Отношения с Бродским начались с того, что мы не познакомились. Андрей ХРЖАНОВСКИЙ

«Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» – не коммерческий блокбастер, на который валом валят подростки с попкорном. Он вряд ли сделает кассу многозальному кинотеатру, потому как снимался для тех, кто в кинотеатры, увы, не ходит. В основу фильма легла автобиографическая проза Бродского, размышлявшего о непростой судьбе своих родителей, а через эту призму – и о судьбе всей нашей страны. Это вдумчивое и необычайно поэтическое кино для тех, кому небезразличны собственные корни. Собрав уже множество фестивальных наград, по итогам национальной кинопремии «Ника» фильм «Полторы комнаты» назван лучшей игровой картиной 2009 года, а также получил призы за сценарий и режиссуру. О поэте Бродском и нелегкой дороге к нему мы разговариваем с режиссером картины Андреем Хржановским.

– Для меня важнее всего был не сам результат, а путь к нему, возможность его пройти. И это оказалось таким счастьем! А что получилось, куда кривая вывела – судить зрителю. Теперь, на мой взгляд, немало зависит от реакции просвещенной публики, в первую очередь критиков, не зря же Пушкин говорил, что переводчики – это «почтовые лошади просвещения», думаю, эта формула применима и к кинокритикам. Так что трактуйте, предполагайте, ведите.

– Вероятно, при создании фильма не последнюю роль играли отношения авторов с наследниками Бродского. Как они сложились с фондом наследия поэта?

– Они оказались долгосрочными и непростыми. Мы обратились в фонд еще пять лет назад за разрешением использовать некоторые стихи Бродского, рисунки и фотографии, и там, прочитав сценарий и посмотрев прежний фильм «Полтора кота», сказали: «Да, пожалуйста, можете заниматься проектом, будем ждать фильма». Но при этом гарантии, что права авторов картины не будут позже оспорены, у нас не было. Нам обещали, что права дадут, но только после того, как увидят готовый фильм. Такая логика показалась не совсем обычной, в результате нам пришлось сдавать своего рода экзамен.

– Уже много лет вы, Андрей Юрьевич, являетесь одним из тех, кто олицетворяет собой славу российской анимации. И вот теперь – игровой проект, точнее анимационно-игровой, необычный замысел…

– Не могу сказать, что мне вдруг стало тесно в рамках анимации. Во-первых, я оканчивал ВГИК у Льва Владимировича Кулешова, стоит ли напоминать, кто это такой? Но наверняка почти никто не знает того, что Кулешов нередко говорил мне. Ему нравились и документальное кино, и мультипликация, где, с одной стороны, предельная достоверность фактуры, а с другой – самый что ни на есть раскованный вымысел.

Мы с Альфредом Шнитке после первой совместной работы – «Стеклянной гармоники» – вывели некую теорию, о которой Альфред говорил много раз, называя свой метод «полистилистикой». Покойный Сергей Юткевич называл это «коллаж». Сам я не знаю, каким должно быть точное слово, но всегда помнил об одном течении в теории культуры, где говорилось о «мозаической картине мира», которая, на мой взгляд, должна предполагать мозаическую систему передачи. Как ни странно, меня нередко спрашивали, почему не делаю игровое кино. А я более 40 лет назад сделал игровую ленту и понял, что искусство это совершенно фантастическое, и говорил себе: вот найду материал, который мне покажется интересным и необходимым для реализации – тогда буду делать. С таким материалом я в своей жизни встречался дважды, но говорить о нем в те годы возможности не было. А потом прочитал прозу Бродского, стихи его очень любил.

Вообще у меня были внутренние отношения с этим человеком, с которым никогда не был лично знаком. Начались они как раз с того, что мы не познакомились. В юности я, как и большинство сверстников, баловался стихами, и девушка, с которой работал на ленинградской хронике, однажды сообщила мне, что в Питере появилась четверка гениальных ребят, один из них – Иосиф Бродский, давай, дескать, встретимся с ними. Я к этому предложению отнесся достаточно индифферентно, а потом она мне сказала: «Я показала твои стихи Иосифу, ему они понравились, он хочет с тобой поговорить, ждет нас завтра. Но я в знак протеста, что, во-первых, мои стихи были показаны без разрешения, а во-вторых, потому, что приглашение было передано через посредника, словом, по глупости, которую не могу простить себе до сих пор, не пошел к Бродскому. К тому же тогда имя это мне особенно много не говорило. И вдруг – одно к другому. Я познакомился с замечательным человеком, которого Бродский считал великим переводчиком, – Виктором Голышевым, потом прочитал прозу Бродского и вспомнил свои полторы комнаты, в которых жил. Совпадения были до каких-то буквальностей. Вспомнил своих родителей и подумал о том, как мы часто слишком поздно думаем о них, как не храним их, хлопаем дверью и упрекаем, что не имеют нашей тонкости, а на самом деле выясняется, что они понимали поболе нашего. Эта тема у Бродского звучит с абсолютно пронзительной интонацией. Было еще множество деталей, которые проявились как раз в его прозе. Написана она преимущественно на английском, но у нас очень хорошо переведена под присмотром самого поэта, а если прочитать эту прозу, прочитать, на мой взгляд грандиозный сборник его интервью «Диалоги с Бродским», то становится понятным, что речь о великом стихотворце, великом философе, о человеке по-настоящему крупного масштаба. Без чего, собственно, великого поэта не бывает.

Еще я видел рисунки Бродского. В нескольких случаях они были опубликованы как приложение к изданиям его стихов. А потом меня познакомили с дамой, которая владеет еще с разрешения Бродского основным собранием его рисунков, коих сотни. Не сомневаюсь, что рано или поздно они будут изданы, и тогда нас ждет встреча с очередным чудом. Наконец, Бродский ссылается иногда на реалии времени, запечатленные когда-то ленинградской кинохроникой. Так все срасталось в одно целое, а когда я рассматривал фотографию его родителей, то первое, о чем подумал: господи, как же они похожи на Юрского и Фрейндлих. А когда ближайшие друзья Бродского – Гордин, Голышев, Рейн, покойный Володя Уфлянд увидели Бродского в нашей картине, то сходство, показалось им, было буквально «до мурашек». То есть дело было не только в физической похожести Дитятковского, но в чем-то большем.

Вызывало удивление и то, что Фрейндлих и Юрский, не будучи лично знакомы с родителями Бродского, сумели так приблизиться к их характерам, угадать их. Соседка Иосифа Александровича вспоминала, как однажды Михаил Козаков, приехав в Ленинград со спектаклем, когда Бродский был уже в эмиграции, пригласил на него Марию Моисеевну и Александра Ивановича Бродских, с которыми был знаком, как, естественно, и с самим поэтом. Александр Иванович не сумел пойти, и Мария Моисеевна взяла с собой соседку. В антракте к ним подошла Алиса Бруновна Фрейндлих в поисках, у кого бы прикурить. Мария Моисеевна «угостила» ее огнем, а сама краем глаза показывает спутнице: смотри, мол, кто у нас прикуривает. Это был тот момент, когда они сошлись вместе – актриса и ее будущий персонаж.

Тут стоит сказать еще и о фантастической актерской наблюдательности, вместе с актерами мы долго рассматривали фотографии и нашли в них позу, характерную для Марии Моисеевны. На фото она вроде бы только сидела на стуле, но надо было ухватить, что-то особенное, характерное для этого мгновения. Так что работа с мастерами уровня Фрейндлих и Юрского доставила мне не просто огромное удовольствие личного общения с ними, но даже чувство изумления. Однажды Шнитке сказал про одного нашего общего товарища, выдающегося скрипача: «Музыка в его исполнении переставала быть только музыкой, она говорила о чем-то большем, чем музыка». В каких-то мгновениях на экране я видел то же самое в игре Фрейндлих и Юрского. Мне кажется, это было уже нечто большее, чем просто актерское искусство.

– Из чего вы исходили, предложив роль Бродского Григорию Дитятковскому?

– С ним я вначале не был знаком и сначала посмотрел его режиссерские работы. Потом я его увидел, и меня удивило его внешнее сходство с Бродским. Но дело еще вот в чем. Бродского, как вы понимаете, должен был сыграть в первую очередь интеллектуал. Высокообразованный, интеллигентный, раскрепощенный, свободный. Думаю, что никого не обижу, если скажу, что среди профессиональных актеров подобного человека встретишь не часто. Дитятковский Бродского обожает, и в интеллектуальности ему не откажешь. В свое время он поставил в Петербурге спектакль «Мрамор», на который ездила вся страна. Кроме того, он и профессиональный артист, любимец, между прочим, Льва Додина, у которого учился. А сейчас он знаменит, ставит по всему миру, отмечен всяческими «Золотыми масками», и я думаю, что его режиссерское будущее обещает немало.

– С одной стороны, вы рассказывали о великом поэте, а с другой – необычайно интимную человеческую историю о попытке вернуться туда, куда вернуться столь сложно. Насколько трудно было сочетать возвышенность рассказа с его интимностью?

– Не думаю, что в данном случае надо сопоставлять величие и нечто личное. Наверное, Бродский не зря цитировал Ахматову, которая в свою очередь цитировала Бродского. А Анна Андреевна сказала однажды: «Я не понимаю слов «великий поэт». Конечно, Бродский о себе все понимал, с самоидентификацией у него было все в порядке, в этом никто не сомневается, но это не величие на уровне патетики или чеховского «многоуважаемого шкафа». Думаю, такого он бы не допустил в отношении к себе. Все-таки он был лириком.

Фото Бориса КРЕМЕРА