трактовок картин ограничено только фантазией зрителя и его знанием художественного контекста. Настроение же создает негромко играющий в зале джаз.

Ольга ТОКАРЕВА

Оценить:
Читайте также
Комментарии

Реклама на сайте