Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Вернувшись из Нижневартовска, я еще раз поблагодарил судьбу, что стал журналистом. Летел я туда не в самом лучшем расположении духа: одно дело не успел закончить, опоздал с другим, да и усталость накопилась за последние недели, когда мы работали без выходных, готовя последние цветные вкладки этого года. И погода шалила: утром снег, вечером дождь, вчера, сегодня оттепель. Все, как в моем любимом стихотворении Виктора Бокова, «то падаешь, то летишь».

Вылетал я из Москвы ужасно долго: рейс все откладывался, туман сгущался, и надежда на то, что доберусь к месту назначения к ночи, отосплюсь там, а уже потом все встречи и дискуссии, испарялась все быстрее и быстрее. Потому что табло вылетов становилось все краснее и краснее – «рейс отменен, рейс перенесен, задержан». К утру прилетели. Воздух был чист, звонок, снег под ногами хрустел, как квашеная капуста на зубах. Было тридцать градусов, но мороз не кусался, не щипал за уши, и нос не превратился сразу в дедморозовский – свекольного цвета. Надежда Петровна Коробова с ходу предложила мне шапку. Собственной у меня уже лет десять как нет, какой-то картузик где-то на антресолях валяется, чтобы голову прикрыть, когда вывожу собаку в дождливую погоду, и маленькая спортивная вязаная шапочка на тот случай, если на дворе зимой страшный ветер. Шапку Надежда Петровна мне предложила, хотя сама была с непокрытой головой. И я гордо отказался, сказав, что их сибирские тридцать градусов – это наши московские пятнадцать. Мы ходили с ней по школам, детским садам, учебным заведениям для детей с ограниченными возможностями. Я слушал, что нам рассказывают хозяева всех этих заведений и боковым зрением все время наблюдал за Надеждой Петровной. Видела свои учебные заведения она уже десятки раз, она ведь начальник городского управления образования Нижневартовска. И назубок знает все программы, технологии, методики и проблемы. Но каждый раз, когда мы останавливались в каком-то классе и смотрели, как маленькие глухие дети стараются выдавить из себя хоть какое-то подобие человеческих звуков, или как их старшие друзья, улыбаясь, читают стихи, или как совсем ничего не слышавшие дети изумительно красиво танцуют штраусовский вальс, или как малыши, чьи ручки и ножки похожи на бесплотные ивовые ветви, пытаются сделать один-единственный шаг, который может стать началом новой жизни, или как дети, чье сознание не омрачено ничем – сплошной чистый лист бумаги, копаются в зимнем саду и бережно протирают маленькими влажными тряпочками листья фикуса, каждый раз ее глаза вдруг влажнели и приобретали какую-то невыразимую глубину. Мне вдруг показалось, что всех этих детей она воспринимает как своих собственных, и поэтому боль из-за того, что природа, или Бог, или сам человек наказал этих малышей за чьи-то грехи, переполняла ее душу и заставляла всегда и везде, с тех пор как она стала начальником, говорить и делать, делать и говорить о том, что нет ничего важнее, чем сделать так, что бы эти дети не чувствовали себя изгоями, чтобы знали: этот мир и их мир тоже и он им так же доступен и открыт, как и их здоровым сверстникам. Внутренняя, скрытая от посторонних глаз эмоциональность, привычка отчитываться перед самой собою за все сделанное – вот тот стержень, на мой взгляд, который не позволил Надежде Петровне превратиться в типичного чинушу-бюрократа. Она знает дело, которым занимается. Уважает людей, с которыми делает это дело.Умеет принять чужую позицию, если ей докажешь, что ты прав. Умеет добиваться от начальства согласия на проекты, средства, эксперименты, необходимые образованию. Она помнит своих учителей, кто вел ее по жизни. И если прикипает к кому-то сердцем, то, что бы ни случилось с этим человеком, чтобы о нем ей не говорили, она всегда остается верна своей привязанности. Как все глубоко эмоциональные люди, Надежда Петровна очень легко ранима. Но научилась скрывать свою боль от окружающих. И все же, когда ей становится невыносимо больно от несбывшегося, от предательства, от безысходности, от чьего то ухода «навечно в то глухое далеко, из которого еще никто не вернулся назад», она вспоминает любимые стихи и читает их мысленно, про себя, или вслух, вдумываясь не в смысл, а отдаваясь интонациям, мелодии, скажем, Жака Превера. Она счастливая женщина. У нее прекрасный, любящий муж. И великолепные самостоятельные дочери. У нее была отличная собственная школа. И она давно могла стать городским начальником. Но к власти никогда не рвалась. Она знала, что если ей суждено и это, оно придет.

… Хрустящий снег под ногами. Непокрытые рыжеватые волосы. Спрятанная в уголках губ улыбка. Пачка бумаг в портфеле. Мобильные звонки с последними известиями, что городские депутаты не осмелились урезать образовательный бюджет. Плывущая в морозном воздухе никем не слышыимая, кроме нее самой старая мелодия Максима Форестье, певшего много лет назад о том, что ночи – это дни, а дни это ночи и вся жизнь – это твои глаза, твои ладони,, и запах утренних фиалок. И все время всплывающая назойливая мысль: где взять 10 миллионов, чтобы в следующем году завершить ремонт школы для слабослышащих детей?.. Вот такой нетипичный портрет современного управленца.