Первые сто строк

С Любомиром Станчеком мы познакомились очень давно -шестнадцать лет назад. Я жил тогда еще в Киеве, работал собственным корреспондентом “Комсомольской правды” по Украине. Собкор – человек полувольный: сам ищешь темы, предлагаешь редакции, а с другой стороны, редакция чуть ли не каждый день дает свои задания. В те времена чаще всего звонили из отделов рабочей и сельской молодежи, комсомольской жизни, иногда из пропаганды и морали. Кстати, наш нынешний собкор в Англии Оля Дмитриева как раз в те времена была редактором отдела морали, и именно она сподвигла меня на интервью со знаменитым детским кардиохирургом, одновременно занимающимся проблемами искусственного интеллекта, Николаем Амосовым. Но однажды раздался необычный звонок – из отдела международной жизни. Паша Веденяпин попросил меня принять собственного корреспондента в Москве чехословацкой газеты “Смена” Любомира Станчека, показать ему город, познакомить с киевскими чиновниками, одним словом, помочь собрать материал для статьи об украинской столице. На вокзале я встретил довольно молодого парня, бойко говорившего по-русски, поразила его голова – вся седая. За несколько дней мы подружились, уезжал он из Киева в ночь на 26 апреля 1986 года. Как раз в ту ночь и случилась чернобыльская авария. За своими поездками на атомную станцию, ночевками в тридцатикилометровой зоне, диктовкой заметок в номер я как-то забыл о Любомире. Но через год, когда уже оказался в Москве редактором отдела науки и школ “Комсомолки”, вдруг раздался звонок. Это был Станчек. Мы встречались с ним часто, пили пиво и разговаривали о жизни, нашей и чехословацкой, иногда ходили в театр, обменивались информацией, и ни один из нас не думал тогда, что совсем скоро “великий и могучий” Советский Союз распадется и что на карте вместо Чехословакии появятся два независимых государства. После окончания срока своей командировки Любомир вернулся в Братиславу, где он жил и раньше. Потом грянули большие политические перемены. Мы иногда перезванивались, посылали друг другу новогодние открытки. В девяносто шестом году я попал в Прагу на большой международный симпозиум, позвонил Любомиру, чтобы он приехал, но из Братиславы он вырваться не мог, все начальство было в отпуске, на его плечах осталась ежедневная газета, и тогда я после очередного утреннего “круглого стола” рванул на автовокзал, взял билет до Братиславы, и через шесть часов Любомир встретил меня. Он показал мне город, свозил на границу с Австрией, мы поужинали в самом знаменитом братиславском ресторане, а потом всю ночь проговорили у него на кухне, и в шесть утра я снова был на вокзале. Еще шесть часов, и я в Праге. Моего отсутствия никто и не заметил.
Всю прошлую неделю Любомир провел в Москве: ходил по театрам, мне за полгода не удается столько посмотреть, сколько он увидел за семь дней, начиная от меньшиковской “Кухни” и заканчивая васильевским “Моцартом и Сальери”, брал интервью у ведущих российских экономистов, Геннадия Селезнева, разговаривал с людьми, занимающимися внешней торговлей. Он все время повторял мне: “В Словакии теперь так мало знают о России. Наши политики смотрят на США. Наши лидеры в последнее время практически не бывали в Москве, а чехи, которые тоже говорят о своей четкой ориентации на Запад, провели здесь несколько конструктивных встреч. Мы столько потеряли в наших связях за это десятилетие”. Говорили в эти дни мы с ним обо всем: наших детях и политиках, дачах и родителях, национальных интересах США и будущем средств массовой информации. У меня было ощущение, что мы с ним никогда и не расставались…