Площадь искусств

Премьера

Бедный Гамлет

У Петера Штайна и Роберта Стуруа

Eще на первой публичной репетиции Петер Штайн признался, что у него, собственно говоря, нет концепции постановки “Гамлета”, на поверку так и оказалось. Концепции нет, это по большому счету не плохо и не хорошо, это надо принять как факт. “Гамлет” Роберта Стуруа тоже не имеет концепции, точнее, имеет своей целью прочитать трагедию как трагифарс, всмотреться в комические моменты этой пьесы.

Петер Штайн просто рассказывает историю Гамлета, принца Датского. Рассказывает для тех, кто впервые встречается с пьесой Шекспира в ее полном варианте. Рассказывает, как является Призрак убитого отца, как толкает сына на месть, как Гамлет-младший готовится к исполнению своего плана, как Клавдий сопротивляется и старается от настойчивого пасынка избавиться, как в конце почти все герои погибают, а в Данию приезжает на танке недалекий, но сильный солдафон Фортинбрас.

Создается такое впечатление, что Штайн читает пьесу Шекспира как “хорошо рассказанную историю”, спектакль абсолютно не ставит своей целью найти в “Гамлете” что-то новое. Вообще оба новых “Гамлета” интересны тем, что, кажется, все эти ходы уже когда-то где-то были. Гамлет в исполнении Евгения Миронова – обыкновенный молодой человек, который чувствует себя действительно неважно: все-таки недавно умер отец, мать тут же вышла замуж за нелюбимого дядю, потом вообще появится Призрак убитого отца, предлагающий свершить месть. Радостного мало, но Гамлет Миронова совсем не хандрит, он размышляет, но это не какие-то высокие философские проблемы, это обыкновенное течение мысли молодого человека, узнающего такие новости, иногда даже примеряется к самоубийству, часто внимательно всматриваясь в вены на руке.

Гамлет-старший (Михаил Козаков) – бесплотная тень. По Эльсинору ходит белая фигура, лица не видно, шагов не слышно, голос разносится эхом, Марцелл и Бернардо проскакивают сквозь него, Гертруда действительно не в состоянии увидеть именно призрак.

Стуруа же не рассказывает эту историю со всей подробностью, его зрителям она должна быть знакома хотя бы в общих чертах, чтобы оценить многочисленные режиссерские выдумки.

Гамлет Константина Райкина – уже немолодой человек, тоже не перегруженный философией, Гамлет, который слишком симулирует свое безумие, читает практически все знаменитые монологи на публику (не в зал, а обращаясь к присутствующим на сцене), эпатирует окружающих его людей (вечно пьяную мать, благородного Лаэрта, который вдруг кончает жизнь самоубийством), а за ними и зал.

Самой интересной актерской работой оказываются Клавдий и Призрак отца Гамлета, сыгранные Александром Филиппенко. Интересно заметить, что работа Александра Феклистова (Клавдий у Штайна) – тоже лучшая актерская работа наравне с Ириной Купченко – Гертрудой. В интерпретации Стуруа Клавдий и Гамлет-старший – братья-близнецы. Сначала кажется, что только Клавдий понимает, в каком скучно-болотном мире ему приходится прозябать, и это именно он придумывает всю эту историю с Призраком, которого он играет, настоящим Кентервильским привидением, огнедышащим, но симпатичным. Его все боятся, но пугать он поначалу никого и не собирается – просто сидит невидимкой и читает книгу, показывать, какой он страшный, начнет только тогда, когда Горацио случайно плюнет ему на рукав.

Обоим призракам оба Гамлета верят безоговорочно, порой, кажется, забывая, что перед ними их собственный отец – они его скорее боятся, чем растроганы встречей, но верят как-то сразу, не задумываясь, и верить есть во что. Клавдии в обоих спектаклях действительно виновны в смерти брата. Одно дело, что Клавдию Филиппенко больше нравится корона, а Клавдию Феклистова – Гертруда.

Гертруда Ирины Купченко в спектакле Штайна отвечает Клавдию взаимностью, она млеет, когда его пальцы касаются ее шеи, изгибает свой тонкий стан для поцелуя, но она скорее всего не понимает, что происходит в душе нового мужа в связи с муками совести по поводу свершившегося преступления. После убийства Полония и проповеди Гамлета о новой праведной жизни она действительно обращает глаза в темноту внутри себя. Ей очень радостно будет в момент поединка Гамлета с Лаэртом наравне с Горацио подбодрить сына хлопком руки. На долю Гертруды в спектакле Штайна выпадают практически все страдания, именно она с трагической горестью расскажет о смерти Офелии, именно ее станет жалко в конце. Гертруда Лики Нифонтовой отчаянно пьет, сохраняя при этом прямую спину, из-за чего она своего сына понять не в состоянии, существуя в этом мире вообще по каким-то своим, только ей известным законам.

Об Офелиях в обоих спектаклях сказать по большому счету нечего. Елена Захарова интересно играет свое первое появление при дворе, когда она оказывается …под вспышками фотоаппаратов наравне с королевской четой. Молоденькая девочка никак не может скрыть своего сияющего лица. За нее становится больно и страшно только однажды, когда ее тело опустят в могилу, а Гамлет и Лаэрт в драке сожмут хрупкое безжизненное тельце, а потом разойдутся, и она рухнет вниз, засыпанная землей. Офелия Натальи Вдовиной в “Сатириконе” сходит с ума в оргазменных мучениях, стараясь забыть любимого Гамлета, оставаясь в то же время ребенком и злясь на принца во время спектакля бродячих комедиантов.

О прочих персонажах говорить неинтересно, потому что они менее всего интересуют режиссеров, им предложены традиционные характеры, о которых можно прочитать чуть ли не в обыкновенном школьном учебнике. Розенкранц и Гильденстерн похожи друг на друга, их все время путают, Горацио бесцветны, Лаэрты очень любят своих сестер и верят в торжество справедливости, поддаваясь минутной страсти мщения, актеры бродячей труппы старательно переигрывают.

В спектакле Штайна заметно выделяется Полоний Михаила Филиппова, жизнерадостный, любящий отец, способный и услужливо предупреждать капризы короля, профессионально исполняя долг дворцового чиновника, и нежно повязывает на прощание сыну шею шарфом, догоняя его почти у самого выхода. А появление Первого Актера в исполнении Владимира Этуша способно вызвать ностальгическое умиление. “Любимый актер моего детства”, – восклицает Гамлет, а за ним практически все зрители, когда манерная певичка в черном платье с блестками и белом завитом парике разоблачается в трагика с знакомыми интонациями старого актера (а знакомы они и Гамлету, и нам). А в “Сатириконе” хорош норвежец Фортинбрас в исполнении смуглого Григория Ситвинды, это именно он предлагает взглянуть нам, “немым зрителям финала”, на финал кровавой трагедии в Дании, уставший, но пришедший победителем, расположившись в кресле, повторив позу Гамлета во время исполнения монолога “Быть или не быть”.

Бум “Гамлета” сегодня, как это ни странно, совсем не связан ни с какими политическими мотивами. Оба спектакля звучат вневременно, в замкнутом пространстве. Алекси-Месхишвили помещает героев Шекспира чуть ли не под землю: Клавдий с придворными спускается в касках и с планами каких-то работ сверху на рабочей люльке, по краю сцены по рельсам громыхает железная фура. Герои в рассказе Штайна ходят по квадратному деревянному помосту, окруженному с четырех сторон зрителями, а вид его сверху, наверное, напоминает колодец. Важно для обоих спектаклей одно – их мир при всей своей витиеватости переходов превращается в лабиринт, куда ни уходи, все равно рано или поздно вернешься в начальную точку, да и переходы эти в пространстве больше похожи на топтание на месте.

Персонажи Штайна – люди преуспевающие, одетые от Тома Клайма, смотрящие “Мышеловку” в элегантных очках, тихо стуча серебряной ложечкой о фарфоровую чашечку, разворачивающие бесшумно конфетные фантики и протягивающие их слугам-телохранителям, да и молодежь от них не очень отстает. Только Гамлет и Горацио заняты идеей разоблачения короля, Офелии и Лаэрту такая жизнь больше по душе. У Стуруа разделения поколений, в отличие от Штайна, нет вообще, его спектакль не об этом. О чем – сказать затруднительно, все внимание привлечено к форме действия, к разрывной мелодике различных переводов.

Рассказ шел в основном об актерах, поскольку в этих спектаклях режиссеры постарались уделить им главное внимание, особенно это удалось Петеру Штайну. Жаль только одно, что все Гамлетовы мучения, страдания и размышления ни к чему его не привели, разве только к собственной гибели и гибели окружающих его людей. Зачем было принцу Датскому так надрываться? В итоге покой обретет только Призрак отца штайновской постановки, Гамлету-старшему в “Сатириконе” и так было не плохо. Бедный Гамлет…

Алексей ГОНЧАРЕНКО