Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Каждый год в апреле я стараюсь встретиться с людьми, с которыми познакомился в Чернобыле в восемьдесят шестом году, сразу после аварии на атомной станции. Это словно отчет друг перед другом: как мы прожили год, что успели сделать, кого еще потеряли. Туда ехали специалисты высшего класса, шла самая мощная техника. Я знаю, уверен: не деньги, не карьера вели людей в Чернобыль – чувство жгучей ответственности за чужие грехи, чувство сопричастности к ним и боязнь не успеть предотвратить новые беды. Я помню, как плакал здоровенный парень в базовом лагере на Зеленом Мысе, когда ему сказали, что больше он в зону не пойдет, его отправляют лечиться в Москву. Он говорил мне, что лучше его никто не знает расположение трубопроводов и только он ориентируется в подвалах станции в потемках, как на свету.

У меня осталось после Чернобыля самое ценное, что я успел нажить в этой жизни, – мои чернобыльские друзья. Я как-то подумал, если бы тогда я знал об атомной энергетике столько, сколько я знаю сейчас, пошел бы я в те места, в которых тогда побывал, или нет. Думаю, что пошел бы. Теперь я могу сказать, что горжусь своим чернобыльским опытом и не стыжусь ни строчки, написанной в то чернобыльское лето. Я знаю, что именно тогда я сделал самые большие свои открытия, касающиеся сути человека, его возможностей, его поведения в экстремальных ситуациях. Я увидел настоящих людей…

Встретившись, мы снова вспоминали с ребятами, как однажды поехали снимать зараженный грунт в районе четвертого реактора на инженерной машине разграждения вместе со старшим лейтенантом Михаилом Ширченко и рядовым Элгуджей Окуджавой, как шли по проложенной трассе, как оказались на пятачке, самом надежном в этом месте. Радиоактивный завал – смертельный, но опасность не чувствуется, не видна – совсем рядом, рукой достать, но с пятачка к нему не подобраться. Вспомнили, как Ширченко вытащил блокнот, что-то чертил, высчитывал, как заорал потом, обрадованный, Окуджаве: «Команды выполняй до сантиметра!»

Отработали полчаса, и назад в лагерь. Не успели отъехать – увидели машину старлея Андрея Топоркова. Дергалась она на месте: ни назад, ни вперед. Услышали разговоры по рации майора Алексея Гончарова с Топорковым. «Что там у вас?» – «Разулись. Гусеница слетела». – «Помощь нужна?» – «Ремкомплект пришлите. Сами управимся». – «Может, все-таки вас выдернуть оттуда? Буксиром? В безопасное место?» Отказались. Но майор вызвал на связь все машины, сказал, что Топорков застрял в грязной зоне. Первым откликнулся рядовой Яков Константинов. «Разрешите на выручку. Не могу я друга в беде оставить. Водитель Топоркова Федотов из одной деревни со мной». В мгновение ока он был рядом, выскочил из машины, на ходу толкнул товарища. Тот понял сразу: «Товарищ старший лейтенант, мы сами управимся. Идите в кабину». Андрей не услышал. Не захотел услышать. Работал вместе с ними. Пока не «обули» машину. Они разгребут завалы, снимут почву. Мы вспоминали тот день, когда их перестали пускать в зону…

Когда мне бывает трудно, я прихожу в храм. Любой – православный, католический, протестантский. Ставлю свечи за здравие и упокой и пытаюсь разговаривать с Богом, прошу его защитить тех, кого я люблю. Когда мне бывает трудно, я вспоминаю чернобыльские дни и людей, которых я там видел, людей, которые были сильнее, лучше, чем я, людей, которые научили меня умению жить, как бы невыносима ни была тяжесть бытия…

Я был такой, как все, в Чернобыле, и все же… Сына своего я отправил подальше от Киева к родственникам в самом начале мая. Мы прошли с ним заросшей тропинкой до трамвая, потом побродили по вокзальному перрону, а через пару дней, уже в другом городе, на дозконтроле, приборы обнаружили радиоактивную грязь на его башмаках. Я был такой, как все, и все же… Когда я возвращался из Чернобыля, меня тут же отлавливал участковый врач: немедленно кровь сдать и щитовидку проверить – сколько она рентген нахватала. Я был такой, как все, но не собирал руками графит и топливо у разрушенного реактора и не покрывался буро-коричневым ядерным загаром, как солдаты и офицеры, которых бросали в самое пекло вместо роботов и манипуляторов – их просто не было. Я мог приехать и уехать из зоны. Они – нет. Они там служили. Может, еще и поэтому я чувствую себя в долгу перед ними. Особенно перед теми, кого уже нет…