Первые сто строк

Жила-была английская девочка Сери Остин. И было ей десять лет. И ни разу в жизни она не стригла свои волосы. Ее полутораметровая коса доставала почти до пят…

Сотни, а может быть, и тысячи раз, на ходу здороваясь, я пробегал мимо Екатерины Алексеевны, чинно сидевшей за своим столиком в коридоре и читавшей свежие газеты, – она у нас вахтер, дежурная, и зарывался в своем кабинете в газетные полосы и редакционную текучку. Но однажды я случайно услышал, как Екатерина Алексеевна распекает по телефону своего внука за невыученный английский язык и делает это по всем правилам педагогического искусства. Немного спустя на редакционной вечеринке она со своей подружкой Дуняшей – нашей “техничкой” – завела грустную протяжную песню и сказала, что так они часто пели в инвалидном доме. И тогда я попросил, чтобы она рассказала мне про свою жизнь.

Родилась она в Новой Деревне Тульской области. В семье было пятеро детей, и жили они на хуторе. Были у них маслобойка и свое хозяйство, но кто-то их поджег, и все сгорело. Начало войны она не помнит. Просто однажды отец ушел из дому, и больше никогда она его не видела. Он пропал без вести в сорок втором. Гадалка ей совсем еще маленькой нагадала: вырастешь большой – будешь в Москве жить. Но вместо Москвы ее из четвертого класса увезли на телеге в село Юдино за семь километров от дома. Село после хутора казалось огромным – семьсот дворов, быстрая большая река, мельница. Жить по войне было трудно, топить нечем – ни угля, ни дров, а тут маме пообещали, если отдаст Екатерину в “чужие люди”, привезти топливо на целую зиму, и она – отдала. Жилось там ей и не хорошо, и не плохо. Убрать да приготовить. Варила почти каждый день суп из свиного сала. Пробыла там год, но, когда ей купили мужские ботинки, решила уйти. Дождалась, когда хозяев не окажется дома, и упросила их дальнюю родственницу, чтобы та отпустила сбегать домой, своих проведать. Тетка наказала ей возвращаться еще засветло. Но Екатерина как ушла, так больше и не вернулась. Помнит, что у них на хуторе корова была хорошая, молока много давала, всем хватало, но молока в деревне не продашь, а деньги нужны – обуть, одеть всех пятерых, муки купить, и мать решилась корову продать. Сговорилась с какими-то людьми, будто бы и за хорошую цену корову им отдала, но денег так и не получила…

В восемнадцать лет дом покинула навсегда. Подалась в Подольск, нанялась к двоим мужикам – отцу и сыну, хозяйка их умерла. Готовила, убирала, за коровой ходила, сено косила. Но родная тетя вскоре перевела ее в Москву: негоже, мол, молодой девушке с двумя мужиками в одном доме жить. Устроили ее к юристам Виноградовым. Говорят, в свое время это известная семья в Москве была. Но долго там не прожила. Поссорилась на даче с их теткой – той все не так было: и посуда не так вымыта, и половики не так постелены, и одеяла плохо просушены, – и оказалась у Кагановича. Он жил на улице Грановского. “Что видела, рассказывать не буду, я ведь подписку давала, что никогда никому ни слова. Это ведь государственная тайна – у меня до сих пор телефон прослушивается”. – “И что, так никогда никому ничего и не сказали?” – “Нет, не рассказывала и умирать буду – не скажу. Только муж покойный маленько знал – ему доверяла”. – “А есть что скрывать?” – “Не знаю, может, и есть”, – она хитро улыбается. “Ну тогда расскажите хотя бы то, что можно”. – “Каганович был хорошим человеком. На похоронах его я, правда, не была. Как раз ездила домой свою маму хоронить. У Кагановичей готовила, сухой паек забирала. Нас там много работало. И уборщицы, и поварихи, и няньки, и охрана. В субботу-воскресенье я выходные брала, ездила за город к родным на дачу. Получала 70 рублей. С самим Кагановичем так никогда и не сфотографировалась, зато с его внуком карточка есть. Сейчас я им не звоню, а раньше звонила. Хорошие они люди были, простые. Знаете, я и у Буденного на даче была, корову ему доила. Он комиком был и девок молодых страх как любил. Гости уйдут, он сядет с нами, посидит. Конева видела. У него жена умерла, так он на домработнице женился, та ему дочку родила. И Молотова видела, Фурцеву. А у Нины Хрущевой занималась на курсах. В нашем доме на Грановского в подвале была устроена мастерская, и там Хрущева учила домработниц кроить, шить, вязать. Потом я работала в инвалидном доме санитаркой. Однажды меня познакомили с молодым парнем – детдомовцем. Отслужив три года в армии, он работал на стройке. Мы две недели повстречались и подали заявку на регистрацию, как раз на мой день рождения. А через два месяца на Ордынке и поженились. Поселились в общежитии на 11-й Парковой – нам сразу и прописку дали. Мы прожили с мужем 28 лет. Хорошо жили. Любил он танцевать, плясать. Но ревнивый был, я вам скажу. Хотя я ему никогда не изменяла, ни разу. За это он меня и любил. Когда работала у Кагановича, в театр почти каждый вечер ходила. Покупала дешевые билеты и шла то в “Ромэн” – цыган я больше всего любила, то в Большой, хотя балет не очень жалую, или в Кремлевский Дворец, или на Таганку. Но вот в Малом до сих пор не была. Сын ходил, внук, а я не выбралась. Тогда проще было жить. И с деньгами было проще. Маме помогала, почти каждый месяц туда ездила. А теперь в отпуск в деревню не езжу – денег много надо, у сестры ведь пятеро детей, всем подарки нужны”.

“А что Каганович есть любил, если не секрет?” – “Что я ему готовила, то и любил. Харчо, тефтели, “ежики” – это фарш, смешанный с рисом. А мой муж рыбу больше всего уважал. Я пельмени люблю делать – обычно штук триста за раз. Дома у меня порядок. Все начищено, надраено, этого у меня не отнять. И все при деле. Я стираю, сын гладит, внук пылесосит”. Она спохватилась: “Ой, я своими рассказами столько времени у вас отняла, – и уже в дверях: – Хотела еще про сына рассказать. У него врожденный перелом ключицы, но он карате занимается. У него уже желтый и оранжевый пояса есть. Мечтает открыть спортивную школу для инвалидов. Вот получит еще зеленый, черный и красный пояса, и тогда можно будет начинать…”

…Сери Остин отрезала свою косу. Из нее сделают парики для тех больных раком, кто после облучения потерял свои волосы. Вырученные деньги пойдут в фонд организации каникул для больных детей.

Петр Положевец