Первые сто строк

Я живу на Арбате. Мы переехали сюда пять лет назад, когда после смерти бабушки моей жены ей досталась роскошная однокомнатная сталинская квартира, и нам удалось поменять ее вместе с нашей стандартной двушкой на тот самый дом, с описания которого начинается знаменитый роман Анатолия Рыбакова “Дети Арбата”: “Самый большой дом на Арбате – между Никольским и Денежным переулками, теперь они называются Плотников переулок и улица Веснина. Три восьмиэтажных корпуса тесно стоят один за другим, фасад первого выложен белой глазурованной плиткой. Висят таблички: “Ажурная строчка”, “Отучение от заикания”, “Венерические и мочеполовые болезни”… Низкие арочные проезды, обитые по углам листовым железом, соединяют два глубоких темных двора. Саша Панкратов вышел из дома и повернул налево – к Смоленской площади. У кино “Арбатский Арс” уже прохаживались парами девочки, арбатские девочки и дорогомиловские, и девочки с Плющихи, воротники пальто небрежно приподняты, накрашены губы, загнуты ресницы, глаза выжидающие, на шее цветная косынка – осенний арбатский шик. Кончился сеанс, зрителей выпускали через двор, толпа выдавливалась на улицу через узкие ворота, где к тому же весело толкалась стайка подростков – извечные владельцы этих мест. Арбат кончал свой день. По мостовой, заасфальтированной в проезжей части, но еще булыжной между трамвайными путями, катили, обгоняя старые пролетки, первые советские автомобили “ГАЗ” и “АМО”. Давно по Арбату не бегают трамваи, сделали его пешеходным, запретили проезд машинам, но стоят по всей улице иномарки “новых русских” – выходцев с Кавказа: плевали они на запреты и законы. Деньги есть – закон не писан. Год назад на моем доме повесили мемориальную доску, что здесь жил писатель Анатолий Рыбаков. Переехав сюда, я стал спрашивать у одних соседей, других: “А в какой квартире жил Рыбаков?” Никто не знает. Те, кто знали, давно переселились из коммуналок в отдельные квартиры или уехали насовсем за рубеж. Новых жильцов история мало интересует, им достаточно того, что дом стоит на Арбате. Что им за дело до какого-то профессора-литературоведа Когана, который жил здесь в двадцатые годы прошлого века? А ведь о Когане писали и Марина Цветаева, и Владимир Маяковский, и именно у него останавливался последний раз в Москве весной двадцать первого года Александр Блок. Никто не может сказать мне, в какую квартиру вернулся в конце тридцатых после ссылки академик Тарле… К сожалению, и в воспоминаниях, мемуарах нет точных данных. Зато я знаю, что рядом, по соседству – в доме N 30, в квартире 29, на пятом, последнем этаже – жил мой любимый писатель Юрий Казаков. Отсюда, будучи студентом Литинститута, он написал в Тарусу Паустовскому: “Хочу, чтобы Вы знали, что в Москве сидит на Арбате человек, читает Вашу книгу, поминутно растрагивается и любит Вас”. И сюда же пришел ответ: “Я не могут без слез читать Ваши рассказы. И не из-за стариковской слезливости (ее у меня нет совершенно), а потому, что счастлив за наш народ, за нашу литературу, за то, что есть люди, способные сохранить и умножить то великое, что досталось нам от предков наших – от Пушкина до Бунина”. Велик Бог земли Русской!
Казаков рассказывал однажды в интервью: “В юности я любил шляться по Арбату. Друг у друга мы тогда не собирались, как сейчас: квартир отдельных не было, дач. Коммуналки, где в комнате – по семье. Вот мы и бродили… Мы считали, что мы – лучшие ребята в мире! Родились не только в Москве, в столице нашей Родины, но и в “столице Москвы” – на Арбате. Мы друг друга называли земляками. …Господи, как я люблю Арбат! Когда я из своей коммуналки переехал в Бескудниково, то понял, что Арбат – это как бы особый город, даже население иное. Вы, наверное, не раз видели мой дом на Арбате, где “Зоомагазин”. Удивляюсь сейчас многотерпению моих соседей: каждый божий день играл я на контрабасе. К счастью, это не скрипка, звук глухой – и не жаловались. Понимали, что человек “учится музыке”. Кстати, в нашем дворе жил Рихтер со своей женой Ниной Дорлиак. И когда летом, с открытыми окнами, он играл на рояле, а она пела, я бросал все и слушал. Правда, тогда я не знал еще, что он – Рихтер”. В одном из лучших, на мой взгляд, рассказов – в “Свечечке”, написанном поздно, когда Казаков уже жил почти все время на даче в Абрамцево, где “темно, дико, крыши белеют в черноте лесов, иногда слышен перестук электрички. Если бы в Троице-Сергиевой лавре звонили, у нас бы слышно было”, он обращается к сыну: “Счастливый ты человек, Алеша, что есть у тебя дом. Это, малыш, понимаешь, хорошо, когда есть у тебя дом, в котором ты вырос. Это уж на всю жизнь… Недаром есть такое выражение: отчий дом! Хотя не знаю, почему, например, не “материнский дом”? Как ты думаешь? Может, потому, что дома испокон веку строили или покупали мужики, мужчины, отцы? Так вот, милый, у тебя-то есть дом, а у меня… Не было никогда у меня отчего дома, малыш!” Хотя его друг – писатель Вячеслав Мешков утверждает, что именно Арбат “навсегда остался для него (как бы сам он ни отрицал этого) Домом. Отчим. Материнским”.
…В маленьком скверике за нашим домом, где всего три больших дерева и несколько кустов таволги и где случайно выжили посаженные неизвестно кем два года назад два тоненьких тополька, неугомонные птицы который день празднуют приход весны. Совсем как в стихах еще одного арбатца – Николая Глазкова: “Щебечут птицы по весне. У нас на стареньком Арбате. Приятно в день весенний мне Лесной коснуться благодати”. А вчера какая-то нелюдь одно деревцо сломала. Утром оно еще стояло, готовое вот-вот ожить, проснуться, зазвенеть весенними соками, а вечером уже только обрубок торчал из земли. И как руки не отсохли?..