Первые сто строк

Апрель в этом году в Москве удивляет. Температура на шесть-семь градусов выше обычной. Все покрылось листвой мгновенно, за одну ночь. Черемуха и вишня вместе зацвели под моими окнами. Сняв шубы и пальто, люди сразу перешли на пиджаки и рубашки. Плащи и куртки остались в этом сезоне не востребованными. Какая-то всеобщая лень. Ничего не хочется делать. Хочется просто выйти на улицу, подставить лицо солнцу, грудь – ветру и стоять так вечно. А уж если и придется куда-то двигаться, то хочется улыбаться всем подряд, не думая, что встречные примут тебя за сумасшедшего, у которого весеннее обострение. Надоели политики, новостные телепрограммы. Не хочется размышлять, почему Степашина назначили первым вице-премьером, а Густова сняли, когда правительство получит деньги Мирового банка и сколько выдержит Ельцин в новом качестве – улыбаясь, встречаясь каждый день с десятками людей, и кого еще он уберет-назначит (вокруг него уже не осталось кандидатов на престижные посты), и так ли бедна в самом деле президентская дочь Татьяна Дьяченко, объявившая, что ее доход составил в прошлом году всего 1 508 477 рублей. Не хочется высчитывать, почему Березовский все-таки приехал в Россию и посадят его в конце концов или нет. Даже будущие выборы кажутся страшно далекими, словно пройдут они в какой-то другой галактике и в другом времени. Но хочется каждый день покупать жене цветы – не голландские, без колючек, метровые розы, не пышные хризантемы и не заморские орхидеи, а подмосковные тюльпаны, сиреневые гиацинты и крымские пионы. Хочется разговаривать с сыном о том, не собирается ли он жениться. Хочется слушать ноктюрны Шопена. Особенно семнадцатый… Я недавно был в подмосковном лесу – все в цвету, настоящий восточный ковер: синее с красным, местами желтое и лишь изредка пробивается зеленое. Хотел собрать букет, остановил машину, наклонился и… Мне показалось, что цветы испугались меня, прижались к земле. Наверное, в самом деле растения реагируют на жестокость, испытывают боль, не только свою собственную, но и когда ее причиняют растениям, животным, птицам, которые находятся рядом с ними. Я прислонился к стволу березы, закрыл глаза и почувствовал, как бурлят в ней соки. Чем дольше стоял, тем явственнее слышал, как гудит и моя кровь. И вскоре уже было не понять, кого слышу: то ли березу, то ли себя. Всплыли совершенно забытые строки. Когда-то я учил арабский язык. И наша преподавательница профессор Лидия Ариевна Петрова заставляла нас не только арабские газеты читать, но и стихи переводить. Мне попался однажды какой-то андалузский поэт XVI века. Я мучился с ним всю ночь, а утром понял, что ничего так и не понял. На занятие принес подстрочник. “Читай!” – сказала мне Петрова. “По-русски читай”. Прочитал. “Еще раз”. Прочитал еще раз. И так десять раз. “А теперь по-арабски. Слушай не отдельные слова, слушай, как шумит вода в фонтане, и шелестят розы на ветру, и птица рассекает крыльями густой, как слоеный пирог, воздух…” Проделал и это раз десять. “А теперь по-русски”. Начал читать и вдруг сообразил, что это уже не мой подстрочник, а в самом деле что-то похожее на стихи. Там, кажется, было так: летит мое время без тени движенья, бессмертьем тешится слава земная, и празднует сердце свои пораженья. Мне поставили пятерку. Но за курсовую работу “Южный и Северный Йемен: чьей зоной влияния они станут?” я получил всего лишь четверку. Мой прогноз показался преподавателю слишком пессимистичным…

А вспомнил я об этих старых временах только потому, что наша Петрова на семинарах любила повторять простую арабскую пословицу “кальб бикальб рисаль”, что значит: сердце сердцу посланец. Надо только уметь слушать чужое сердце…

Петр Положевец